– Ну до, бидумала, гаг на пади?

У меня раскалывается голова. Мяуканье Пифагора гудит в мозгу, как колокол собора Парижской Богоматери.

Я накрываю голову лапами, пытаюсь заткнуть уши. Звук не прекращается – видимо, сиамец повторяет одно и то же. До меня доходят только обрывки.

– Ну, что, придумала, как нас спасти?

Я отряхиваюсь, подыскиваю слова, зеваю, чтобы расцепить челюсти, и выдавливаю:

– Да.

– Мы слушаем.

Все уставились на меня. Сдержу ли я обещание? Почему на меня возлагают столько надежд?

Эсмеральда, Пифагор, Анжело не спускают с меня глаз. Ожиданиям надо соответствовать. Пусть поймут каждое мое слово.

– Мы спасемся по воздуху, все до единого. Роман говорил о постройке дирижабля. Мы взяли из университета все необходимое для работы. Таково решение, явившееся мне в забытьи от шампанского.

Вижу, что всех раздирает недоверие и восхищение.

Я делаю шаг, другой.

Роман и Натали едят вместе. Это не случайно, я ничуть не удивлена. Продолжаются, пусть медленно, их брачные игры. Интересно, сколько времени им понадобится, чтобы заняться, наконец, любовью? День? Неделя? Месяц? Полгода? Год?

Но сейчас не до сантиментов, пора браться за дело, за строительство.

– Ро-ман!..

Осечка из-за пьяной икоты. Согласна, шампанское распахивает кое-какие двери, но при этом тормозит мысль, лишает равновесия, мешает сосредоточиться.

– Роман! Натали! Забирайте с кораблика все необходимое и принимайтесь за работу. Стройте дирижабль!

– Я совершенно об этом забыл, – признается Роман.

И немудрено, если он, как и я, заметил, что люди теряют надежду по мере таяния запасов еды.

Дерзкий план – именно то, что придаст всем сил. Все мы принимаемся за подготовку бегства по воздуху. В строительстве участвуют даже кошки, сжимая инструменты зубами.

Все происходит в огромном зале катка. Крысы, сгрудившиеся на обоих берегах реки, не знают, что мы поглощены работой, поскольку ничего не видят.

Сшиваются листы кевлара. Объем дирижабля в десять раз будет превышать объем нашего первого монгольфьера. Тут же делают гондолу – и она будет гораздо больше ванны, в которой мы путешествовали, и без труда вместит всех наших кошек вместе с людьми.

Спереди и сзади гондолы Роман привесил по винту, которые, если я все правильно поняла, станут приводиться в движение вертящими педали людьми. Хорошо, что нам не придется зависеть от запасов горючего.

Наблюдая за сборкой дирижабля, я постепенно начинаю понимать, как все это заработает, для чего руль спереди и лопасти сзади.

Мне не терпится взлететь, расстаться с враждебным миром тех, кто обречен ползать, и снова увидеть землю с высоты птичьего полета.

Все мои слуги, не считая лентяя сыночка, не теряют времени зря.

Натали ткет длинное полотно. Я подхожу к ней, трусь лбом об ее ногу, чтобы оставить на ней свой запах, и с урчанием удобно устраиваюсь у нее на коленях.

Она запускает длинные пальцы в свои черные волосы и улыбается мне.

– Мне очень повезло, что мы с тобой можем беседовать, Бастет. Столько людей мечтают поболтать со своими кошками…

– А я думаю обо всех тех кошках, которые мечтали поговорить со своими слугами.

– Да, и я говорю себе: наконец-то мы поймем друг друга.

– Должна сказать вам кое-что, Натали. Здесь и сейчас, при всей необычности обстоятельств, я счастлива. У себя в квартире, с вами, мне тоже было хорошо, но с некоторых пор это чувство померкло, его вытеснил восторг приключений. При мысли, что мы улетим вместе за облака, чтобы спастись, я ликую. И вот что я хотела вам сказать: вы – достойная меня служанка.

– Что ж…

– Надеюсь, для вас это тоже приятная ситуация. Я всегда считала, что люди, состоящие у меня в услужении, тоже имеют право на кое-какие личные радости. Поэтому я позволила себе советовать вам ускорить совокупление с соплеменником. Но потом я поняла, что у вас в таких делах не спешат, а действуют постепенно. Я уважаю ваши обычаи.

Ее рука, гладившая меня, повисает в воздухе.

– Ты об этом хотела со мной говорить, Бастет?

– Скорее, о тех трех целях, которые вы для меня наметили: любовь, юмор, искусство.

Услышав мой ответ, она с облегчением переводит дух.

– Кажется, я кое-что поняла: лучший способ познания – не испытать что-то самой, а прочесть об этом.

– Извини?..

– Книги вызывают более сильные переживания, чем опыт. Когда что-то испытываешь, то не обязательно описывать свой опыт правильными словами. Специалист по словам, например, писатель, способен точно описать даже то, что видит совсем смутно.

– Ты первая, кто так это поворачивает. Тем более удивительно слышать такое от кошки.

– Когда мы сбежим в небо и наконец-то успокоимся, научите меня читать тексты из ЭОАЗР.

– Статьи?

– Нет, романы. Если я не ошибаюсь, статьи просто доносят информацию, эмоции же передаются только романами. Мне очень хочется увидеть описание всего того, что я смутно ощущаю на самом деле, в романе, где это переживает кто-то другой. Так мне будет понятнее. А потом, возможно, я сама смогу что-то такое рассказать, а то и написать. Такова отныне моя новая цель.

Глядя на меня, она реагирует наихудшим образом, какой я только могла вообразить, – она смеется. Теперь, когда я знаю, что такое смех, меня шокирует подобная реакция.

Я не спешу гневаться и наказывать эту бесстыдницу: если ей предстоит меня учить, придется сносить ее насмешки.

– Вы научите меня читать, Натали?

– Я не знаю, с чего начать…

– С алфавита. Потом придет черед слов и фраз. Не притворяйтесь невеждой, все люди знают, как это делать.

Она перестает смеяться и силится что-то вымолвить, но тут ее зовет на помощь Роман Уэллс.

Идет время, дирижабль обретает форму.

Шампольон не возвращается уже двадцать пятый день, когда Роман объявляет, что наш новый воздушный корабль, над созданием которого мы столько трудились, готов к взлету.

Гондола похожа на большую лодку, оболочка, которая, надувшись, потащит нас вверх, пугает своими размерами. Как раньше с монгольфьером, мы первым делом ищем идеальное место для старта. Таковым оказывается крыша катка.

Мы крепим гондолу к столбикам веревками, Роман подсоединяет баллоны с гелием и открывает газ, оболочка раздувается и приобретает не сферическую, а овальную форму, теперь она похожа на огурец.

Все дальнейшее происходит под контролем профессора Романа Уэллса, который, судя по его уверенному виду, ни капельки не сомневается в правильности каждого своего указания.

Все мы, кошки и люди, набиваемся в гондолу – люльку, открытую сверху. Дождавшись сигнала, Натали рубит канаты, и дирижабль взмывает ввысь, освободившись от земного тяготения.

В отличие от первого раза, мы не чувствуем нестерпимого жара горелок; гелий – это бесспорный прогресс.

– Готовься к невероятному переживанию, – говорю я сидящему рядом со мной Анжело. – Мы взлетим выше облаков, и тогда все дурное останется внизу.

– Мне не терпится на это взглянуть, мама!

Наш овальный летательный аппарат поднимается все выше. Выглянув за борт гондолы, я вижу ошарашенных крыс, все усилия которых заставить нас капитулировать обернулись ничем.

Вижу внизу бугорок, на него вскарабкалась белая крыса.

Дирижабль медленно поднимается.

Меня отвлекает странный звук: можно подумать, что по оболочке дирижабля ударила градина. Второй такой же звук.

Роман высовывает наружу палку с зеркальцем на конце – хочет увидеть, что происходит наверху.

– Голуби! – сообщает он. – Сотни голубей! Долбят по оболочке клювами, пытаются проткнуть!

Теперь птиц вижу и я: одни атакуют нас с разгону, другие, подражая дятлам, упорно колотят в одну точку.

Мы начинаем терять высоту.

– Никак нельзя им помешать?

– Нет, все происходит вверху.

– Почему на нас напали голуби? – недоумевает Анжело.

Подумав, я нахожу объяснение, но не смею его высказать.

– Они злы на нас, – объясняет за меня Пифагор, – потому что мы убили нескольких их сородичей при первом полете на монгольфьере.

– Так то в Париже, а мы в Руане, как они могли узнать? Они что, переговариваются на расстоянии? – удивляется Анжело.

Выходит, он не такой ограниченный, как я думала.

– Кто их знает? Возможно, они владеют неизвестным нам способом передачи информации. Во всяком случае, для них не секрет, кто мы.

Ткань трещит, снижение ускоряется. К счастью, стоящему у руля Роману удается направить дирижабль почти в то же место, откуда мы взлетели. Удар о землю!

Крысы, поняв, что произошло, бросаются в воду – спешат воспользоваться неожиданной удачей.

Роману хватает присутствия духа, чтобы поспешно выбраться из гондолы, подбежать к рубильнику и запитать электротоком изгородь из колючей проволоки.

Нескольким крысам удалось еще до этого перебраться через нее, поэтому мы вынуждены вступить с ними в бой. Вскоре крысы обращаются в позорное бегство.

– Все пропало, столько труда коту под хвост! – восклицает Эсмеральда, наша мастерица говорить банальности. Но что за кота она, интересно, имеет в виду?

Мы помогаем друг другу покинуть помятую гондолу. При этом не меньше сотни голубей бомбардируют нас сверху своим липким пометом.

Мы вынуждены спрятаться в здании катка, крыша которого защищает нас от зловредных пернатых.

Пифагор вздыхает:

– У нас появился второй враг – голуби. К несчастью, их тоже очень много.

– Моя мать называла их летучими крысами. Не случайно теперь они в союзе с грызунами.

Чувствую, боевой дух нашего содружества изрядно пострадал от этой неудачи. Я на всякий случай предлагаю:

– Может, сделать клювоустойчивую оболочку?

– Ничего не выйдет, – отзывается Натали уныло. – Оболочка должна быть тонкой и легкой, а значит, ничего не стоит ее проткнуть.

– Как же нам быть? – не унимается Эсмеральда.

Уловив в ее голосе отчаяние, я пытаюсь ободрить свое войско:

– Надо дождаться подкрепления, которое приведет Шампольон. Дадим попугаю время.

Да, боевой дух моих друзей на нуле, но у меня пока нет других предложений. Нам очень пригодилась бы так называемая пилюля оптимизма – волшебное снадобье, которое люди делали после опытов над крысами.

Уже вечер, а я все сижу на крыше самого высокого дома и любуюсь идеально круглой желтой луной.

– Что теперь будет, мама? – тревожится Анжело.

– Успокойся, сынок, мы обязательно победим. Знаешь, почему? Потому что наш проект будущего – лучший. Так устроен мир: побеждает тот, кто дальше других заглядывает в будущее и предлагает самое гармоничное решение, какие бы негативные события ни происходили. Те, у кого есть воображение, всегда превосходят тех, кто ограничен своими привычками.

– Давай поконкретнее, про ближайшие часы и дни. Назревает бой с крысами. Разве не может он положить конец всем нашим мечтам о будущем?

– Война – лишь временная трудность.

– То есть?

– То есть эпизод, не оказывающий определяющего влияния. Выиграем мы или проиграем, все равно волна развития понесет нас дальше, тогда как крысы останутся порождением старого мира, основанного на жестокости и на получении выгоды от численного преимущества.

– Что же в этом хорошего?

– Я вот куда клоню, сынок. Они, крысы, а теперь и голуби, – это прошлое, а мы, кошки, – будущее. Фелисите рано или поздно будет диктовать миру свои правила. Значит, что бы ни случилось в ближайшие часы, мы уже одержали духовную победу.

– Духовную, но не материальную?

– Материя всегда немного отстает от духа.

– Думаешь, мы все умрем?

Иногда этого настырного недоросля одолевает невыносимый пессимизм. Такой же, какой бесил меня в его папаше.

А может, то, что раздражает меня в родной кровиночке, – это дурное влияние Эсмеральды? В мое отсутствие она играла для него роль авторитетной взрослой кошки, и он, наверное, стал относиться к ней как к приемной матери.

Как ни странно, впервые увидев эту желтоглазую черную кошку, я сразу почувствовала, что она создаст мне проблемы. Феномен дежавю или женская интуиция?

Я утешаю сыночка, гладя его лапой по голове:

– Рано или поздно умрут все. Но я постараюсь, чтобы это не произошло слишком быстро. Хочу, чтобы мы успели заложить основы идеального будущего, этого упоительного плода нашего воображения.

– Каким ты видишь это идеальное будущее?

Вот тут я должна взвешивать каждое слово.

– Это будущее возникнет в результате коллективного обсуждения перспектив всеми видами, желающими мирной жизни для будущих поколений.

– Ты про людей и кошек?

– А также про собак, свиней, волков, баранов, про воздушный народ – птиц, про морской народ – рыб, про подземный народ – насекомых.

Сын уже смотрит на меня как на сумасшедшую, но я не останавливаюсь:

– Да, я забыла про растения.

– Это невозможно. Растения не разговаривают, у них нет глаз.

– А душа есть. А это самое важное.

– Ты уверена, что у растений есть душа, мама?

– У всего живого есть душа. Думаю, нами движет энергия жизни, она и есть наш общий знаменатель. Подключаешься к этому источнику – и замечаешь, что все мы связаны между собой или по крайней мере готовы к такой связи.

Глядя на меня, Анжело медленно двигает ушами. Его вибриссы чуть заметно подрагивают. Впервые у меня впечатление, что мой котенок понял, как сильно ему повезло с матерью.

– Кроме того, мне нужно будет убедить всех, что в наших общих интересах гармоничное функционирование всей системы, ее превращение в огромный слаженный организм.

– Что такое организм?

– Надо будет заразить тебя моим пристрастием к расширению словарного запаса. Организм – это живое тело из клеток.

– Ты хочешь, чтобы все живое стало связанным, как клетки одного тела?

– Во всяком случае, чтобы эти клетки больше не делились между соперничающими, завистливыми, враждебными, воюющими друг с другом, ворующими друг у друга энергию душами.

Он задумывается, и при этом у него мелко дрожит кончик хвоста.

– Выходит, мы победим крыс и всех их перебьем, чтобы они поняли, что такое коммуникация и гармония всех видов?

Я разочарованно вздыхаю.

– Лучше прекратим этот разговор, Анжело. Надеюсь, у тебя будет время все это обдумать. А сейчас оставь меня. Мне нужно побыть в одиночестве, чтобы найти стратегию выживания в ближайшие дни, – говорю я настолько спокойно, насколько только могу.

– Еще один вопрос, мама. Вот ты хочешь соединить всех общей коммуникацией. На крыс это тоже распространяется?

– Нельзя же вечно воевать! – Я глубоко вздыхаю. – Но обоим лагерям потребуется время, чтобы принять эту мысль. Отсюда важность работы над коммуникацией.

Анжело качает головой. Он не до конца убежден в моей правоте.

Все-таки сын меня немного нервирует.

Думаю, материнская любовь – не возникает от природы, хотя именно так и считается. В реальности все по-другому. Наши дети – незнакомцы, и шансов найти с ними общий язык столько же, сколько с кем угодно еще.

Расставшись с сыном, я рыскаю по острову в поисках моего партнера Пифагора. Когда нахожу его, то вижу, что он спорит с Эсмеральдой.

Мне хочется затеять скандал, но я медлю.

Меня что огорчает? Что именно сейчас, после всех переживаний, мне не терпится для разрядки заняться любовью. Проще всего подыскать другого партнера. Но, как ни странно, вот этого мне совсем не хочется.

Меня раздирают противоречия. Я могу предаваться фантазиям обо всем моем виде, даже обо всей моей планете, но при этом чуть что становлюсь мелкой эгоистичной собственницей.

Сейчас в самый раз было бы заглянуть в висящую у меня на шее ЭОАЗР, чтобы найти там решение проблем, которыми я сейчас озабочена: как не ревновать и как отразить натиск полчища из нескольких десятков тысяч злобных крыс, повинующихся одному грозному полководцу.

Тамерлан…

Такое впечатление, что в своих прошлых жизнях я уже много раз сталкивалась с этой зловредной душонкой. Он – старый мой знакомец из прежних времен. Он не просто враг, он давний враг.