РАЗБИТЫЕ НАДЕЖДЫ
Нестерпимая жара, к полудню переходящая в удушающий зной. Солнце жалило и беспощадно жгло лучами, словно забыло, что даёт жизнь и может быть ласковым и нежным. Лучи его превратились в острые иглы… Пыль стояла столбом. Она проникала во все поры и мешала дышать, покрывала тела толстой желтоватой коростой. Казалось, что в истощённых пленных уже не осталось влаги, так они высохли. Но пот всё брался и брался, неизвестно откуда… Смешиваясь с пылью, он вызывал нестерпимый зуд. Но эта естественная способность стала своеобразным оберегом – онамешала коже обгорать, и была единственным укрытием от солнца для устало бредущих пленников…
Бесконечная дорога, свист хлыстов, обжигающих спины рабов. Верёвка, безжалостно раздирающая шею до крови… Всё сливалось в какой-то непереносимый кошмар, которому не было видно конца…
Пленников Коацаока, который, как и планировалось, мешики разрушили, не оставив камня на камне, вели спешным маршем. Победители стремились быстрее добраться до Теночтитлана, где они смогли бы на любом из многочисленных рынков, известных своим разнообразием, обменять живой товар на нужныев обиходе предметы быта и роскоши. Самый невзрачный раб в хороший базарный день на острове Тлателолько стоил сто зёрен какао, а кто же не любит удивительный напиток чоколатль, к тому же хорошо приправленный огненным перцем! Если не нужно какао, то раба можно обменять на глиняную посуду или тёплые плащи с красивым орнаментом, или на яркие перья, так необходимые для украшения головных уборов. О, боги! Что только можно получить даже за самого худосочного раба!
А пленники брели, задыхаясь, многие падалиот физической усталости и нечеловеческого напряжения. Если кто-либо из них терял сознание, чтобы уже не подняться, на земле оказывалась вся вереница рабов, связанных одной верёвкой. И тогда, шедшие сзади и спереди, начинали биться в судорожных конвульсиях от внезапно прервавшегося дыхания. Помочь себе несчастные не могли, ибодля пущей надёжностимешики связывали им руки за спиной. Видя такое, идущие налегке воины спешили спасать добро. Они немедленно ослабляли ошейники, но содранная кожа ещё долго давала о себе знать…
Иш-Чель брела, как и все, стараясь осторожно ступать, но ноги не привыкли к такой нагрузке, а сандалии давно стёрлись. Каждый маленький камешек посылал дикую боль в истощённое тело. Одежда висела грязным рваньём, обнажая худые плечи. До них в первые дни успело добраться солнце. Они уже неоднократно обгорели и покрылись струпьями. Сильнее всего ломило спину и связанные сзади руки. Иногда хотелось умереть. Просто упасть, как многие, и больше не вставать, а ждать, когда рассерженный надсмотрщик подбежит к ней и после тщетных попыток поднять, одним взмахом палицы размозжит голову. И больше никаких мучений. И не будет она стоять на рынке в качестве жалкого товара для обмена. Она – дочь грозного Кокомо!..
Но мешики на привалах насильно вливали в пересохшие рты живительную влагу, а некоторые собственноручно впихивали своим рабам пищу, чтобы те дошли… Чем ближе они подходили к Теночтитлану, тем ровнее становилась дорога, всё больше попадалось богатых поместий пилли и селений с наёмными крестьянами – тлаймати. Звучала местная речь, и если в начале пути Иш-Чель плохо понимала захватчиков, то к концу только отдельные слова вызывали у неё затруднение.
Для некоторых рабов путь заканчивался в каком-нибудь придорожном поместье. Довольный сделкой, мешик нагружал оставшихся пленников большими тюками с выменянным добром, чем значительно снижал скорость продвижения. Этих счастливцевоставшиеся в веренице рабыпровожали с тоской и завистью, продолжая путь в неизвестность. Ведь никто не знал, как распорядятся ими хозяева, но было известно, что большую часть пленных воины отправят на заклание кровожадным богам Уицилопочтли и Тлалоку, как того требовал обычай. И это после тех мук, которые они вынесли в дороге! Но многим было уже все равно, Иш-Чель иногда вглядывалась в лица молодых мужчин, не успевших сложить головы, защищая семьи и дома, на них читалась решимость ни при каких обстоятельствах не служить мешикам. Такие уверенно и добровольно примут смерть на теокалли. Другие же, утомлённые дорогой и неизвестностью, переставали бороться за жизнь, решив поскорее подставить голову под дубинку.
Иш-Чель не принадлежала ни к одной из групп, она не могла объяснить себе, откуда в ней проявлялась дикая, просто животная жажда жить, невзирая на окружающий ад. Откудав хрупкой и изнеженной женщине берутся силы, толкающие вперёд, когда у хорошо подготовленных воиновони заканчивались? Каждое утро она вставала на израненные и ноющие ноги, чтобы вновь бросить вызов злобствующему солнцу и изматывающей дороге, которые стали её личными врагами… Она решительно боролась, настойчиво отгораживаясь от всего, что могло помешать ей выжить.
Теночтитлан появился внезапно. Глазам предстала ослепительно красивая, переливающаяся яркими красками низменность с бескрайним озером в центре, окружённая со всех сторон горными вершинами. Некоторые из них искрились снегом, а одна – Попокатепетль – дышала, выбрасывая в лазурное небо чёрный дым. Посреди огромного озера блестела, до боли в глазах, белоснежная, пугающая своими размерами столица Анауака, утопающая в зелени и цветах.
"Прибыли", - пронёсся слабый вздох временного облегчения среди рабов. Караван спустился вниз, и мешики занялись сортировкой добычи. Это послужило началом громких криков, рыданий и причитаний расстающихся навсегда родственников.
Иш-Чель смотрела на прощание рабов спокойно – и ей некого, и её некому оплакивать, разрывая и так уже истерзанное сердце. А ещё одного испытания на прочность она бы не выдержала. Мелькнула неожиданная мысль: если её богиня уберегла от гибели во время страшного пути, то и здесь не отправят сразу на жертвенник. Поэтому она спокойно и уверенно ступила на дамбу, ведущую в Теночтитлан, и стала с интересом рассматривать всё, что попадалось, невольно восхищаясь, и, как любой пленный, запоминала дорогу. А вдруг пригодится?
Камни дамбы строители плотно пригнали друг к другу, а всего их было три – еще две виднелись вдали, соединяя город с другими берегами озера. Тысячи ног, следующих в город и из него, отполировали их до блеска.
Стены домов Теночтитлана утопали в зелени садов, а лёгкий ветерок доносил аромат цветов, растущих прямо на воде. Мешики окружили центр города, где располагались храмы, дворец правителя и дома особо знатных граждан, плавучими островками. На каждом был построен дом в окружении сада, цветника либо огорода, который мог прокормить семью. Излишки отвозились на рынки по каналам между чинампе – это название Иш-Чель узнала уже потом. Каналы служили улицами городу из островов, а небольшие мостики соединяли дворы в квартал, принадлежащий отдельному роду, с определённым занятием.
Над центральным островом высилась громада Великого храма, торжественно возвышались башни – их Иш-Чель насчитала около трёх десятков, а потом бросила это занятие.
Вдоль дамбына равном расстояниирасполагались небольшие тростниковые хижины. Из одной, мимо которой они проходили, вышел мешик. Он спокойно расправил широкий расшитый пояс красного цвета и белую набедренную повязку. Откинув небрежным, но ловким жестом короткий плащ, мужчина постоял, пропуская их караван, перешёл на другую сторону дамбы, спустился к озеру и отплыл в лодке, груженной охапками цветов. Хижины оказались обычным отхожим местом.
Всё ближе город, и вотнаконецнога Иш-Чель ступила на твёрдую землю острова. Они прибыли…
Караван повернул вправо, проходя по краю большой площади, которая сливалась с ещё одной, где возвышался Великий храм. Спутники Иш-Чель потрясённо крутили головами, а их вели дальше, мимо высоких стен, за которыми слышались подбадривающие крики – судя по всему, там занимались спортом.
Из-за следующих стен, вдоль которых они шли, доносился такой многоголосый и характерный шум, что спутать сооружение нельзя было ни с чем – это был огромный рынок, на который немедленно свернула, отделившись от общего каравана, большая группа мешиков с рабами.
Чем дальше оставалась грозная пирамида Великого храма, тем веселее становились рабы – они ещё будут жить! А поэтому все с интересом глазели на многочисленные товары, которые выставили в лавках прямо у жилищ торговцы и ремесленники.
Однако долго любоваться экзотикой пленникам не пришлось. Воины свернули в проулоки вышли на небольшую площадку перед входом в большой дом. Задняя стена соседнего отбрасывала тень, и рабам разрешили там разместиться.
Надсмотрщик уверенно направился в дом, а рабы с наслаждением расположились на кратковременный отдых. Из-за стены слышались голоса, там зеленели деревья, оттуда тянуло прохладой – рядом была вода.
В дверном проёме появился надсмотрщик с пожилой женщиной, одетой в простую тонкую рубашку и юбку с красной каймой по низу подола. Из украшений на хозяйке висело несколько нитей нефритовых бус. Лицо выражало недовольство, что подтвердил хриплый сердитый голос итон:
– Это вы называете работниками?! Они же на ногах не стоят! Какой с них прок, если неделю нужно только откармливать!..
– Дорога была тяжёлой, почтенная Ишто… – робко произнёс надсмотрщик, знаками приказывая рабам подняться.
– Нет, в доме мне не нужны лишние рты. Зачем Амантлан направил их сюда? – почтенная Ишто ещё раз придирчиво оглядела рабов, взгляд её глаз смягчился, и женщина уже спокойно отдала приказание: – Отведите их в поместье. А товары, – носильщики свалили добытое в Коацаоке в кучу перед домом, – занесут мои домашние. Что?
Главный надсмотрщик что-то вежливо прошептал хозяйке. Она выслушала и внимательно ещё раз окинула взглядом пленных, остановив его на Иш-Чель. Её вид не принёс хозяйке ожидаемого удовлетворения, а на лице отразилось недоумение, подтверждённое словами: – Эту?
– Да, моя госпожа…
– Ну, если так сказал Амантлан… Но пусть она идёт в самый дальний угол усадьбы… Мне некогда ею заниматься… А этих всех в поместье и хорошо откормить! В нашем доме не бывает голодных!
Отдав последнее распоряжение, почтенная Ишто раскланялась с воинами-ягуарами, которые сопровождали рабов. Пока женщина разбиралась с прибывшим добром, им из дома вынесли кукурузные лепёшки и прохладное пульке в кувшинах. Как ни странно, но люди Амантлана не забыли подкрепить пищей и водой пригорюнившихся рабов, которым предстоял долгий путь в поместье нового хозяина. Рабам казалось, что придется вновь пройти по улицам Теночтитлана, по дамбе и следовать дальше вдоль озера. Они не знали, что загородное поместье военачальника мешиков находится недалеко, и приготовились к долгому пути.
Седовласый раб вышел из дома с десятком мужчин и отдал приказание заносить тюки с поживой. Когда приказание было выполнено, он взглянул на Иш-Чель и сокрушённо покачал головой.
– Бедная моя госпожа… – заговорил раб на её родном языке.
– Ты майя?! – обрадовалась Иш-Чель.
Старик улыбнулся:
– Да, госпожа. Я – майя и уже десять лет в плену. Прошёл вдоль и поперёк огромную страну Анауак. Где только не был… Пойдём, госпожа, я отведу тебя в тихий уголок, где сможешь несколько дней отдохнуть, пока допустят к работе в доме.
– Почему ты называешь меня госпожой?
– Такая нежная кожа, такие тонкие руки… Кто же ты, если не знатная женщина? Пойдём… – старик направился в дом.
Он провёл Иш-Чель через убранные комнаты, вывел во двор, весь в цветочных клумбах, запах которых пьянил. Им встретилось около двух десятков домашних слуг – все были заняты делами. Всюду слышались шутки и весёлый смех, очевидно, жилось людям Амантлана сытно и благополучно. Кое-где мелькали мрачного вида воины-ягуары, их Иш-Чель насчитала больше десятка и сделала вывод, что даже в самом городе мешики не теряли бдительности и постоянноохраняли семьи.
Дом нового хозяина, куда привели Иш-Чель, располагался на самом краю центрального острова. Немного места, около десятка шагов в ширину, отводилось внутреннему дворику, а остальное занимали огромный сад и огород, расположенные на больших плавучих островах, соединённых между собой маленькими мостиками. Вдали виднелись аккуратные домики из кирпича, изготовленного из речного ила, крыши покрывал тростник. Всё было добротным, чистым и прочным. Ощущалась крепкая рука рачительного хозяина.
Седой раб подвел Иш-Чель к самому краю плавучего острова, где стоял маленький, практически крохотный домик в окружении цветов.
– Здесь никто не живёт, так что располагайся, госпожа. Вода в озере чистая и тёплая сегодня. Через два дня будет баня, и ты сможешь хорошо попариться… Сейчас я принесу тебе еду и питье.
Прощально махнув рукой, старик ушёл, оставив Иш-Чель одну. Она тут же вошла в домик и осмотрелась: внутри лежало несколько пёстрых циновок и одеял, в углу стоял кувшин и старые глиняные миски с потёртым от времени орнаментом. Вот и всё.
Иш-Чель вышла, разделась и окунулась в тёплую воду. Ей пришлось долго плескаться, пока вся дорожная грязь не сошла с кожи. После купания она попыталась постирать свои лохмотья, но остатки тонкой ткани ритуальной рубашки буквально расползлись, оставив в руках лишь небольшой кусок, которым женщина решила замотать голову с такими приметными волосами. На тело Иш-Чель набросила одеяло и, укутавшись, задремала. О будущем она собиралась подумать потом, когда проснётся, а сейчас её вроде все устраивало – не нужно никуда идти, и было приятно пребывать в покое.
Иш-Чель проснулась от чувства голода. Оглядевшись в темной хинине, обнаружила, что уже ночь. Рядом с собой Иш-Чель нашла тарелку с кукурузой и нежными кусочками рыбы, к сожалению, уже остывшей, но неимоверно вкусной. Не забыл старик принести и попить – полный кувшин сока агавы. Самое главное у неё теперь есть одежда: белые юбка и рубашка, та же заботливая рука положила под сложенные вещи и тёплую шкуру, в которую Иш-Чель с удовольствием завернулась, когда насытилась, и легла спать дальше.
Утром её опять никто не разбудил, а только незаметно оставил пищу. В течение дня она слышала шум со стороны господского дома и видела купающихся детей. На третий день пришла женщина и объяснила, что нужно идти работать.
Сначала ей предложили смолоть вручную зёрна маиса для лепёшек. Иш-Чель озадаченно осмотрела два камня, с которыми предстояло работать. Один был большой и плоский, а другой немного меньше. Насыпав зерна, принялась за работу. Очень скоро руки заломило до такой степени, что Иш-Чель не смогла больше сделать ни одного движения. К тому жекамень, которым растирала зёрна, постоянно выскальзывал из её маленьких ладоней.
Женщина, что за ней присматривала, сокрушённо осмотрела волдыри и отправила новую рабыню восвояси, махнув рукой в сторону её теперешнего дома.
На следующий день Иш-Чель поручили выпекать тортильи из муки, которую за неё кто-то смолол. Но и пекаря из неё не получилось – лепёшки хоть чуть-чуть, но подгорали с какой-нибудь стороны. Её опять прогнали. Поздно вечером в домике появилась пожилая женщина, которая ведала в доме Амантлана кухней.
– Ты должна приносить хоть какую-то пользу, иначе никто просто так кормить не будет, тебя отправят в жертву на теокалли…
Иш-Чель вздохнула и огорчённо посмотрела на свои руки:
– Что же мне делать, если я ничего не умею!
– Нужно стараться, даже через боль. Ты уже не госпожа. А почтенная Ишто терпеть не может лентяев – сама крутится целый день, и мы должны работать. Тебе ещё повезло – попала в этот дом – здесь к рабам хорошо относятся. Так что не зли хозяев, найди работу по силам, поняла?
Иш-Чель кивнула, обещая выполнить советы женщины, но боги видели – не знала как… Единственное, что она предпринимала для своей безопасности – ежедневное вымарывание лица и рук сажей или илом, отчего вид её был неопрятен и не вызывал желания стражей заигрывать с новой рабыней. Несколько дней её посылали работать на огород для сбора созревших помидоров, сладкого и острого перца. Потом она высаживала фасоль
К кухне Иш-Чель подходила только, чтобы принести для обеда овощи. Но однажды голова девушки сильно закружилась, к горлу подступила тошнота, и она потеряла сознание, рассыпав по земле собранные продукты. Когда её привели в чувство, женщины сокрушённо покачали головой. И больше на огород не отправляли.
Следующей работой был уход за домашней птицей, но она закончилась ещё быстрее, чем предыдущие: Иш-Чель панически боялась входить в огороженный вольер с индюками. Они почему-то совершенно не захотели её признавать и сразу же распахивали крылья, набрасывались, грозно клокоча.
Рабыня и сама устала от своей никчёмности, и утомила добрую женщину.
Её самочувствие ухудшалось, но Иш-Чель мужественно держалась. Она ждала ребёнка. Это вносило смысл в её борьбу с обстоятельствами, и заставляло задуматься о своём положении. Терпения у женщины было, хоть отбавляй, и она принималась за любую работу, которую ей предлагали. Иш-Чель твёрдо решила – она ни за что не позволит хозяевам отправить её, как ненужную вещь, на жертвенник, а рассказов об этом наслушалась достаточно, когда сидела вечерами со всеми рабами в общемдлинном помещении для прислуги.
Последней работой, которую ей поручили, стало поддержание огня в очагах хозяйского дома. Более простой придумать было нельзя, но и она выполнялась Иш-Чель с большим трудом.
Иш-Чель огорчённо смотрела на свои исколотые руки и от жалости к себе не могла удержать слезы. Разжечь огонь самое простое дело для женщины, но если ты знатная? Как сложить дрова, как их выбрать, и почему они такие разные, корявые, шершавые, просто уродство какое-то! А как их перенести? На спине? В руках? Много ведь не унесёшь…
Но это ещё, оказывается, не такая большая проблема – можно с высоко поднятой головой проходить и целый день, нося по одной ветке хвороста, но что делать дальше? Как их сложить в очаг? Почему они не помещаются, чем укоротить торчащие во все стороны ветки? И почему на неё смотрели, как на ненормальную, когда она пыталась аккуратно обломать тоненькие веточки, чтобы хоть как-то выровнять неряшливую кучу.
Когда мать Амантлана ворвалась в комнату, где разожжённый очаг грозился поджечь крышу дома, Иш-Чель пыталась зализать ранки от заноз.
– Твоё рвение в работе разорит хозяина, а меня оставит без крыши, бестолочь! – рявкнула Ишто и с угрюмым рабом принялась спасать положение, – Пойди, отведи её…
Пауза затягивалась, ибо почтенная Ишто просто не знала, куда определить непутёвую рабыню и считала – пора уточнить у сынакакие такие "планы" он имел в виду, когда оставил женщину в доме.
Она подозревала, что не за умелые руки, но и вида рабыня никакого не имела. Уж как мать, Ишто хорошо знала, какие женщины нравятся сыну. Ещё раз, взглянув на исправленный очаг, хозяйка деловито оглядела угрюмую рабыню- вид у той был виноватый, что и примирило старушку с перенесенным испугом. Кроме угрюмости почтенную Ишто страшно раздражала непонятного цвета тряпка на голове рабыни. Решение возникло незамедлительно. Поджав тонкие губы, почтенная Ишто требовательно махнула рукой и приказала Иш-Чель следовать за собой:
– Я отведу тебя мыться, потому что быть такой грязнулей просто преступление. И попробуй только не соскрести всю грязь, будешь ночевать с собаками!
Нужно добавить, что для всех рабов Амантланаэта означала практически самое страшное наказание, после которого следовала казнь на теокалли.
Старая мать Амантлана была, в общем-то, очень покладистой женщиной, которая внезапно на старости лет, благодаря ратным подвигам единственного сына, вдруг из жены ремесленника-гончара превратилась в мать вождя, тем самым попав в ряды знати. Старушка испуганно признавалась себе, что не знает, чем и как загрузить домашних рабов. Семья её так и осталась малочисленной. Заботиться приходилось только о сыне, дочерей она сумела выгодно отдать замуж. Это большое количествослуг казалось ей просто немыслимымпо причине огромного расхода пищи и одежды, а в главных вопросах домашнего хозяйства она всегда стремилась быть экономной.
Ишто не понимала, зачем тратить такую уйму средств на содержание толпы, которая сопровождала военачальника. Онав его отсутствие пыталасьвсё устроить на свой лад, благо сын ещё ни разу не подорвал авторитет матери, смиряясь с её решениями. Вот и теперь, не получив от него необходимого разъяснения, куда деть эту бестолковую и ни на что негодную рабыню, Ишто решила для начала хорошенько ее отмыть. А там глядишь, сын рассмотрит эту девицу и поймёт, что его особые видыне стоят такой замарашки.
Почтенная Ишто, как страж на своём посту, внимательно следила за каждым движением Иш-Чель, пока та мылась. Хозяйка неоднократно указывала рабыне – с какой силой и старанием необходимо отмывать ту или иную часть тела, подозрительно разглядывая проступающую светлую кожу. Когда же, отмыв волосы, Иш-Чель откинула их назад, то увидела на лице женщины нечто, напоминающее испуг. Это вызвало у неё кривую усмешку – пугаться следовало ей, а не хозяйке. Почтенная Ишто пришла в себя, когда рабыня надела новую рубашку. Женщина перестала быть уродиной. Перед ней стояла красавица.
Почтенная Ишто вздрогнула, ощутив неприятное предчувствие будущих событий, явно или косвенно связанных с этой рабыней. Слишком много было в ней необычного. Старушка едва удержала руки, которые невольно потянулись к засиявшим на мгновение волнистым бронзовым прядям.
– Спаси нас всех, наша Змеиная мать, – прошептала почтенная Ишто, с подозрением рассматривая рабыню. – Коатликуэ, великая богиня, с такой красотой ты заморочишь голову моему сыну!..
– Мне он не нужен, у меня есть муж…
– Как же! Муж. Где он?
Иш-Чель не ответила, вспомнив, что совершенно не следует раскрывать кто она. Но хозяйка уже возмущённо фыркала, оскорбляясь за сына:
– Вы посмотрите, он ей не нужен! Это тебе-то, рабыне? Да вы счастливы запрыгнуть к нему под одеяло, только бы не работать! Но смотри, живо пойдёшь к собакам! Ага!
– Он мне не нужен!
– А кто выторговал к себе особое отношение? Мой сын, когда уходил, приказал не давать тебе никакой работы, но что толку держать бездельников в доме? А ты-то уж точно ничего не умеешь! Кем была? Твои руки мягкие, ничего не смыслишь даже в собственном мытье, и не говори, что была знатной женщиной, не хватало мне обучать тебя работать!
– Должна вас огорчить, хозяйка, но вы правы. Я выросла в богатой семье и умею только приказывать рабам и распределять между ними работу!
Обе женщины стояли, упрев руки в бока, со стороны казалось, что они вот-вот начнут бить друг друга кулаками. Но тут почтенную Ишто осенило. В лице новой рабыни она усмотрела спасение от домашней неразберихи. Ведь точно, знатные женщины обучаются распределять всю работу между рабами и следить за распорядком в таких больших домах, как этот – новый, выстроенный год назад Амантланом – где должно быть положено начало ихтеперь уже знатному роду.
– Ты это умеешь?.. – подозрительно прищурилась почтенная Ишто, рабыня утвердительно кивнула. – Ну, хоть что-то ты умеешь делать, хвала богам! Одной зубной болью меньше! Вот с завтрашнего дня и приступишь к новым обязанностям. Почти все рабы у нас твои соплеменники, есть несколько человек тласкаланцев, ноони служат моему сыну, с ними сталкиваться не будешь… – постепенно разговор принимал деловой оборот, и обе женщины мирно направились к дому, тихо и чинно определяясь со следующим днём.
Старушка была несказанно рада сбросить с себя тяготы распределения домашней работы. Иш-Чель же смогла на какой-то миг поверить в удачу. То, что она будет иметь возможность видеть рабов-майя и говорить с ними, давало шанс выбраться из Анауака. Эти мысли настолько захлестнули её, что она едва слышала назойливые наставления почтенной Ишто.
Иш-Чель с первых же минут плена понимала, что никогда не смирится с положением рабыни. Гордая кровь правителей Кокомо взывала к свободе, а потому она была очень рада, что хоть в малой степени ей повезло, и она получит, в отличие от других рабов, возможность спастись и помочь соплеменникам. Её не испугалои ни на минуту не смутило, что они находятся в самом сердце страны Анауак, а до родных мест не многие дни, недели, а месяцы тяжелейшего пути. Она надеялась, не сомневаясь – в каждом рабе-майя теплится такая же надежда вернуться домой.
Оставшаяся половина дня прошла в спокойной и плодотворной беседе с хозяйкой. Смирив свою гордыню, что Иш-Чель за несколько месяцев научилась делать успешно, она внимательно и терпеливо выслушала длинный рассказ Ишто. Та же с гордостью поведала, как её сын был сначала простым воином, затем в конфедерации племён занял почётное место в совете старейшин, а уж после покорения долины и военным вождём мешиков. Старая Ишто так чистосердечно гордилась сыном, что не обращала внимания на временами хмурившуюся рабыню.
Иш-Чель хорошо запомнила немногочисленные привычки своего хозяина и его матери, поражаясь, как же мало нужно человеку, недавно занимавшему положение на ступень выше раба, чтобы обрести замашки коренной знати Теночтитлана. Иш-Чель узнала, что Амантлан, поступив на службу воином и отказавшись продолжить гончарное дело отца, поменял имя, но на какое! Словно в насмешку гордой потомственной знати Теночтитлана, он взял себе новое, которое прямо говорило о его происхождении. Амантлан – один из районов, называемых здесь мейкаотль, где проживали ремесленники, а ведь его отец не был даже в совете рода.
То, что он выбился из самых низов и достиг практически вершины власти, говорило об уме и неординарности нового хозяина. Добиться такого мог человек, обладающий сильной волей и неограниченной жаждой власти. Насколько Иш-Чель знала, все эти качества в избытке составляли сущность хозяина, а, следовательно, это был очень опасный человек, которого в будущем предстояло перехитрить, чтобы получить свободу.
Погруженная в тревожные мысли, Иш-Чель, старалась не заснуть. Она ожидала возвращения Амантлана, который ещё рано утром отправился к тлатоаниИцкоатлю во дворец на совет и пир, устроенный в честь удачного похода.
Было уже за полночь, когда грохот барабанов и визг флейт известил о его прибытии. Казалось, что от такого шума проснулся весь квартал, и стражи порядка немедленно арестуют нарушителей спокойствия, которые распевали:
Вечной славой покрыт
Наш город Теночтитлан.
Никто в нём не боится смерти -
Вот в чем наша слава!
Вот появление нашего бога!
Помните это, о знатные!
Не забывайте никогда!
Кто может завоевать Теночтитлан?
Кто осмелится сотрясти основание небес?
Нашими стрелами,
Нашими щитами существует город!
Стоит навеки Теночтитлан!
Слава Амантлану! Слава вождю ягуаров!..
Иш-Чель поняла, что это продолжение чествования героя, то есть её хозяина, а поэтому никому и ничего не грозит, несмотря на строгие нравы, царящие в городе. Едва стих шум, послышалось сонное бормотание проснувшейся Ишто. Слов разобрать было нельзя, но по интонации голоса Амантлана Иш-Чель догадалась, что он явно хорошо нагрузился опьяняющим напитком октли.
Едва она услышала его шаги, как внутренне сжалась в комок. Ачтобы уставшие за день от беготни по дому ноги не дрожали, прислонилась к прохладной стене. Так она встретила Амантлана.
Он вошёл. Было достаточно беглого взгляда, чтобы определить – хозяин в плохом настроении. Хмурый. Шаги тяжёлые. Живые черные глаза замутнены выпитым октли. Он пересёк комнату и остановился у злополучного очага, уже потухшего по невнимательности Иш-Чель. Пожал плечами. Присел. Спокойно, как ни в чем не бывало, словно всю жизнь только и занимался этим, отобрал мелкие веточки, быстро уложил их в пепел, нашёл тлеющие угольки и разжёг, добавив света и тепла. Занимаясь столь неблагородным делом, Амантлан сердито бубнил себе под нос, не удостаивая рабыню вниманием. Иш-Чель прислушалась и с трудом разобрала:
– Что за народ эти женщины… дай рабыню – она не так работает… как будто мне не всё равно, как она работает… Это что, воин, которого надо учить воевать? Или у меня нет больше забот, как заниматься домашними делами! Тоже придумала, нашла ещё управителя!.. И что это за рабыни теперь пошли? Воду носить не умеют, есть готовить – отравишься, очаг разжечь – дом сгорит! – Иш-Чель догадалась – последние слова явно касались её.
Амантлан продолжал сидеть на корточках у весело горевшего очага, через несколько минут покачнулся, и Иш-Чель показалось, что он свалится в огонь. Она тихо ойкнула, когда назойливый кровосос замелькал перед глазами, чем и привлекла внимание. Глаза Амантлана открылись, он бросил взгляд через левое плечо и отметил, что рабыня отмыта и переодета, даже вместо её живописной тряпки на голове чистая холстина. Лениво распрямился и встал, чтобы взять кувшин с водой на полке, где Иш-Чель приготовила ему поздний ужин из жареной курицы и маисовых лепёшек. От его внимательного взгляда не укрылось, что прислуга вздрогнула и невольно вжалась в стену.
– Перегородка тонкая, женщина, если ты так будешь жаться к ней, то проломишь дыру в комнату моей матери, а ещё одного разговора с ней я не выдержу… – Амантлан отхлебнул прямо из кувшина, продолжая смотреть на Иш-Чель. – Ты, наверное, не ела? Присоединяйся, нам хватит… Хм, я сегодня совсем не в настроении… Кстати, по твоей вине. Ты меня боишься?
Получив в ответ молчание, Амантлан пожал плечами, взял одну лепёшку, отломил приличный кусок курицы и направился к рабыне, с трудом переставляя ноги.
– Послушай, в моем доме нечего бояться, а меня тем более, особенно сейчас – я слишком устал. Эй, может, ты не будешь молчать? – Он протянул ей часть своего ужина и терпеливо ждал, пока она соизволит его взять.
– Хм, открою тебе большой секрет – в моем доме не бьют рабов… – он лукаво улыбнулся и продолжил, по-прежнему держа в руках еду. – Вижу, для тебя это не секрет… А ты не знаешь, что рабы должны выполнять приказы?.. Я тебе приказываю: ешь! Ты должна есть. Говорю: "Работай!" И ты должна работать…
Миролюбивое настроение Амантлана постепенно улетучивалось. Он начал терять терпение. Откусив от отвергнутого рабыней ужина приличный кусок мяса, почти не жуя, проглотил и, уже не скрывая раздражения, мрачно проговорил:
– Ты – рабыня… Ты должна гордиться, что попала в мой дом. Сыта. Одета. Под моей защитой! Ты что, язык проглотила? Говори!
– Я – рабыня?
– Да, – Амантлан невольно обрадовался, что она заговорила, молчание угнетало.
– И чему же я должна радоваться? Тому, что ты лишил меня всего?
– Подожди, женщина, ты должна гордиться, что живёшь в доме Амантлана, предводителя храбрых… Я не простой человек… У меня много тлаймати, я довольно-таки богат. К тому же ты будешь работать в доме, а не на поле, – Амантлан прикрыл глаза. До чего же хотелось спать! Но умытое лицо рабыни нравилось ему, да и фигура была умеренно округлой. И он решил слегка, только слегка, провести разведку, боясь, что сон сморит его раньше.
– Эй, женщина, не говори мне, что тебе не нравятся богатые мужчины! Никогда в это не поверю. Вам всегда нужно богатого, умного, смелого… Ха, вот только этого человек добивается в пожилом возрасте! А тебе повезло. Я молод. Не женат, – голова Амантлана сделала гордый кивок. – Щедр. Добр…
Запнувшееся перечисление достоинств вызвало у Иш-Чель улыбку.
– Я могу даже сделать так, что ты вообще не будешь работать. Да, я богати могу себе это позволить, у меня много тлаймати, ну, ты понимаешь, это те, кто платит мне дань…
– Я не шлюха, господин. Это их можно купить, рассказывая о своём богатстве… – Иш-Чель гордо отвернулась.
Амантлан осторожно дотронулся до её платка. Женщина попыталась увернуться. Чтобы развеять напряжение, он, стягивая платок, пошутил:
– Ты лысая, да? Никогда не видел лысой женщины…
Если бы Амантлан был трезв, то давно махнул бы рукой на эту тряпку, но выпитое октли делало его развязнее, поэтому решительным жестом сорвал с неё платок. Сорвал и опешил. Хмель прошёл в один миг. Словно боясь обжечься, осторожно коснулся горящих мягких прядей. Теперь ему стало понятно, почему она не может разжигать огонь в очаге, но имело смысл уточнить:
– Ты – Иш-Чель – Радуга майя?
Ей не оставалось ничего, как кивнуть, подписывая себе приговор. Она внимательно следила за Амантланом, понимая, что все её планы на побег сейчас могут рухнуть, но где-то в глубине души не хотела расставаться с надеждой, вновь обращаясь с молитвой к богине-покровительнице.
Правая рука Амантлана потянулась к переносице, на мгновение задержалась там, но под пристальным взглядом Иш-Чельрезко была отброшена, хозяин пытался лихорадочно собраться с мыслями.
– Кто знает?
– Твоя мать и, думаю, рабы-майя…
– Она будет молчать… Рабы тоже, может быть, какое-то время… Уверяю тебя, – резко пресёк он её негодование по поводу своих последних слов, – за свободу, совсем недолго… В этом мире каждый думает только о себе!
– Как ты можешь так говорить?!
– Разумеется. Я иногда должен думать не только о себе, но и о других, – он с интересом прикоснулся к её волосам, ощущая их шелковистость. Перебирая пальцами пышные пряди, наблюдал, как на них играют отблески огня. Его лицо постепенно смягчилось.
– Но речь не обо мне, а о тебе.
– Я – знатная женщина…
– Лучше бы ты была последней шлюхой… Поверь, я совершенно не хотел обидеть! Ты – жена Кинич-Ахава, и этим все сказано. Если надеешься на радушный приём Ицкоатля и старейшин, то не отличаешься глубоким умом.
– И что же меня, по-твоему, ждёт? Ты так уверял, что я нахожусь под такой сильной защитой!
В глазах Амантлана мелькнула грусть.
– Нет… Жена нашего врага не может быть под моей защитой. Женщина, к сожалению, ты обречена… Тебя заберут у меня после решения совета старейшин и принесут в жертву на теокалли, – грусть в глазах мужчины не уходила.
Иш-Чель начала бить дрожь. Амантлан сделал попытку её успокоить, высказав предположение, которое страшно возмутило женщину.
– Может, и поживёшь, пока я поймаю твоего мужа…
– Ты никогда его не поймаешь!
– Кто здесь сомневается в моем умении?
– Пока тысвоей болтливостьюподтвердил только звание оратора! – Иш-Чель была напугана нарисованной перспективой, прекрасно понимая, что Амантлан прав и ни в чём не обманул. Но очень уж хотелось напоследок досадить.
– Эй, женщина, ты меня, кажется, хочешь разозлить, да? Не будь глупой индюшкой, я ведь единственный человек в Теночтитлане, который испытывает к тебе симпатию. Поэтому усмири свой язык! – Амантлан явно обиделся.
– Какая мне разница, испытываешь ты ко мне симпатию или нет, если у меня один путь – на теокалли!
– Ну почему, я ведь ещё хорошо не подумал… Скажи, а я тебе совсем не нравлюсь?
Изумлению Иш-Чель не было предела, она сдержалась, но ответ получился довольно жестким:
– Совсем!
– Тогда – только теокалли!
– Что ж, у каждого своя дорога!
– Кажется, у тебя, женщина, она никогда не кончается. Жаль, что я не нравлюсь…
– А что бы это изменило?
– Пока не знаю… Вернее будет сказать, я тебя не знаю… – он опять восторженно перебирал её волосы. – Но жаль уложить на камень живую радугу.
– Так помоги мне!..
– Всё дело в том, женщина, если… я… соберусь… тебе… помочь, – тут он вообще замолчал.
Иш-Чель не могла понять, что это: он подыскивает слова или сомневается в разумности предложения.
Амантлан сделал паузу, не веря себе, прислушивался к словам, ловил ускользающий смысл. Не верил, что он вообще может такое произнести, не говоря уже о том, чтобы претворить в жизнь. Он попытался прогнать остатки хмеля:
– Я вынужден буду сделать это просто так ииспортить себе жизнь. Ради чего?
– И действительно, – последняя надежда рушилась, и придерживать язык не имело смысла. – Из-за какой-то рабыни, когда ежедневно их сотнями загоняете на теокалли вашего Уицилопочтли!
– Но-но! О богах будем говорить почтительно! Хотяя бы предпочёл иметь лишние рабочие руки, а богам нужно жертвовать лучшее… А ты пока лучшее, что я встречал в своей жизни! Как жаль… Да. Ты – редкая, красивая собственность… Хм… Неужели я тебе совсем не нравлюсь? – Амантлан сделал тщетную попытку очаровать её улыбкой.
– Нет. Даже если у меня будет выбор: лечь на твою подстилку или жертвенный камень… Я лягу на жертвенный камень!
– Боги! Почему?! Ради безграничной любви к мужу?! К этому счастливцу, который и пальцем не пошевелил, когда жрецы отправляли тебя, его жену, на теокалли!..
– Откуда вы знаете?!
– У меня хорошие осведомители. Я даже знаю, почему тебя туда отправили – это был заговор против правителя Коацаока!
Иш-Чель растерянно молчала, а он продолжил:
– Не поняла, что я единственный, кто может тебя спасти?..
– Но ценой, которая меня не устраивает, – её оглушили слова Амантлана. Вот в чем дело, значит, слухи о заговоре имели место, и Кинич-Ахава ни при каких обстоятельствах не смог бы её спасти. Получается, в случившемся он не виноват?
– Женщина, забудь о своей прошлой жизни, её нельзя вернуть, посмотри на всё это со стороны… Тебе крупно повезло, что ты попала в дом именно ко мне…
– Я это уже слышала. Я не лягу в твою постель добровольно.
– Согласен. Обстоятельства вынудят тебя, – широкая улыбка осветила лицо мужчины.
– Ты просто… похотливый пёс!
– Ну-ну, глупая индюшка, сохраняй верность тому, кто тебя предал!
– Он спасал город!
– Город?.. А как же ты, твоя любовь? И город, напомни мне, что с ним стало?.. Отдать свою женщину на растерзание жрецам ради города, а… как потом жить?! – Амантлан грубо встряхнул Иш-Чель за плечи и заставил смотреть прямо в глаза, которые горели и злостью, и болью, но губы уже кривила насмешливая улыбка:- За своё нужно драться! – руки его ослабили силу, а голос перешёл во вкрадчивый шёпот, нежное поглаживание напряжённых плеч дарило тёплую ласку.
– Ты называешь такое отношение любовью? Нет, это предательство, женщина…
Он упоённо вдыхал пряный запах её волос, продолжая держать в крепких руках. Наклонив голову, сделал слабую попытку найти губы. Иш-Чель резко дёрнулась и вырвалась:
– Я не изменю своего решения!
– Угу, я же говорю, что ты – глупая индюшка! Ты уже давно мертва для него… может быть он уже даже женился на другой. Говорят, он сейчас у сапотеков в Митле… – Амантлан пожал плечами, ему страшно надоело спорить, а ещё больше хотелось спать.
Иш-Чель даже и сообразить не успела, как хозяин повалился на постель и мирно засопел, впав в глубокий хмельной сон.
Иш-Чель тихо вышла и прошла на половину, где размещались рабы. Они спали. Только жаркая ночь была её подругой и собеседницей, пока она не забылась тяжёлым сном, свернувшись на жёсткой подстилке под воспоминания о красочных обещаниях хозяина. Амантлан ошибался, считая, что её удерживала любовь к Кинич-Ахава. Только ненависть к нему самому удерживала её от решительного шага сделать выбор в его пользу. Да и потом, она – дочь могущественного Кокомо, её род столетиями правил Майяпаном! А он? Выскочка из рода ремесленников!
То, что она мертва для мужа и их дороги разошлись навсегда, она знала. Но ей так хотелось домой! И обида, недоумение по поводу предательства мужа отступали. Он не предавал её, он не мог поступить иначе! Он защищал город, свой народ. Просто был заговор. Если бы она смогла пообщаться со своей богиней, увидеть всё, понять, что произошло, узнать, как поступить. Но прошло много времени, а дар входить в потусторонний мир всё не восстанавливался. Она не могла пробиться через невидимую стену, которая постоянно возникала, стоило лишь попытаться войти в транс.
Утро не принесло облегчения и не рассеяло сомнений. Иш-Чель понимала – совет старейшин Теночтитлана не допустит, чтобы она находилась в доме Амантлана как простая рабыня. Едва только станет известно, кто она – её заберут. Хозяин был прав, ей необходимо покровительство могущественного человека, но даже оно не спасёт. Нужно войти в семью своих врагов полноправным членом, тогда их с ребёнком защитит закон. Ребёнок!.. Её хозяин ничего не знает о ребёнке! Мешик никогда не притронется к своей жене, вынашивающей малыша, пока ему не исполнится пять лет, так гласит один из законов страны Анауак! Поэтому многие знатные люди имеют по несколько жён.
Если она уступит и станет его наложницей, ожидающей ребёнка, то это уже какой-никакой, но сдвиг в лучшую сторону. Однако ей противна сама мысль – разделить с Амантланом ложе… Аможет, отомстить? Пусть думает, что ребёнок его! Тогда у малыша будет всё!.. А, что, собственно, всё? Он станет мешиком и с презрением отнесётся к матери, которую подняли со дна ямы. Тем более, когда ребёнок вырастет, то обагрит руки в крови братьев-майя.
"Спокойно! – приказала себе. – Я должна всё хорошо обдумать. У меня есть ещё время".
Но она ошибалась. Едва Амантлан открыл глаза, как вспомнил, кто находится у него в доме. Сложности никогда его не пугали, они лишь разжигали в нем азарт. Мужчина любил бросать вызов судьбе, и в настоящий момент обрадовался, что сможет занятно провести время, оставшееся до очередного похода.
"Терпеть не могу скуки, вот уж позабавлюсь!" – радостно потирал онруки, выходя из комнаты и натыкаясь на предмет своего развлечения. Женщина несла ворох одеял. Без церемоний, но не грубо, он быстро втянул её к себе. Резко вздёрнув подбородок, Иш-Чель попыталась оказать сопротивление, которое только развеселило Амантлана – добыча едва доставала ему до плеча:
– Я подумал, что ты могла изменить решение…
– Какое? – Иш-Чель чувствовала себя спелёнатым младенцем в руках строгой няньки, нотем не менеебарахталась, пытаясь освободиться, чем ещё больше разжигала интерес. Мужчина принял её сопротивление за игру, лёгкое кокетство.
– Ну же, дорогая, ты такая мягкая и хрупкая, – он коснулся носом её шеи, чем вызвал бурю негодования, это его только рассмешило: – Прекрасно! Ты мне нравишься, и я тебе тоже!
– Убери руки!
– Что?..
– Немедленно отпусти!
– Ничего не понимаю… – её сопротивление перестало напоминать шутливое заигрывание, и он отпустил женщину. Внимательно заглянул в ясные глаза и, к своему удивлению, увидел в них стоящие слезы, готовые вот-вот скатиться по раскрасневшимся щёкам.
– Я причинил тебе боль…
Она отрицательно мотнула головой и закусила нижнюю губу, злясь, что так глупо не совладала с собой, упустила шанс. Амантлан выпустил её и легко погладил по щеке. Прикосновение было успокаивающим, что ещё больше разозлило Иш-Чель.
– Я не собирался обидеть. Скоро ты привыкнешь и…
– Меня заберут из твоего дома.
– Да. Я как-то совершенно упустил. Тогда тебе действительно незачем нравиться мне. Иди, выполняй работу и прикажи, пусть принесут поесть! – Амантлан равнодушно потянулся, словно её здесь не было, и спокойно пошёл к озеру.
"Вотведь дура! – обругала Иш-Чель себя, – Подвернулся такойудобный случай, так нет же!"
Рабыня готова была взвыть от досады. Как же ей выпутаться? На что надеяться? Один за другим самые безумные планы отклонялись. Она не могла сбежать днём – её никуда не выпускали. Ночью дамба, соединяющая остров с материком, тщательно охранялась патрулями и была хорошо освещена, да и вообще она уже не помнила дороги к ней; рядом с чинампе, где жила было много лодок, но ночью их тоже охраняли. Мешики и дома жили как на войне, всегда готовые к любым неожиданностям. Плыть в темной воде, не зная глубины и расстояния, она не рискнула бы даже и днём. Попасть иноземцу в очень хорошо охраняемую страну Анауак очень трудно, а о том, чтобы её покинуть, не могло быть и речи.
Улучшать положение необходимо здесь, и как можно быстрее. Но она не представляла – как? Очевидно, единственное спасение – хозяин, которого так опрометчиво оттолкнула! Это в её-то положении! Иш-Чель перебрала все ругательства, которые знала и могла бы применить к себе и своей глупости.
Устав за день, она не могла уснуть и мешала спать соседкам, постоянно ворочаясь с боку на бок, но самым страшным было не этои даже не изнуряющие бесконечные мысли. Ужас посетил её в тот момент, когда мать Амантлана увидела, что рабыне стало плохо.
Ишто не тратила силы на объяснения с рабыней, а прямиком направилась к сыну. Разговор мать начала весьма необычно – она залепила ему увесистую оплеуху. К своему несчастью, Амантлан сидел на циновке и правил боевой нож. Реакция сына – безмерное удивление- не смогла поколебать её веры в правоту. К тому же Ишто давно не удавалось наказать его за проделки. Амантлан от неожиданного удара вскочил, а та стояла перед ним, упрев руки в бока, всем видом демонстрируя – сейчас начнётся крупный скандал.
– За что? – сдерживая смех, спросил Амантлан, рука невольно потянулась и потёрла место удара.
Старость не отняла силы у почтенной женщины.
– А ты не знаешь? – ласковый тон матери его насторожил.
– Ну-у… Есть… – Амантлан терялся в догадках.
– Вот именно, что – есть! В нашем роду ни один мужчина, а они все были мужчинами, не позволял своим детям рождаться, где попало!
– Да. А я здесь при чём?
– Если бы ты был ни при чем, то я не стала бы с тобой разговаривать!
– И все жемне очень даже кажется, что ты ошибаешься, матушка.
– Амантлан, я молчала, когда ты крутил любовь с женщинами из дворца…
– Матушка, зачем же так громко? – Амантлан оглянулся, но слуг у входа не оказалось, он успокоился.
– Затем, что ты забываешь свой прямой долг! У тебя три сёстры и ни одного брата, а ты не заимел ни одной жены!
– О, нет, я этого не вынесу! Ты снова начинаешь морочить мне наследниками?! Я уже тебе говорил, что не могу пока жениться!
– Если ты не можешь жениться, то нечего заводить детей и приводить их мать в наш дом!
После слов Ишто повисла тишина. Амантлан был поражён и не находил подходящих слов. Получалось… Он не мог поверить…
– Давай, матушка, выясним это спокойно? – он вежливо усадил Ишто, и сам занял удобное положениенемного поодаль, потому что хорошо знал её горячий нрав – одной оплеухи за несколько лет ему было вполне достаточно.
– Какая женщина и что за дети?
– Твоя женщина и твой ребёнок!
– Кто же моя женщина?
– Ха, у тебяих так много…
– Скажем так, о ком ты говоришь? – улыбался Амантлан.
– Об этой твоей рабыне-майя, на которую у тебя были свои виды, – Ишто утвердительно кивнула и удовлетворённо отметила растерянное выражение на лице сына.
Амантлан встал, нерешительно отбросил длинные волосы за спину и внимательно посмотрел матери в глаза:
– У неё будет ребёнок?
– Да, но пока не слишком очевидно. Потому не стоит вести себя так, словно ничего не происходит.
– Хорошо. Спасибо. Я сам разберусь! – подхватив мать под руку, он буквально вытолкал её и опустил занавес из шкур.
Ишто не пыталась протестовать, знала – Амантлан поступит только так, как посчитает нужным.
Ощущая тревогу где-то в глубине души, он несколько раз измерил помещение, приводя мысли в порядок. Слишком много не увязывалось с этой майя. Известие о ребёнке огорчило, но большую роль играл чисто мужской эгоизм. Рабыня нравилась, но нравилась, как красивая редкая вещь, попавшая в руки. Если бы она принадлежала любой мешикской семье, он, не раздумывая, взял бы её в жены. Скольких женщин ему удалось добиться благодаря терпению! Но появление ребёнка всё меняло, как и редкая внешность рабыни, не говоря уж о её происхождении.
Прежде всего, он попытался вспомнить, его ли это ребёнок. Кроме ночи, которая была несколько дней назад, когда он оказался слишком пьян, вместе они не оставались. По крайней мере, он хорошо помнил все встречи и то, что во время них ничего не произошло. Это не его ребёнок.
Амантлан выглянул наружу и громко крикнул:
– Иш-Чель!
Через некоторое время она вошла. Хозяин стоял у окна, вполоборота к ней и был чем-то встревожен.
"Меня отдают!" – мелькнула мысль.
Она попыталась заглушить панику, заранее уговаривая себя смириться.
– Ты ждёшь ребёнка? – не в привычке Амантлана было ходить вокруг да около.
– Да.
– Ты знаешь, кто его отец?
Она утвердительно кивнула.
– Это случилось в ту ночь, когда мы захватили Коацаок?
– Нет. Это ребёнок моего мужа.
– У тебя нет мужа, женщина!.. Значит это ребёнок Кинич-Ахава. Занятно! И что же мне теперь с тобой делать?!
– Отправить домой!
– Да, конечно! – согласился Амантлан, едва сдерживая раздражение. – Ребёнок, вернее, его появление будет немедленным тебе приговором. Я не смогу спасти двоих!
Иш-Чель почувствовала, как хозяин начинает злиться. Вот только на кого? А гнев действительно нарастает.
– Господин, – обратилась к нему она, выбрав, как ей казалось, самую приемлемую форму, – Почему вы не хотите получить выкуп? Я понимаю, что моего мужа найти невозможно, но у меня есть семья, я из…
– Выкуп?.. И кто же будет платить его?
– Моя семья.
Убеждённость заинтриговала Амантлана.
– Я уже много раз повторял – у тебя нет мужа и семьи. Анауак закончил войну с Коацаоком… На его месте руины и бродячие собаки. Может быть, они соберут за тебя выкуп?
– Коацаок – город моего мужа.
Амантлан поморщился, сам не понимая, почему ему неприятно упоминание о Кинич-Ахава как о муже. Он для него был пока непобеждённым противником, которого разбил, но не уничтожил.
– Я происхожу из семьи Кокомо. Думаю, это имя для вас что-то значит?
– Конечно! Братоубийство, обман, распри, захват чужих и дружественных городов, – чётко, без запинки ответил Амантлан.
Иш-Чель смутилась. Характеристика верная, но неприятная, ведь из прозвучавших слов ни одно не было положительным.
– Можно подумать, мешики ведут себя иначе!
– Разумеется, нет, но никто и не пытается рассчитывать на нас, если мы этого не обещаем, – слукавил Амантлан.
– Какой бы вы не представляли мою семью, но – она моя, и ей будет небезразлична…
– Сомневаюсь, женщина. За тебя, как водится, отработал муж, и никто никому не должен.
– Но я – дочь Кокомо. И меня не оставят в неволе…
– Значит, я могу получить выкуп?
– Конечно! Мой господин, нужно только отправить послов…
– А ты не подумала, женщина, что такие вопросы решает тлатоани, а не я? И ещё неизвестно, как он посмотрит на моё укрывательство такой знатной пленницы. Кинич-Ахава бродит в лесах, и послы могут попасть ему в руки. Мне ведь известно… именно тебе выпал жребий взойти на теокалли и спасти Коацаок. Ты уверена, что Кинич-Ахава захочет, чтобы ты была жива?
– Но выкуп будет платить мой отец и братья, почему…
– Если наш тлатоани поверит в это и пошлёт послов к Кокомо, а твоя семья не откажет, что поимею я? Я тебя отобрал у своих воинов, кормил, не обижал и останусь ни с чем? Я не пошлю послов!
– Но, мой господин…
– Довольно, женщина! Я не собираюсь давать тебе обещаний, которые не смогу выполнить. Тлатоани не нужен никакой выкуп, раз. Во-вторых, если к нему обратиться с такой смешной просьбой, то он найдёт, конечно, выгоду для страны, только тебе не станет легче. Я понял, чего ты добиваешься – хочешь, чтобы признали знатной пленницей, а не рабыней. Так вот, может быть, у Кокомо или Кинич-Ахава, случись такое, были бы другие мысли, но ты в Анауаке, в Теночтитлане, а это все меняет!
– Что меняет?!
– Тебя никто никогда не признает даже заложницей! Какую выгоду ты представляешь для моей страны?! Как жена Кинич-Ахава?! Никакой! А верить в твои рассказы, что ты дочь Кокомо… Ну и что? Нет, конечно, тлатоани любит красивых женщин, а если я тебе противен, то, может быть, тебе понравиться стать одной из его наложниц!
– Почему вы не хотите мне поверить?!
– А зачем? Почему я должен верить какой-то рабыне? Где выгода? Повторяю, твой дом здесь, под моей защитой!
– Но недавно мне было сказано, что, как только станет известно кто я, меня заберут у вас!
– Да, не отрицаю.
– Ничего не понимаю! Какой же выход?!
– Убедить меня, что ты мне нужна, – после недолгого раздумья спокойно произнёс Амантлан, обрезаятем самымвсе пути отступления.
Чем больше вождь смотрел на рабыню, тем больше она нравилась, хотя он и пытался как-то противиться. Да, майя была иной, совершенно непохожей на женщин мешиков. Дочь грозного Кокомо, живое воплощение богини. Наверное, там, у майя, ей поклонялись, посвящали стихи, дарили цветы, считали живым воплощением богини… Временами он чувствовал, что не знает, как с нею себя вести, как обратиться, ощущая огромную пропасть между ними. И выбирал наиболее простой путь насмешки и давления. По праву хозяина, господина, победителя.
Слова Амантлана смутили её, и он это понял. Они стояли и смотрели друг на друга. Такие разные взгляды. Перед ним два чистых ясных озера, а перед нею тёмная непроглядная тьма с какими-то дикими пугающими огнями. Откровенность взглядов смутила, прямолинейность слов заставила женщину покраснеть.
– Ты ведь могла сказать, что ребёнок мой, почему не сделала? – прервал он неловкое молчание.
– Я не люблю врать.
– Не убедила.
– Но я не могу…
– А я не зверь, могу и подождать.
– Пять лет?!
– Ты не жена, не наложница.
– А кто же тогда я буду?
– Просто моя прихоть, моё желание… Всё, довольно, иди и думай… У тебя нет работы?! Пусть принесут мне тилматли, я еду к тлатоани, ступай, женщина, и прикажи готовить каноэ! – Амантлан повернулся к окну и стал смотреть в сад. Он не хотел больше продолжать спор, не хотел признаваться себе, что не допустит исчезновения Иш-Чель из его жизни. Он понимал безвыходность ситуации, в которую загнал женщину. Отказаться от неё становилось всё тяжелее, а почему, не знал, да и не хотел об этом задумываться. Слишком уж сложными оказались их взаимоотношения, а он любил простоту, которую так легко дарили многочисленные женщины.
