К сожалению, новый день не принёс Амантлану удовлетворения. Иш-Чель выслушала его предложение, но отказала, веря, что имеет право быть заложницей, и её выкупят, дело лишь во времени.

Споры их становились с каждым днём всё жарче. Амантлан опасался, что Шочи выполнит свою угрозу и женщину нельзя будет спасти.

Он испробовал все средства, чтобы переубедить упрямую рабыню. И в конце концов вспомнил о человеческом зверинце. Да, он покажет ей уродцев великого оратора, людей с белым цветом кожи, тремя руками. Она увидит, что её там ждёт!

Иш-Чель помогала женщинам плести циновки для дома, пальцы были уже исколоты, и она их постоянно облизывала, чтобы снять ноющую боль и сделать передышку.

Амантлан остолбенел, застав её, осторожно слизывающую капельку крови с уколотого пальца. Алый язычок скользил между белоснежных зубов и нежно касался ранки. Готовые слова замерли и не сорвались с губ. Он вновь осознал незащищённость рабыни, которую предстояло побороть силой разума. Очевидно, нужно быть более убедительным…

– Одевайся, женщина, ты идёшь со мной!

Её удивлённо вскинутые ясные глаза вновь повторили немой вопрос:

"А мы не всё ещё выяснили?"

Как бы отвечая, он спокойно добавил:

– Мне нужно кое-что показать… Я жду тебя.

Одеваться? Наверное, он имел в виду покрывало на голову, чтобы прохожие не оборачивались, увидев странный цвет волос. Тяжело вздохнув, она послушно исполнила приказание хозяина.

Несколько дней назад в Теночтитлане праздновали Ксокотль Хуэтци – праздник падающего плода. Иш-Чель довелось быть в городе и наблюдать эту жуткую церемонию. Над теокалли поднимался чёрный дым, ветер разносил по городу мерзкий смрад от заживо сжигаемых пленников. Удивлённая, что не слышит страшных криков, она спросила рабыню-майя, почему те молчат.

– Им дали волшебный напиток забвения… плоды не могут разговаривать… -

Передёрнув плечами, Иш-Чель постаралась как можно быстрее оказаться в загородном имении Амантлана.

Воспоминания о недавнем празднике порядком портили настроение и не вызывали желания посещать город, где ещё витал сладковатый запах сожжённых человеческих тел. Она надеялась, что Амантлан повезёт её в другое место, но узкая, красиво украшенная лодка направила свой острый нос прямо на город. Гребцы налегали на весла, мощными ударами рассекая прозрачную гладь воды озера – Амантлан любил передвигаться быстро.

Каноэ заскользило в самый центр Теночтитлана, к дворцу тлатоани, вскоре им пришлось выйти и идти пешком. Вокруг возвышались теокалли, на которых горел жертвенный огонь. Амантлан постоянно раскланивался с пилли, путешествующими в носилках, украшенных яркими перьями и разноцветной тканью. Одежда знатных господ была из тончайшего хлопка, а на шее у всех висели многочисленные драгоценные ожерелья из больших камней.

Если пилли шёл пешком, то обязательно под зонтом, а семенящий сзади раб уберегал хозяина от солнечных лучей. Многочисленные толпы мешикской знати удивляли Иш-Чель своей роскошью. К тому же женщины, жены пилли, были одеты куда скромнее мужей. Казалось, что мужчины, отдыхающие от постоянных походов, стремятся нацепить семейные украшения, используя для этого все доступные части тела. Они протыкали крылья носа, украшали нижнюю губу – из огромной дырки у многих богачей выглядывало чудовище в форме головы орла или ягуара. Брови некоторых напоминали щит со стрелами после боя. Под украшениями достаточно сложно было рассмотреть человека, поэтому второй сопровождающий раб нёс штандарт, по которому и определяли род мужчины.

Почтительно ожидая Амантлана, который вежливо перекидывался парой фраз с пилли или тлакуилами-писцами, Иш-Чель с интересом сравнивала его с прогуливающимся народом. Он был высоким мужчиной, и костюм ягуара, мягко облегающий, красиво обрисовывал крепкую фигуру. Странно, но хозяин редко облачался в белоснежную макстлатл и удобную накидку – тилтатли. Очевидно, ему было удобно в боевом наряде. Только следуя к тлатоани на совет, он одевался по этикету. Затягивающаяся рана в нижней губе говорила, что господин сначала из тщеславия проколол дыру, но потом вдруг передумал носить впечатляющее украшение.

С молодыми женщинами Амантлан задерживался несколько дольше, чем с мужчинами. Поигрывая слегка, чтобы это было не столь явно, крепкими мышцами, он весело отвечал на шутки и обещал обязательно навестить. Когда они подошли уже к самому дворцу, Амантлан вдруг резко свернул от главного входа, где стояла вооружённая стража. Вежливо поздоровавшись с охраной, он проник на территорию через боковую дверцу. Последовав за ним, Иш-Чель очутилась в прекрасных садах Ицкоатля. Тропинки были чисто выметены и посыпаны свежим золотистым песком, каждый кустик и веточка говорили о старательной работе прислуги тлатоани.

К Амантлану подошёл мужчина с мягким и добрым лицом – как ни странно, но на нем не было многочисленных излюбленных украшений мешиков. Господин Иш-Чель почтительно поздоровался с ним, и женщина узнала, что перед ней стоит мудрейший советник Ицкоатля – Тлакаелель. Амантлан махнул ей рукой, и она подошла ближе, чтобыпоприветствовать столь знатную особу. Не обратив на приближение Иш-Чель никакого внимания, мужчины спокойно продолжили разговор.

– Я помогу, Амантлан, пройти в зверинец, но ты уверен, что он произведёт на твою женщину должное впечатление?

– Это последнее, что мне остаётся сделать, уважаемый Тлакаелель, у меня больше не осталось доводов. Женщина так упряма, что руки опускаются в бессилии.

– Она не знает наших законов, дорогой друг. Ты очень плохо ей всё разъяснил. Сейчас она защищает себя, хотя носит твоего ребёнка, а, может быть, надеется, что когда он вырастет, то выкупит её? Женщина, ты надеешься на это? – насмешливые глаза Тлакаелеля внимательно посмотрели на упрямицу, онемевшую от услышанного.

Ей был известен закон мешиков, по которому дети рабов становились свободными, но ее возмутила наглая ложь Амантлана, утверждавшего, что ребенок его. Не успев ничего сказать, она ощутила жесткую хватку пятерни хозяина на руке. Мило улыбаясь, он сжал ее довольно сильно. Было ясно – в глазах вельможи рабыня выглядит полной дурой, которая непонятно почему отказывается от столь выгодной партии, и это в ее положении!

Так и не дождавшись ответа, Тлакаелель продолжил:

– Я очень хорошо отношусь к моему другу, и постараюсь объяснить. Женщина, ждать совершенно нечего. Ты красива, с редкого цвета волосами, если останешься без покровительства, то тебя поместят в зверинец нашего почитаемого Ицкоатля. Там у него много забавных уродцев, дорогая. Получится славная компания, которую наши могущественные жрецы прикончат при первых же признаках голода… – речь советника текла медленно и спокойно. Намеренно излагая все без описания монстров, он знал, что добьётся большего успеха, чемпугая женщину:

– Но, предположим, тебя минует такая участь, ты поразишь нашего правителя умом, красотой… Однако через две недели настанет праздник подметания – Охпаництли. А ты знаешь, в чем он заключается?.. Нет? О, он – потрясающее свидетельство неистощимой фантазии наших жрецов. Кстати, у тебя есть все данные – твоя нежная и светлая кожа. Уверяю, она очень понравится служителям. В этот день её сдерут, а потом высушат. И оденут, как плащ, в дни праздника. Тебе ещё не плохо, красавица? Вижу, в глазах появляется интерес. Могу сообщить очень доверительно, в нашем государстве каждый месяц почитают богов!

Иш-Чель замерла, слушая последние слова советника. Достаточно один раз побывать в роли жертвы, чтобы на всю оставшуюся жизнь тебя начинало трясти только при одном упоминании. Сейчас же почтенный человек, которому совершенно ничегоот неё не нужно, описывает дикую перспективу. Стоило подумать.

Она остановилась и не заметила, как Амантлан и Тлакаелель тихо направились в сторону невысоких белых строений в глубине садов. Мужчины задержались, и Амантлану пришлось вернуться, чтобы осторожно взять её под руку. До Иш-Чель лишь доносились обрывки разговора, так как мужчины беседовали тихо, стремясь не привлекать к своей группе чужого внимания и не тревожить сладкую тишь сада.

Рядом с маленькой дверцей в длинной стене сидел тлатлакотин – раб, присматривающий за зверинцем тлатоани. Молодой ещё мужчина, судя по крепкому телу и совершенно не дряблой коже, но уже с седыми волосами. Он почтительно распахнул дверцу перед высокопоставленными пилли и первым вошёл в тёмный коридор.

Тлакаелель и Амантлан переглянулись, одновременно набрали полную грудь свежего воздуха и направились за ним. Они знали, что ожидало их в этом здании, и были внутренне готовы. Для Иш-Чель же начался настоящий кошмар наяву.

За крепкими решётками находился человеческий зверинец тлатоани Ицкоатля, большого любителя собирать по всей стране редких животных, растения и… людей. Иш-Чель увидела длинный зал без перегородок. Живая масса, которую вряд ли можно было назвать людьми, так как они совершенно потеряли, прибыв сюда, всякий человеческий облик вместе с рассудком, перемещалась единым, тесно сплетённым клубком.

Стоило безобразному монстру издать вопль, толпа подхватывала его и, гулко отдаваясь под потолком, крик будоражил животных, находившихся в соседнем помещении. Как только потерявший разум уродец начинал хохотать, тут же в диком и идиотском смехе раскрывались обезображенные беззубые рты других, а скалящиеся морды этих… нет, уже не людей… вызывали чисто физическое отвращение.

Иш-Чель испуганно плелась позади мужчин, вздрагивая и сжимаясь, для неё это был ужас, неприкрытый, омерзительный и настолько близкий, что она ощутила его дыхание. Это было дыхание смерти, долгой, жуткой, когда тело болит, а мозга уже нет и никакие страдания не способны встряхнуть и пробудить, когда забвение и отсутствие лучше той действительности, где находится бренное тело…

Перед ней предстал момент истины, да, она увидела своё будущее в этой массе копошащихся, отвратительно пахнущих, грызущихся между собойуродливых созданий. Они родились людьми, но боги распорядились иначе… Неужели ей по доброй воле нужно войти сюда в здравом рассудке, беременной, и жить среди опутывающих ежесекундно её молодое и сильное тело обрубков, лишь отдалённо напоминающих человеческие конечности?! Видеть это убожество, способное вызвать только омерзение?! Вырывать себе и ребёнку кусок пищи, брошенный безжалостной рукой поседевшего раба, для которого этот ежедневный ужас стал какой-то гранью между жизнью в сознании и смертью в забвении!..

Сколько же сможет продержаться её разум, чтобы сохранить ясность, да и для чего егоберечь? Для того чтобы не катиться в толпе за любым посетителем в ожидании мизерной подачки, которую кидает не сам посетитель, боясь испачкать пальцы, а несчастный раб, оставивший молодость в этих ужасающих обнажённой правдивостью стенах. Ей стало ясно, откуда у смотрителя при его молодостиседые волосы. Она уже не знала, что страшнее: смерть на жертвеннике, которую отвергала душа, невзирая на веру, или же жизнь среди живых мертвецов.

Видя протянутые, исковерканные и изломанные руки, тянущиеся к ней в ожидании хоть какой-нибудь подачки; встречаясь с бессмысленным взглядом горящих, порой таких проникновенных глаз, она представляла среди них себя, своего маленького и беззащитного ребёнка, который никогда не услышит пения птиц, не почувствует дуновения свежего ветерка, не познает красоты цветов, растущих совсем рядом, в каких-то пятидесяти шагах. Что по сравнению с этим её рабство, её неволя, когда вот оно, горе человеческое, обнажённое, кричащее, молящее о снисхождении и милосердии! Кто из несчастных смог хоть на миг ощутить тепло жалеющей руки? Получил ли хотя бы один от управляющих миром, довольных собой, ту ничтожную мизерную каплю жалости?

Нет, все приходящие сюдаосознавали физическое и моральное превосходство, довольствовались призрачным совершенством, своей непревзойдённостью… Животные, живущие бок о бок, делящие с ними воздух и пищу, даже они были в лучшем положении, чем эти несчастные… Ведь пожалеть, поплакать над их судьбой не согласился бы никто. Ибо человек в могуществе своем всегда забывает о собственной ничтожности, не хочет осознавать, что есть ошибки богов, когда физическое уродство довлеет над умственным совершенством. Человек должен быть лучшим творением природы, а всё, что не попадает под эталон, жестоко отброшено, стёрто, потому лишь, что оно безобразно и не соответствует принятым меркам. Человек безжалостен и забывает о снисхождении к себе подобным, если они хоть на мизер отступают от нормы, а если о норме нельзя и вспомнить, то он стирает подобное существо из памяти людской, как мусор!..

Уродцы, ноющие и воющие, протягивающие искорёженные, изломанные пальцы, преследовали её в ожидании пищи, а раб-тлатлакотин палкой отгонял их, задерживая смешанную толпу, катившуюся за ней. Она понимала, что все они хотятласки, осознаваемой интуитивно, на уровне животного инстинкта, как любое живое существо. Но весь вид, запах гниющих тел, жалость от безысходности, ужас от одного их присутствия отталкивали и гнали её вперёд! Иш-Чель не знала, не могла точно сказать себе, что же это было: инстинкт самосохранения или жажда освободиться от того гнетущего состояния, которое навевало общество отвергнутых.

Амантлан и Тлакаелель с безучастными лицами смотрели на человеческий зверинец тлатоани, в очередной раз поражаясь, что испытывал при его посещении правитель страны Анауак, какие мысли он черпал? Мешики неоднократно посещали заведение, сопровождая тлатоани, что помогло им пройти до конца человеческий муравейник. И когда раздался звук падающего тела, они словно ожили и стали нормальными людьми.

Психика Иш-Чель не выдержала напряжения, которое ей уготовилииз лучших побуждений сопровождавшие её мужчины. Она в какой-то момент почувствовала, как пелена опустилась на глаза. Именно темнота убрала кривляющуюся физиономию с тремя головами и ртом, в котором торчало только два гнилых зуба. Темнота дала ей удивительный мирный покой, когда тело невесомо и тебе необыкновенно хорошо.

Пустота и темнота, что может быть лучше?.. Зачем шум?.. Запах резкий и будоражащий? Зачем яркий свет, громкие голоса, зачем боль, пронизывающая тело? Зачем жизнь, когда забвение приятнее? 3ачем о чём-то думать?.. Зачем это всё?.. Уж лучше раствориться в ласковой темноте, её тягучем и ласковом забвении…

– Очнись! – требовательный и испуганный голос Амантлана доносился, словно издалека, он с трудом проникал в её сознание, но оно не хотело покидать неземной покой.

Веки затрепетали. Взгляд, мутный и встревоженный, уже готов был погаснуть от яркого света, когда Иш-Чель вынесли на воздух, подальше от животного кошмара. Но тёплые заботливые руки и встревоженный голос не давали уйти опять.

Она вздохнула, вернувшись. Ясный день не обрадовал, взгляд оставался отсутствующим, направленным в глубину сознания. Сейчас были не нужны люди, их жалость, ведь она чуть-чуть не такая, как все. Эта маленькая разница захлестнула пониманием той зыбкой границы, которая пролегла между нею и всеми людьми. Иш-Чель вновь потеряла сознание, она не слышала голос хозяина, приказывающий прислать носилки для госпожи, и как Тлакаелель, задумчиво глядя на обострившиеся черты тонкого профиля, сказал:

– Береги женщину, Амантлан, в нашем мире так мало красоты… Только смерть, всюду её грозные лики… А так хочется прекрасного!.. Приложи все силы! Я не верю, что боги позволят уничтожить это творение… Нет ничего ценнее сострадания и понимания. А она может испытывать чувства, значит, душа её не омертвела, жива, она вернет нежность, растопит и твоё огрубевшее сердце! – сказав, Тлакаелель ушёл, оставив друга ожидать носилки.

Впервые Амантлан держал женщину на руках. Тихое, равномерное дыхание говорило о продолжительном обмороке, в которое кануло сознание, пытаясь спастись от шока. Тело было тяжёлым и обмякшим, почти неживым. Круги, с отбрасываемой на них тенью густых ресниц, расползлись до половины мертвенно-бледных щёк. Он сам страдал от своей жестокости, но успокаивал себя тем, что увиденное необходимо для её спасения. Она была нужна ему, несмотря на дурной характер, упрямство и гордыню. С момента их встречи она стала камнем преткновения всех его дел и мыслей. Он не мог допустить её гибели, ибо неминуемо бы погиб сам. Для этого Амантлан и привёл её в зверинец людей!

Утро настало слишком скоро – Амантлана разбудили сообщением о вызове к тлатоани.

"Ну вот, дождался…" – мелькнула первая мысль в ещё сонной голове, – и что делать?"

Не выдавая своего беспокойства, он быстро оделся в соответствии с требованиями дворцового этикета и, собравшись с духом, уверенно сел в каноэ тлатоани. Успокаивало то, что не приказали взять рабыню, а значит, возможно, вызвали другому поводу.

Белоснежное здание дворца тлатоани встретило его яркими расписными стенами залов. Амантлан следовал в сопровождении эскорта. Внезапно из-за колонны выскользнула невысокая рабыня, она принадлежала сестре тлатоани. Амантлан остановился, сделав предупреждающий знак эскорту. С почтением поклонившись, женщина достаточно громко передала поручение:

– Моя прекрасная госпожа Шочи очень обеспокоена здоровьем ягуаров, которых вы подарили. Звери с утра никого к себе не подпускают, осмотрите их! – низкий поклон и рабыня исчезла за одной из колонн.

Амантлан вздохнул, поймав внимательный взгляд слуг. У тлатоани шпионили все – главное развлечение скучающих многочисленных жён Ицкоатля. Приглашение не несло в себе ничего необычного. Несколько лет назад Амантлан на охоте нашёл логово погибшей самки ягуара, в котором копошились шестеро слепых котят. Недолго думая, он сгрёб их в охапку, уложил в плащ и принёс домой. Они были забавны, и рука не поднялась прикончить несмышлёнышей. Ишто не пожелала оставить диких кошек у себя. Спасение пришло в образе прекрасной Шочи – большой любительницы редких подарков. Дружная семейка перекочевала под прохладные стены дворца тлатоани в ласковые женские руки его сестры. Звери подросли, были очень избалованны, поэтому свободы перемещения их пришлось лишить, ограничив большим вольером, но по ночам дикие кошки честно отрабатывали своё содержание – лучших сторожей, которыхк тому женевозможно подкупить, трудно было найти. Звери слушались и подпускали к себе только хозяйку и кормивших слуг. Исключение делалось ещё для Амантлана, которого они считали вожаком. Он тоже был привязан к ним и часто навещал. Ягуары позволяли ему кормить себя с рук и ластились к нему, забыв о своей природе. Посетив вчера Шочи, Амантлан не зашёл к зверёнышам. Отклонить приглашение, сказанное при слугах, невозможно, поэтому после беседы с тлатоани предстоит зайти в вольер.

Правитель Теночтитлана ждал в маленькой комнате рядом с огромным залом, гдепроходил совет вождей Анауака. Когда Амантлан вошёл, Ицкоатль задумчиво курил свёрнутые листья табака, такую же трубочку он предложил и своему гостю.

Выждав положенную паузу, тлатоани обсудил с вождём ягуаров его намеченный поход в земли тарасков, которые долгое время не желали покоряться силе Анауака. Амантлан расслабился, решив, что этот вызов обычная встреча перед походом, но, внезапноправитель задал вопрос, которого военачальник так боялся:

– Мне сказали, а я не поверил, что ты привёл в Теночтитлан редкую женщину? – под внимательным взглядом Верховного оратора нельзя было юлить.

– Да, я захватил, но…

– Все необычное находится в нашем дворце. Почему же пленница у тебя?

– Она моя женщина.

– Амантлан, что не соответствует привычным для нас явлениям, нужно дарить правителю или богам.

– Я совершил проступок по незнанию.

– У тебя будет время покаяться и исправить содеянное.

– К сожалению, нет.

– Ты отказываешься отдать рабыню своему правителю?

– Эта женщина не может быть отдана, она по истечению года подарит мне ребёнка, тлатоани.

– Ты женился на рабыне?

– Завтра будет совершён обряд.

– Ты хорошо подумал, Амантлан? Насколько известно, у тебя были другие планы. Ты так легко с ними расстался?

– Я слишком долго ждал, боги распорядились иначе.

– Думаю, твоя рабыня действительно красива, если смогла пленить моего военачальника. Она сделала то, что не удалось моей сестре. Как собираешься поступить с Шочи? Говорю с тобой, как друг. Ты хорошо подумал?

– Я не могу оставить эту женщину.

– А мою сестру? Любая родит тебе двадцать наследников! Так ты не претендуешь на Шочи? Что тебя останавливает? Я давно хотел спросить.

– Я не имею права, тлатоани.

– Какое почтение! Давно бы так, а то уже шли слухи, что через неё ты хочешь занять моё место.

– Я верен тебе, тлатоани.

– Хорошо. Главное – считай, тебе в очередной раз повезло – ты не нарушил, а только помог мне в моих планах. Я давно уже думал выдать Шочи замуж за правителя Тлалока. Вот уж не знаю, какой она будет у него женой. Мне не хотелось рождать между нами ссору, но ты решил жениться, и проблемы отпали. Однако ты должен, как того требует закон, прислать откупное – рабыня редкая и место её не в твоём доме.

– Я выполню любое твоё желание, – на душе у Амантлана повеселело.

– Об этом поговорим, когда ты вернёшься. Я знаю, что Шочи пригласила тебя снова, надеюсь, будешь твёрд в своём решении?

– Разумеется, тлатоани, – Амантлан поклонился и вышел в коридор.

Дворец был огромен, больше трёх сотен комнат причудливо переплетались между собой, и незнакомому с расположением переходов пришлось бы долго плутать, чтобы выйти. Но сейчас был день, и дворец походил на улей от сновавших там рабов и слуг тлатоани, так что найти покои сестры правителя было несложно. Шочи он застал у вольера с ягуарами. Они весело скакали вдоль решётки! Женщина повернулась к нему, едва заслышала шаги по дорожке.

– Мне передали твою просьбу.

– Я вчера погорячилась.

– Нет. Мы оба сказали то, что думали.

– Ты был у моего брата?

– Да, и говорил о нас с тобой, – в её глазах зажегся огонёк надежды, но Амантлан решительно потушил его. – Я сообщил тлатоани о женитьбе на женщине, которая носит моего ребёнка.

"Я так часто повторяю это, что, очевидно, скоро сам поверю в свои слова".

Шочи опустила голову, потом вскинула её и гордо ответила:

– Да, женишься на этой рабыне, но неужели у тебя не хватило смелости потребовать меня?

– Шочи, ты – сестра тлатоани и у тебя совсем другая судьба. Совет не допустит, чтобы женщина одной крови с правителем стала женой вождя ягуаров!

– Тебе стоило только потребовать!

– У тлатоани?!

– Да. Каждый знает, какая власть у тебя в руках… – шёпотом произнесла Шочи. – И ты решил её упустить!

– Я никогда не предам тлатоани, женщина.

– А совсем и не нужно предательства, ты бы взял то, что давно принадлежит тебе! И чем пользовался достаточно долго! И совесть не мучила!

– Я вынужден повториться: ты не можешь мне принадлежать – ты сестра правителя! Шочи, у нас были прекрасные отношения, но волею богов они подошли к концу, ни ты, ни я ничего не обещали друг другу, так давай расстанемся по-хорошему…

– Как легко это говоришь, не тебе выходить замуж за старика, у которого скоро и волос не останется! Сам-то ты женишься на красивой рабыне! – ревность крепко сжала сердце Шочи своими руками, слезы брызнули из глаз.

Она не могла сдержать рыданий. Впервые она плакала не для того, чтобы чего-то добиться. Плакало её сердце, осознав, что действительно значил для неё этот мужчина.

– Шочи, с нами останутся наши чувства, но обстоятельства сильнее нас… – пытался успокоить женщину Амантлан, задавая себе вопрос, как поймёт эту сцену правитель.

– Я не прощу тебе, Амантлан, никогда не прощу… Уходи! Все твои слова – сплошная ложь…

– Шочи, я ухожу, но, что было между нами, не было ложью.

Амантлан чувствовал, что ему бесконечно жаль рыдающую женщину, поэтому махнул прислужницам, топтавшимся в нерешительности поодаль.