В то время я работал лифтером в «Эмпайр-отеле», высоченном здании на углу Бат-стрит, которое со своими чередующимися полосами красного и белого кирпича смахивает на свиную грудинку. Отслужив в армии, я уволился с хорошей характеристикой и как раз благодаря этому и сумел заполучить такую должность.

Отель представлял собой крупное акционерное предприятие, в его управляющем совете заседали отставные офицеры и другие джентльмены, которые вложили в отель какие-то деньги и ничем другим не занимались. Среди них оказался и мой последний полковой командир, человек, если ему не перечить, добродушный и покладистый. Когда я обратился к нему по поводу работы, он сразу сказал:

— Моул, ты как раз тот, кто нужен в нашем большом отеле. Солдаты — народ вежливый и трудолюбивый, да и публике они нравятся почти так же, как моряки. Мы как раз увольняем нашего лифтера, вот ты и займешь его место.

Работа пришлась мне по душе, зарплата вполне устраивала, так что я проработал там целый год. Работал бы и дальше, если бы не события, о которых я и хочу рассказать.

Лифт у нас был гидравлический и совсем не походил на те расхлябанные птичьи клетки, что со скрипом ползают в шахте туда-сюда, постоянно грозя сломать тебе шею. Наш двигался плавно, как по маслу, управлять им смог бы даже ребенок, а находиться в нем было не опаснее, чем на твердой земле. Вместо сплошной рекламы, как в омнибусах, у нас там стояли зеркала, и одетые в вечерние платья леди, пока я спускал их вниз, смотрелись в них, подкрашивая губы и поправляя свои прически. Как в небольшой гостиной, там были красные вельветовые пуфики, на которых можно было посидеть и отдохнуть, пока вас плавно, как на птичьих крыльях, возносят или опускают.

Все приходившие или уходившие гости время от времени пользовались лифтом. Среди них попадались и французы, так они называли лифт «ассансер» — ну, для их языка это, наверно, звучит вполне пристойно. Но вот почему американцы, которые при желании умеют сносно объясниться по-английски и к тому же норовят все делать быстрее других, тратили время и силы, обзывая лифт «элевейтором», меня ставило в тупик.

Я дежурил в лифте с полудня до полуночи. К этому времени весь народ уже успевал вернуться из театров и с вечеринок, а опоздавшим приходилось подниматься пешечком по лестнице, потому что свою работу я заканчивал. С утречка, до моего прихода, с лифтом управлялся один из носильщиков, но до двенадцати почти никто туда не заходил, да и до двух особой сутолоки не было. Зато потом начиналась горячая пора, когда гости перли без конца, и электрический звонок гонял меня с этажа на этаж, как на пожар. А дальше, во время обеда, снова наступала передышка, когда я, устроившись поудобнее, почитывал газетки, жалея только, что курить в лифте запрещено. Кстати, запрет относился не только ко мне, так что часто приходилось просить важных джентльменов не нарушать установленные правила. Между прочим, с английскими джентльменами проблемы возникали редко. Не то что с высокомерными толстосумами, у которых сигара словно приклеена к губе.

У меня острый глаз и хорошая память на лица, так что уже скоро я узнавал всех постояльцев, и им не приходилось даже называть свой этаж.

Шел ноябрь, когда в «Эмпайр-отель» прибыл полковник Саксби. Я сразу приметил его, потому что никто бы не усомнился, что это солдат. Полковник выглядел лет на пятьдесят и был высокий, худощавый, с ястребиным носом, острым взглядом, седыми усами и скованной из-за простреленного колена походкой. Особо привлек мое внимание шрам от сабельного удара, пересекавший правую половину его лица.

Доставляя его на четвертый этаж, я размышлял о том, как сильно отличаются офицеры друг от друга. Полковник Саксби ростом и худобой напомнил мне телеграфный столб, тогда как мой старый полковой командир походил скорее на бочонок в униформе, хотя все равно был храбрым солдатом и в то же время джентльменом.

Номер 210, который занимал полковник Саксби, располагался как раз напротив стеклянной двери лифта, так что каждый раз, когда я оказывался на четвертом этаже, мой взгляд упирался в эти цифры. Полковник ежедневно поднимался на лифте, но никогда не спускался вниз до того дня… Впрочем, об этом чуть погодя.

Иногда, когда мы оставались в лифте наедине, он со мной разговаривал. Он сразу поинтересовался, в каком полку я служил, и заметил, что знает тамошних офицеров. Но не могу сказать, что с ним приятно было беседовать. Какой-то он был слишком замкнутый и вроде как глубоко погруженный в собственные мысли. В лифте он ни разу не присел. Были там люди или нет, он, прямой, как штык, неизменно стоял под лампочкой, освещавшей его бледное лицо и изуродованную шрамом щеку.

Однажды в феврале полковник не появился в обычное время. Я обратил на это внимание, потому что он всегда был точен, как часы, но решил, что он куда-то уехал на пару дней. Сколько раз я потом ни останавливался на четвертом этаже, дверь номера 210 была закрыта, и я уверился, что он отсутствует, потому что обычно он держал дверь открытой. Но в конце недели я услышал, как горничная говорила, что полковник Саксби болен — тут-то мне и стало понятно, отчего он так долго не показывался.

В тот вторник я целый вечер был занят по горло. Народ сновал вверх и вниз сплошным потоком. Приближалась полночь, и я уже собирался выключить в лифте свет, запереть дверь и оставить ключ в дежурке для своего утреннего подменщика, как вдруг зазвенел электрозвонок. Взглянув на табло, я обнаружил, что меня вызывает четвертый этаж. Когда я вернулся в лифт, как раз пробило двенадцать.

Минуя второй и третий этажи, я с удивлением прикидывал, кто бы мог позвонить так поздно, и наконец решил, что это кто-то из новеньких, который еще не знает правил этого отеля. Однако когда лифт остановился на четвертом этаже и я открыл дверь, то увидел полковника Саксби в теплой накидке. Дверь его номера была уже закрыта, так что я хорошо различил на ней цифры 210. Я-то считал, что он болен и лежит в постели, да он и выглядел больным, но был полностью одет и даже с фуражкой на голове.

Интересно, с чего это вдруг человек, провалявшийся в постели десять дней, решил выйти на улицу зимой в полночь? По-моему, он меня толком даже не заметил, а я, отправив лифт вниз, внимательно посмотрел на него. Он, как всегда, стоял под лампой. Тень от козырька фуражки закрывала верхнюю половину его лица, а нижняя казалась смертельно бледной, причем шрам на щеке выглядел еще белее.

— Рад, что вам стало лучше, сэр, — произнес я, но он ничего не ответил, и я не решился больше с ним заговаривать. Он высился, как статуя в своей форменной накидке, и у меня полегчало на душе, когда мы приехали вниз и я открыл дверь, чтобы он вышел из лифта в холл. Я отдал ему честь, и он прошел мимо меня, направляясь к выходу.

— Полковник хочет выйти, — обратился я к привратнику, который стоял и пялился на нас. Тот открыл входную дверь, и полковник Саксби шагнул наружу в снежную ночь.

— Что-то он какой-то странный, — сказал привратник.

— Это точно, — согласился я. — Мне тоже не нравится его вид. Похоже, он не в себе. Он, видать, сильно болен, ему бы лежать в постели, а он идет куда-то на ночь глядя.

— Ну, накидка-то у него теплая. Может, он идет на бал-маскарад, и там, под накидкой, у него какой-то костюм? — попытался пошутить привратник. Но, хотя мы и не решались в этом признаться, все это казалось нам очень странным. И тут вдруг громко зазвенел звонок у входной двери.

— Нет уж, на сегодня с меня хватит, — заявил я, и на этот раз в самом деле выключил свет.

Между тем, Джо открыл дверь и в отель вошли два джентльмена, в которых я мигом распознал докторов. Один из них был высокий, а другой низенький и дородный, и оба они направились к лифту.

— Прошу прощения, джентльмены, но по правилам лифт после полуночи не работает.

— Чепуха! — воскликнул дородный джентльмен. — Прошла только пара минут после двенадцати, а речь идет о жизни и смерти. Немедленно отвезите нас на четвертый этаж.

И оба мигом очутились в кабине лифта.

Когда я открыл им дверь на четвертом этаже, они направились прямо к номеру 210. Навстречу им вышла сиделка, и дородный доктор обратился к ней:

— Надеюсь, ему не хуже?

И тут же прозвучал ее ответ:

— Пациент умер пять минут назад, сэр.

Хотя меня это не касалось, я не мог не вмешаться. Я подошел к докторам и сказал:

— Здесь какая-то ошибка, джентльмены. Я отвез полковника вниз, как раз когда часы били двенадцать, и он вышел из отеля.

— Нет, это вы ошиблись, — резко возразил мне дородный доктор. — Вы его с кем-то спутали.

— Извините, джентльмены, но это был полковник собственной персоной. Ночной привратник, который открывал входную дверь, знает его так же хорошо, как и я. Он был одет как раз для такой ночи в застегнутую на все пуговицы накидку.

— Зайдите сами и посмотрите, — сказала сиделка.

Я вошел в комнату вместе с докторами и увидел полковника — он был точно такой же, каким я видел его пару минут назад, но лежал там мертвый и укрытый теплой накидкой, хотя уже не мог чувствовать ни тепла, ни холода.

Той ночью я не спал ни минуты. Я сидел вместе с Джо и ждал, что вот-вот полковник позвонит в дверь. А на следующий день каждый звонок казался мне внезапным и оглушительным, так что я вздрагивал и покрывался потом. Мне было худо точно так же, как первый раз в атаке под огнем врага.

Мы с Джо все рассказали управляющему, но он заявил, что это нам померещилось. И добавил:

— Смотрите не вздумайте болтать об этом, а не то через неделю в отеле ни одного постояльца не останется.

Гроб для полковника доставили следующей ночью. Мы вместе с управляющим и людьми гробовщика затащили его в лифт, он там поместился с трудом, свободного места не оставалось ни дюйма. Когда они занесли гроб в номер, а я остался снаружи, мне снова стало не по себе. Наконец дверь тихо открылась, и шестеро человек вынесли длинный гроб. Они пронесли его по коридору и установили перед дверью лифта. Управляющий посмотрел на меня.

— Нет, сэр, — заявил я, — этого я сделать не могу. Я не могу снова отвезти полковника вниз, я уже отвез его в полночь, так что с меня достаточно.

— Заносите! — громко и резко скомандовал управляющий гробовщикам, и те молча выполнили приказание. Управляющий зашел в кабину следом за ними и перед тем, как закрыть дверь, обратился ко мне: — Моул, сегодня вы работали у нас лифтером последний день. И это меня огорчает…

Так и вышло. После того, что случилось, я не смог бы оставаться в «Эмпайр-отеле», даже если бы мне удвоили жалованье. Одновременно со мной уволился и привратник.