34

Нельзя запивать горячие мысли холодной водкой. Ой нельзя! Спор о величине зазора в свечах жигулевского движка перерос в битву титанов. В ход пошли картины эпохи Возрождения. Развешанные, представьте, в гараже! Аккуратно вырезанные из журнала «Огонек» и оправленные в попиленный багет еще более древней эпохи. Багет пережил все европейские войны и сейчас успешно защитил точку зрения бойца. На лысом черепе оппонента затейливая завитушка наливалась фиолетовыми оттенками. Медный уголок честно вынес последние собственные зубы справа вверху и рассек губу на манер профиля декоративного кролика. Изменение внешности чудесным и отрезвляющим способом воздействовало на мужчину. Тот, пришептывая и присвистывая, складно излагал теорию падения в скольжении и трагическую встречу с дверной ручкой. Оппонент, покряхтывая от последствий пинка по ребрам, яркой мимикой подтверждал кровожадность дверной ручки и коварство лужицы машинного масла.

Третий персонаж прибежал на шум битвы и застал обоих дискутеров в нокдауне. Он же и вызвал скорую, впечатлившись силой воздействия изобразительного искусства на человеческий организм.

Изложение было скучно и знакомо до боли (и почему у всех пьяных интеллигентов фантазия дверными ручками заканчивается?), но восхитила последняя реплика печального кролика соседу по гаражам:

– Вот такое, мля, случилось оливье, Михалыч…

Отсмеявшись, заполнил карточку и отвез титанов в травмпункт. Лечить заячий профиль и помятые ребра.

– О, какой натюрморт в тазике! Кровь – это не здорово. Надо бы в больничку. Гражданин, не делайте мне пальцами фигуры! Огорчаюсь я. Начинаю думать неправильно и негуманно. Забываю то, чему учили добрые профессора в институте и вспоминаю то, что вбивали злобные инструктора. А мы сейчас не в казаки-разбойники играем! В другую игру! Про Айболита и больного бегемота! Вы, милок, сколько лет так ударно ливер раскачивали? Шта?!! Ничего крепче кефира не злоупотребляли? Только натюр продукт двойной дистилляции? Диетическое питание деревенскими продуктами три раза в день и два раза ночью? При этом честно и праведно отслужили Родине 25 лет в боевой позиции начальника продуктового склада полка гражданской обороны. Итак… Кровь в рвоте когда появилась? Вчера? Что мы нынче имеем? Ооооо! Деликатес года: фуа-гра из печени прапорщика! Торчит как скала и ниже пупа уже. Дяденька начальник, у вас на складе запасной печени не завалялось? Нет? Печально…Тогда едем в больничку. И быстро! Возражать будете своему патологоанатому! Бегом, ветеран тушенки и валенок! Бегом, родной! Закровит еще больше пищевод или желудок – не довезу…без шуток.

Несчастный как Муму, порочный как Карлсон, бывший прапорщик наотрез отказался от переноски и, на последних каплях самолюбия, вполз в салон и рухнул на застеленные носилки уже внутри машины. Втаскивали в приемный покой вчетвером. Встать он уже не мог. Кровотечение из варикозных вен пищевода на фоне цирроза печени выводит счет времени оставшейся жизни на скудные минуты…

«Боли в животе». Диагноз-ребус. Никогда не знаешь на что занесет. От деликатного поноса на фоне тухлого беляшика до свинореза, откованного из жала отбойного молотка и временно размещенного в потрошках пациента.

Сейчас, можно сказать, повезло. Никто не укакался и не совершил сеппуку. Пациентка пятнадцати лет. Зовут Машей. Беспокоят непонятные боли в животе. В свои юные годы Маша имеет весьма впечатляющие габариты. Интеллект не обезобразил черты ее лица и поверхность головного мозга. Девственная равнина. Человек-инфузория… Тупелька. Шевелит ресничками, побулькивает вакуолями, аппаратом Гольджи… Дерзит! Точнее, пробует хамить в ответ на конкретные вопросы.

После короткого осмотра и опроса стала очевидна беременность на хорошем сроке. Стараясь быть деликатным, начал говорить аккуратными намеками. Ни мама, ни дочка меня не поняли. Перешел на более понятную терминологию. На женщин напал конкретный столбняк. Понимания – ноль, размытая улыбка и взгляд юного теляти у дочери, легкий оскал и дрожащие бигуди у маменьки. Наконец, маман встрепенулась, нахмурилась и выдала спич. Причем не абы как! А встав со стула, приняв гордую осанку и откашлявшись.

– Я, доктор, оказываюсь принимать ваши грязные намеки! Вы, будьте любезны, объяснитесь, или я вас утоплю в жалобах на клевету! Вы нанесли несмываемое оскорбление! В (внимание!) гинекологическом дереве нашей семьи падших женщин не было и до свадьбы все себя образцово блюли! А потому – предположить та-а-акое о моей дочери-подростке может только хам, мерзавец и последний негодяй!

Маша отреагировала на маменькину тираду туманной улыбкой, непонятными кивками и расфокусированным взглядом. «Как бы в обморок не навернулась, Джульетта…»

– Вынужден вас огорчить, мадам! Я вам сейчас изложу страаашное! Порочную правду о непорочном зачатии. То, что генитальная карьера вашей дочери начата в нежном возрасте – проблема вашего семейного воспитания, а не ее физиологии. Это вы между собой разберетесь. Меня данная мелодрама в наименьшей степени волнует. А вот боли и некоторые другие моменты могут свидетельствовать о возможных осложнениях в течение беременности и требуют наблюдения врачей в стационаре. Собирайтесь. И да, еще… История семьи – это генеалогическое древо, а вот гинекологическое дерево – это твой портрет в полный рост, Маша…

Присев на лавочку у подъезда, машинально погладил явно голодного на ласку дворового кота. На чумазой, пересеченной багровым шрамом, клиновидной морде застыло потрясение. Приоткрыв светло-зеленые, сияющие глаза, он даже не мяукнул, а как-то хрипло каркнул. И с отчаянием, сильно прижав драные уши, воткнул свою многострадальную головенку мне в руки: «Гладь меня! Гладь!!! Еще!!! Ну пожалуйста, еще немножко!!! Я, я что хочешь для тебя сделаю!!! Еще чуть-чуть, пожалуйста!!! Я что хочешь… Хочешь, я сдохну прямо сейчас, но в твоих руках… Хочешь? Я уже не могу больше без ласки, без теплой руки на голове, не могу, не хочу, не хватает меня больше на такую проклятую жизнь. Гладь меня, гладь, человек!!! Пожалуйста!!! Ну сил просто нет. Прости мне мою слабость, но не убирай сейчас свою руку…» Тело этого битого всеми возможными способами зверька генерило вибрацию такой мощи, что дрожала скамейка. Кот не мурлыкал. Он рычал, хрипел и всхлипывал. Он не умел и не учился быть приятным и милым котом-баюном. Сейчас он плакал. По-своему. Не умея и не стараясь понравиться. Не зная, как выплакать эту боль и обиду, как утолить нестерпимую жажду ласки и тепла…

Я ушел навсегда. И последнее, что я увидел: блестящая дорожка на грязной мордочке. Там, где быть ее не должно…

Что упадет последней песчинкой на чашу весов на Страшном суде скоропомошника? Очередная, спасенная вопреки собственному желанию пациента человеческая жизнь? Или мутная слезинка безымянной благодарной твари?