9
Он двигался с необычайной осторожностью, подобно змее или горной пуме, затаив дыхание, следя за каждым своим шагом, чтобы не шелохнулась ни единая веточка, не хрустнул ни единый сучок под ногами.
Лес был дремуч, ночь — темна, а рев быстрого потока поблизости заглушал любые звуки, помогая неслышно подобраться к ничего не подозревающей жертве, мирно дремлющей на ложе из веток.
Тем не менее, злоумышленнику потребовалось немало времени, чтобы проделать последние четыре шага, отделяющие его от жертвы. Лишь убедившись, что та не проснулась и по-прежнему беспомощна, он поднял каменный топор, чтобы со всей силой опустить его на голову спящего.
Однако оружие так и не достигло цели: рука злоумышленника замерла на полпути, перехваченная чьей-то железной дланью, сломавшей эту руку, как сухую веточку.
Отчаянный крик боли пронесся над кустами и резко оборвался, когда Сьенфуэгос отвесил незнакомцу подзатыльник, и тот как подкошенный молча рухнул к его ногам.
Затем воцарилось долгое молчание.
В конце концов его нарушил шепот встревоженного Сильвестре Андухара:
— Сьенфуэгос?..
— Да?
— Что это было?
— На меня напал дикарь.
— Какой еще дикарь?
— Понятия не имею, но, видимо, совсем еще мальчишка: он даже сопротивляться не пытался.
— Ты его убил?
— Надеюсь, что нет.
— И что нам теперь делать?
— Дожидаться рассвета.
— Вот дерьмо!
Остаток ночи тянулся бесконечно долго. Прислушиваясь к каждому шороху, не выпуская из рук оружия, они сидели спина к спине рядом с телом полуголого парнишки, который, казалось, погрузился в глубокий беспробудный сон.
Одного подзатыльника, полученного от человека, когда-то по праву носившего прозвище Силач, оказалось достаточно, чтобы индеец несколько часов не мог поднять головы.
Потом раздался подозрительный шум, и сотне метров от них трижды прозвучал крик совы.
— Сиу... — прошептал андалузец. — Это их клич.
— Ага!
Затянувшееся ожидание продолжилось, но ничего не происходило, пока рассвет не решил прогнать своего извечного врага, темноту.
Он оттеснял ее все дальше на запад, и она уступала место расплывчатым сумеркам, медленно выступали толстые стволы деревьев и стебли побуревшей травы, а затем множество цветов в глубине леса засияли самыми яркими красками.
Лишь теперь они смогли как следует рассмотреть индейца, который и в самом деле оказался не старше десяти-двенадцати лет.
— Земля безумцев! — в ярости пробормотал Сьенфуэгос. — Кому понадобилось это затеять?
— Одному кретину, которому приспичило раньше срока стяжать себе славу великого воина.
— Я чуть не свернул ему шею.
— Христос остановил твою руку.
— Просто счастье, что я не сломал ему шею. А ведь мог!
— Там что-то движется!
Они прислушались, вглядываясь в колышущуюся на ветру массу травы, и вскоре действительно заметили пятерых воинов, осторожно крадущихся сквозь кусты.
Легко, как перышко, Сьенфуэгос поднял мальчика на руки и направился вместе с ним к недалекому берегу реки. Там он опустил свою ношу на песок и вынул огромный нож, прижав острие к шее спящего пленника.
Сильвестре Андухар последовал за ним и встал чуть левее, дожидаясь, пока туземцы выберутся из зарослей.
— Скажи им, что мальчишка пока невредим, но я отрежу ему голову, как только кто-нибудь из них двинется с места, — заявил канарец. — Не в моих обычаях убивать детей, но он напал первым.
Андухар перевел его слова, и туземцы послушно остановились в десяти метрах от них. Казалось, они не только напуганы, но и потрясены видом двух бородатых чужаков, а главное, огромного ножа в руке одного из них.
Очевидно, они никогда прежде не видели такого острого и блестящего оружия.
Индейцы пошептались между собой. Вперед выступил здоровенный детина, больше похожий на медведя, чем на человека. Похоже, он был у них главным.
— Это земля дакотов, и тот, кто без нашего позволения вторгается на нее, должен умереть, — произнес краснокожий. — Таков закон.
— Мы пришли издалека, — ответил Сьенфуэгос. — Мы — мирные путники и надеялись, что нас здесь встретят как друзей, а вместо этого нас попытались убить в ночи.
— Никто не предупредил нас о вашем приходе.
— Мы не встретили никого, кому могли бы об этом сообщить.
— Дым заметно издалека, — заметил гигант. — И мы ни разу не видели белого дыма, который бы говорил о ваших мирных намерениях.
Сильвестре Андухар ненадолго задумался, затем, чтобы потянуть время, перевел канарцу сказанное, после чего без всякого зазрения совести выдал индейцам откровенную ложь:
— Мы пришли из-за моря, где ничего не знают о ваших дымовых сигналах и как ими предупреждать о присутствии путников.
— Вы лжете, за морем ничего нет и быть не может.
— Тем не менее, есть. Там лежат земли, столь же великие и прекрасные, как и ваши.
— И там тоже принято убивать детей?
— Только если они сами пытаются убить спящего, — твердо ответил андалузец, и добавил: — А если вы позволяете себе подобное — значит, не имеете ничего общего с мирным племенем дакотов и благородным народом сиу, а принадлежите к презренному племени команчей.
В ответ послышался возмущенный ропот, словно одно название привело в ярость доблестных воинов. Какое-то время они совещались между собой, не спуская, однако, глаз с врагов.
Наконец, верзила снова вышел вперед и заявил:
— Мы можем позволить вам пройти через наши земли, только если один из вас победит меня в саксавуа. Если он одолеет меня — вы свободны, а иначе оба станете нашими рабами.
— Значит, вам не дорога жизнь этого парня?
— Это мой сын, и я буду оплакивать его долгие годы, но он ослушался моего приказа, проявив безрассудство, а безрассудство и непослушание должны быть наказаны, — он поднял руку, словно собираясь в чем-то поклясться, и добавил: — Но если вы убьете его, то станете не рабами, а трупами.
Когда Андухар перевел предложение вождя, Сьенфуэгос не смог удержаться от вопроса:
— Что такое саксавуа?
— Смертельная борьба без оружия, — ответил Андухар.
— Смертельная, но без оружия? — удивился канарец. — И как такое возможно?
— В ней позволено все: бить ниже пояса, кусаться, царапаться, даже выдавливать глаза. Ты только взгляни, что за когти у этого зверя! Длинные и острые, как у ягуара, но на самом деле это затвердевшая смола. А взгляни на его шрамы! Можешь не сомневаться, он настоящий мастер этой борьбы, голову даю на отсечение, он убил не одного несчастного.
— Тебе приходилось видеть подобные бои?
— Только один раз, и меня под конец просто вырвало, это самое отвратительное, дикое и жестокое зрелище, какое только можно себе представить.
— Даже вырвало?
— Вывернуло наизнанку, до самых печенок!
— Ну и ну! Это напомнило мне о Васко Нуньесе де Бальбоа, задиристом пьянице, который все ошивался по тавернам в Санто-Доминго. Самый бессовестный тип на свете, — канарец пожал плечами и продолжил: — Так вот, если, как ты говоришь, в этой борьбе все позволено, скажи этой скотине, что я буду с ним драться.
— Ты с ума сошел!
— Куда хуже бросить вызов пятерым лучникам, способным завалить бизона с пятидесяти шагов, — резонно ответил канарец. — В этом случае у нас вообще не будет ни единого шанса.
— Может, ты и прав.
— Разумеется, я прав. Их больше, они лучше вооружены, и против них мы ничего не сможем поделать. Только попроси их немножко подождать, пока я поем. Я голоден, а мне бы не хотелось умереть на голодный желудок.
Услышав эти слова, Андухар просто ушам своим не поверил: встряхнув головой, дабы убедиться, что не ослышался, он выпалил:
— Хочешь сказать, что можешь испытывать голод в такую минуту?
— Я голоден как волк.
— Прекрасно! — воскликнул андалузец, не веря своим ушам. — Этот скот собирается тебя убить, а ты в это время думаешь только о том, как бы набить себе брюхо! У тебя точно крыша поехала!
— Позволь тебе напомнить, что желудок и поединок — две разные вещи, которые никак не связаны друг с другом, — Сьенфуэгос небрежно махнул рукой в сторону туземцев, одарив их широкой белозубой улыбкой. — Ну, давай же! Пообещай этим огрызкам, что если они дадут мне спокойно позавтракать, я выполню все их справедливые требования.
Сильвестре Андухар постарался как можно деликатнее перевести слова своего спутника. Поначалу туземцы его попросту не поняли, и ему пришлось повторить, и озадаченный краснокожие все же согласились с условиями этого странного человека с длинной бородой и рыжими волосами, который тут же уселся рядом с лежавшим без сознания мальчиком и принялся с аппетитом пожирать огромный кусок копченого мяса, словно давая понять, что если уж ему суждено сегодня умереть, то, по крайней мере, не на пустой желудок.
Краснокожие тем временем неспешно удалялись по берегу, что-то обсуждая между собой: видимо, удивлялись, как можно оставаться столь хладнокровным накануне жестокой и беспощадной схватки.
Они принадлежали к племени с древними обычаями, согласно которым и в горе, и в радости надлежало сохранять хладнокровие и внешнее бесстрастие, чтобы по лицу невозможно было прочитать его мысли и чувства. Но всё равно они не понимали, как может человек на пороге смерти так беззаботно шутить и улыбаться.
Они опасались, что он попросту безумен, а ведь даже самый опытный боец не в силах предсказать поступки и реакции сумасшедшего.
— Ты правда рехнулся или только прикидываешься? — спросил в эту минуту Сильвестре Андухар, присев рядом с другом.
— Если бы я сошел с ума, я бы заметил это последним. Выйти на поединок с воином такого громадного роста, с такими ногтями, знающим все приемы этой чертовой борьбы — это тебе не шутка! Так что первым делом мне следует сохранять спокойствие и постараться просчитать варианты. Как они обычно ведут себя во время схватки?
— Первым делом он ударит между ног.
— Ну что ж! Постараюсь защитить свои яйца — скажем, положу камень в штаны: то-то ему будет сюрприз! Что еще?
— Он попытается исполосовать тебя когтями и выцарапать глаза.
— Хорошо, буду беречь глаза. Что еще?
— Если вдруг заметишь, как он оскалил зубы — знай, он попытается перекусить тебе шейную артерию.
— Вот же сукин сын! — выругался пораженный канарец. — Это уж совсем грязно!
— Я тебя предупреждал, что в саксавуа позволено все, на этом и основана борьба, — андалузец многозначительно поднял вверх палец и добавил: — Имей в виду: если ты хоть на миг промедлишь, не желая сделать какую-нибудь особую жестокость, идущую вразрез с твоими принципами — все, ты труп! Здесь не место принципам и моральным ограничениям. Либо убьешь ты, либо тебя.
— Хорошо, я это учту.
— Уж постарайся, потому что, если ты проиграешь, я вскрою себе вены. Не хочу остаток жизни провести в рабстве, так что ты спасаешь не только свою жизнь, но и мою.
В эту минуту мальчишка зашевелился и застонал. Канарец отвесил ему подзатыльник, вновь отправив в мир грез.
— Чертов сопляк! — прошипел он в ярости. — Будешь теперь знать, как нападать на спящих!
— Если дело кончится худо, мне отправить его к праотцам? — спросил Андухар.
— Зачем? Я и так совершил на своем веку много неправедного, но никогда не отягощал совесть убийством ребенка, и сейчас не хочу брать грех на душу.
— Но этот гаденыш хотел тебя убить. Ночью, исподтишка.
— А что еще ему оставалось? — резонно заметил Сьенфуэгос. — Он вряд ли настолько глуп, чтобы сразиться со мной лицом к лицу.
— Ты не перестаешь меня удивлять... — признался Сильвестре Андухар в порыве откровенности. — Вот мы с тобой тут сидим, болтаем о разных пустяках, и думать не думаем, что, возможно, уже этой ночью оба будем мертвы.
— Я не знаю ни одного человека, который прожил бы хоть на минуту дольше отмеренного ему срока, — ответил Сьенфуэгос. — И чтобы этот человек в свои последние минуты рассуждал о возвышенном и глубокомысленном. Смерти, знаешь ли, все равно, чистый ты или грязный, о пустяках ты говоришь или о высоком, когда ей приспичит тебя забрать, она тебя вытащит хоть из задницы.
— Совершенно с тобой согласен.
— В таком случае к чему весь этот разговор?
Между, тем гигант, одетый лишь в крошечную набедренную повязку, собрал длинные волосы в хвост на макушке и смазал тело жиром с ног до головы, после чего оно заблестело и стало выглядеть еще более устрашающим — если такое, конечно, возможно. А главное, от жира он стал таким скользким, что за него невозможно было ухватиться.
— Эта сволочь знает, что делает! — заметил Сьенфуэгос, коснувшись пальцем его груди и коротко рассмеявшись. С этой минуты он не переставал улыбаться, рассудив, что смех — единственное, что может вывести из равновесия противника. — Скажи ему, что он больше похож на жирного оленя для жаркого, чем на храброго воина, готового встретить смерть. А уж как гнусно воняет этот жир! Даже демоны в аду так не смердят!
— Этим ты его только больше разозлишь! — предупредил андалузец.
— А мне этого и надо! Капитан Алонсо де Охеда утверждал, что большую часть его противников погубила не столько его шпага, сколько их собственная слепая ярость. Он был настолько остроумен, а его насмешки так точно били в цель и настолько разъяряли соперников, что у них пена изо рта шла.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.
— Если бы я это понимал, то не сидел бы здесь, а был бы сейчас дома, с женами и детьми. А впрочем, пора за дело! — он весело подмигнул громадному воину и воскликнул с улыбкой: — А ну иди сюда, кочерыжка, посмотрим, на что ты способен!
Как и предупреждал андалузец, противник тут же принялся царапаться и драться ногами, но при третьей попытке нанести удар в пах большой палец ноги индейца наткнулся на твердый плоский камень, которым канарец защитил свои интимные места. Краснокожий взвыл от боли и запрыгал на одной ноге. А вскоре вконец растерялся, когда противник сделал красноречивый жест руками, давая понять, что его гениталии надежно защищены.
Тем не менее, прошло целых две минуты, прежде чем краснокожий это сообразил. Он взревел, как разъяренный бык, и слепо ринулся в атаку, пытаясь сдавить канарца в объятиях, запустить ему в спину страшные когти и сломать ребра.
Вопреки ожиданиям, Сьенфуэгос не стал уклоняться от ближнего боя, напротив, позволил противнику крепко прижать его к груди; однако, увидев в нескольких сантиметрах от себя оскаленные зубы индейца, который уже примерялся вонзить их ему в горло, канарец неожиданно сунул в рот два пальца и выплеснул в лицо индейцу поток зеленой вонючей рвоты.
Даже если бы мир перевернулся с ног на голову, дакот едва ли был бы столь ошарашен. Едкое и зловонное содержимое чужого желудка попало ему в глаза и горло, ослепив и вызвав приступ кашля; он тут же выпустил свою жертву, пытаясь вытереть лицо и очистить глаза.
Сьенфуэгос понимал, что использует недостойные приемы, но на карту была поставлена его жизнь и жизнь Сильвестре Андухара, а потому он не дал противнику времени опомниться и нанес ему свирепый удар в пах. Индеец рухнул на колени, схватившись обеими руками за пострадавшее место.
Ослепший от боли противник теперь был в полной его власти, канарец ухватил его за собранные в хвост волосы, резко рванул его голову вниз и ударил коленом в подбородок.
Челюсть с хрустом сломалась пополам.
Гигант рухнул, раскинув руки. Из носа и рта у него фонтаном хлестала кровь, но он упорно пытался встать.
Видя, что он встает, Сьенфуэгос забежал ему за спину, чтобы оттуда нанести новый удар по яйцам, да такой жестокий, что противник снова грохнулся, потеряв сознание. Тогда канарец отошел от поверженного соперника, встал рядом с Сильвестре Андухаром и заявил:
— Скажи этим людям, что я считаю бой оконченным.
— Не уверен, что они согласятся, — возразил Андухар.
— Мне претит сама мысль о том, чтобы убить беспомощного человека, а этот уже точно не способен защищаться.
Андухар перевел туземцам его слова. Ошарашенные воины немного посовещались, а затем один из них произнес:
— Законы саксавуа неизменны на протяжении многих сотен лет и священны: воин не должен остаться в живых лишь потому, что противник решил его пощадить.
— Но он же совершенно беспомощен! — возразил канарец.
— Это не имеет значения. Такой исход боя станет для него позором, и позволь напомнить, что выбор стоит между его жизнью и нашими, — сказал Андухар.
Сьенфуэгос до самой смерти не мог забыть страшного хруста, когда он, уперевшись коленом в спину поверженного гиганта, дернул его голову и сломал шею.
Потом, удаляясь берегом реки, он долго и молча плакал.
