– Вот увидите, это совсем не то, что вы думаете, – утверждает порхающий над нами Шампольон. Тряся головой, попугай продолжает: – Свиньи – милейшие создания. Знакомясь с ними, проникаешься к ним симпатией. Особенно хороши здешние. Они очень развитые.

Свиньи, устроившие нам аварию, с хрюканьем увлекают нас в здание.

И вот она, бойня. Это огромный зал с рельсами на потолке, с которых свисают ржавые крюки. Внизу громоздятся ржавые агрегаты на роликах, тянутся застывшие конвейерные ленты, над которыми замерли поблекшие резаки. Здесь по-прежнему разлит сильный запах крови и смерти, но это не мешает сотням розовых голубоглазых хрюшек со светлой щетиной тут толкаться.

Нас ведут к помосту из ящиков. На помосте установлено кожаное кресло, в нем восседает хряк, отличающийся от своих соплеменников худобой, с подобием чепца на голове.

– Это картонная корона, вроде тех, что прилагались к пирогам с сюрпризом.

– Что она означает?

– То и означает: хряк в кресле знаком с этим символом и считает себя королем. Его кресло – трон. Ему известны человеческие атрибуты власти.

При нашем появлении все свиньи собираются перед помостом и нас подталкивают туда же. Присмотревшись к хряку, я различаю под его позолоченной короной узкую щелку. Пифагор смотрит туда же.

– Это свинья, сбежавшая из лаборатории Университета Орсе!

Подслушавший его попугай подхватывает:

– Верно, он общался с учеными, и те подключили его к своим компьютерам. Потом он явился в «Сосисину» и освободил своих соплеменников. В благодарность они провозгласили его королем.

Попугай садится на плечо розового монарха. Тот хрюкает, птица с сомнением качает головой и возвращается к нам.

– Его зовут Артур. Он передает: готовьтесь, вас будут судить. Обращайтесь к нему «ваше величество», он придерживается принятых у людей правил почтительности.

– Что значит «судить»? – интересуюсь я у Натали.

– Это когда люди собираются в зале суда, где в споре решается, кто прав и кто виноват. Признанному виновным выносится приговор.

– Для этого нужна такая толпа? Лично я знаю, кто прав, кто виноват, не ориентируясь на чужое мнение.

– На то и судебный процесс, чтобы решение было неоспоримым.

Король Артур подает сигнал ногой, и его соплеменники приходят в движение. Дюжина свиней рассаживается по стульям справа от нас.

– Это присяжные, – объясняет Натали.

Нас толкают влево, там стоят скамьи. Свиной король встает и требует тишины. На его хрюканье стадо отвечает оглушительным визгом.

– Что он говорит? – спрашиваю я у попугая.

– Что сейчас состоится суд над двумя пойманными людьми.

Персидский акцент попугая становится более заметным, когда он волнуется.

– Нас, кошек, тоже будут судить?

– Вас его величество пока не упоминал.

Я испытываю облегчение. Этот суд с присяжными не предвещает ничего хорошего. Свиной король снова хрюкает, стадо отвечает ему шумным одобрением. Шампольон переводит:

– Они и раньше брали в плен людей и подвергали их справедливому суду. Убедить присяжных в своей невиновности те не смогли.

Артур поднимает переднюю ногу, две свиньи приносят подносы с высокими серебряными крышками в форме колоколов. Крышки снимают, на подносах лежат две человеческие головы, у каждой во рту помидор, в ноздрях чесночные дольки, из ушей свисает петрушка.

Артур продолжает свою речь под синхронный перевод попугая:

– Его величество говорит, что этих людей приговорили к тому же, что они делали с другими.

Свиньи в знак согласия аплодируют передними ногами.

– Его величество говорит, что он, в отличие от людей, против систематической казни всех особей какого-то вида. Каждый случай требует отдельного рассмотрения. Так как каждый, по мнению его величества, имеет право на справедливый суд, двое новых людей смогут объясниться и привести доводы в свое оправдание. Если они окажутся убедительными, им сохранят жизнь. В противном случае их казнят.

И король Артур жестом повелевает начать судебный процесс.

К нам подходит изящный молодой хряк, издающий более резкий визг, чем свиной король.

– Это адвокат, его зовут Бадинтер, – объясняет попугай. – Напротив него прокурор Сен-Жюст.

– У них человеческие фамилии? – удивляется Пифагор.

– Конечно, его величество учил нас истории.

Артур встает, суд начинается. Первым выступает прокурор Сен-Жюст.

– Для начала, господа присяжные, – переводит Шампольон, – я должен напомнить вам, где вы собрались – это бойня. На эти крючки под потолком цепляли нас головами вниз. В этой неудобной позе мы ждали, пока человек перережет нам горло и соберет в таз нашу кровь, чтобы сделать из нас колбасу.

Прокурор демонстрирует изобличающие улики: фотографии и целлофановый пакет с кровяной колбасой.

– Затем, не дожидаясь, пока мы испустим дух, с нас сдирали шкуру, шедшую на перчатки, сумочки, бумажники. Наша щетина шла на зубные щетки и швабры.

Ассистент приносит мешок с соответствующими предметами. По рядам присутствующих и по скамье присяжных пробегает волна ропота. Некоторые закрывают себе копытцами глаза, чтобы ничего не видеть.

Довольный произведенным впечатлением, Сен-Жюст медленно продолжает:

– Люди извлекали наши кишки, опорожняли, промывали и набивали фаршем из наших мышц – так делали сосиски. Наши окорока шли на ветчину. Это предприятие производило более ста двадцати наименований продуктов мясной переработки. В пищу шла даже наша грудная клетка («ребрышки»), конечности («свиные ножки»), уши. Все это считалось чрезвычайно вкусным.

Демонстрируются фотографии ресторанных меню, вызывающие дружное возмущенное хрюканье.

– Но худшее, господа и дамы присяжные, происходило до умерщвления. Сразу после рождения нас отнимали у матерей, заранее вырвав у тех зубы, чтобы не дать им совершить детоубийство. Дело в том, что мудрые свиноматки, чувствуя, что здесь творится, пытались побыстрее избавить свое потомство от уготованных ему мучений.

Прокурор выдерживает паузу для большей внушительности своей речи.

– Каких мучений? – спросите вы. А вот каких. Сначала нас заталкивали в тесные отсеки, где мы терлись друг о друга. Зажимали голову металлическими брусьями, чтобы рыло все время было погружено в еду. Зачем? Для откорма. Представьте себе жизнь в полной неподвижности, с единственной целью стать безобразно толстым, дать мясо пожирнее и посочнее. Целью людей была максимальная рентабельность, иными словами, скорейшее доведение нас до наибольшей степени ожирения.

Прокурор Сен-Жюст снова умолкает, чтобы все прониклись смыслом его речи.

– Пора представить вам первого свидетеля обвинения, – говорит он.

В дверь справа входит седой кабан.

– Перед вами дикий кабан из леса Фонтенбло. Вот какими мы были бы, если бы нас не одомашнили. Этот кабан – живое напоминание, что мы могли бы жить на свободе, расти на свежем воздухе, в своей естественной среде, гуляя по лесам, находя пищу в полях и, наконец, достойно умирая от старости. Расскажите о вашей жизни, уважаемый первый свидетель. Думаю, присяжным это будет интересно.

– Что ж, я и вправду дикий кабан, сохраняющий, как видите, свою защитную щетину. Признаться, увидев впервые в жизни домашнюю свинью, я испытал шок. Я считаю, такая голая, розовая, без шерстинки кожа выглядит неприлично. По мне, так у свиньи должна быть щетина, и чем она длиннее и гуще, тем лучше, хотя бы как защита от холода и от дождя.

Аудитория одобрительно шумит.

– В свинарниках мы избавлены от метеозависимости, – иронизирует кто-то.

Я вспоминаю голубоглазого сфинкса, тоже щеголяющего, пускай и по другим причинам, розовой кожей, как свинья.

– Продолжайте, дорогой кабан, – просит Сен-Жюст, не желающий нарушать ход процесса.

– Разумеется, оказавшись здесь в первый раз, я с удивлением увидел эту бойню и все, что здесь творилось. Пусть в лесу небезопасно, зато там я свободен, у меня своя территория, и я ее защищаю. Я стараюсь быть сильным и умным. Своим долголетием я обязан инстинктам и боевитости, выбору, который я каждый раз делаю самостоятельно. А вы, свиньи, имевшие несчастье родиться здесь, обречены на бессилие перед судьбой. Еще меня потрясло здесь отсутствие деревьев и естественного освещения. Вы жили при искусственном синеватом свете, вредном для зрения.

– Неоновые светильники! С их помощью люди ускоряли наш рост, обманывая наш мозг, искусственно изменяя время дня и ночи, – уточняет обвинитель Сен-Жюст. – Но вернемся к главному: каково ваше мнение об обвиняемых, досточтимый свидетель?

– Ввиду всего вышеизложенного я считаю, что все люди достойны истребления в наказание за все причиненное ими зло. Я призываю присяжных проголосовать за смертный приговор.

Свиное стадо согласно со свидетелем – некоторые особи аплодируют, звучит одобрительное хрюканье.

Следующий свидетель – черный бык. Шампольон продолжает переводить:

– Люди помогли мне появиться на свет и воспитали меня с одной целью: развлечь их сценой моего умерщвления, именуемой ими корридой. Действо разыгрывалось на огромной арене, окруженной рядами зрительских трибун для многих тысяч зевак, плативших за это удовольствие. Там царила радостная атмосфера. Под поощрительные крики и аплодисменты тореро втыкал в спины быков заостренные палки. У нас не было никаких шансов на победу. Агония быка могла длиться долгие часы.

– Тем не менее вы здесь, перед нами. Как вы уцелели? – спрашивает прокурор.

– В награду за храбрость в бою люди согласились сохранить мне жизнь. Помилование – большая редкость, мне повезло. Мне выпал исключительный шанс спокойно состариться. Других таких счастливцев я не знаю. Но из своего стойла я видел немало смертей и глох от аплодисментов несметных толп, радовавшихся агонии моих собратьев. Потом я узнал, как поступают с побежденными быками: им отрезают хвост и уши, чтобы преподнести в награду убийце, а тушу разделывают, и мясо продают окрестным ресторанам. Никакого почетного погребения павшего не предусмотрено, зато убийцу носят на руках как героя.

Новая волна негодования в зале. Даже присяжные не могут скрыть отвращения.

Следующим свидетелем обвинения выступает гусь.

– После всего, что я здесь наслушался, становится ясно, что самой худшей и длиннейшей пыткой было все же обращение с нами, гусями. Люди завели привычку запирать нас в страшной тесноте и насильно раскармливать, вызывая ожирение и рак печени: такая гусиная печень слывет у них упоительным деликатесом.

От этого рассказа одну свиноматку из жюри присяжных рвет. Ее быстро выводят под неодобрительное хрюканье зала.

Я поворачиваюсь к Пифагору и шепчу ему:

– Намеренно испорченный орган как блюдо? По-моему, гусь преувеличивает. Да, среди людей есть садисты, но чтобы такое извращение?..

Очередным свидетелем, вызванным прокурором, оказываюсь… я. Я неуверенно тащусь к месту, названному Шампольоном барьером.

Сен-Жюст указывает на меня копытцем.

– Вы – кошка, а к кошкам люди, как нам известно, относятся лучше, чем ко всем остальным животным. Каково ваше мнение о показаниях свидетелей обвинения?

– Сказать правду, ваше величество? По-моему, во всем том, что мы тут выслушали, большая доля преувеличения. Атмосфера накалена, и многие, поддавшись лирике, клеймят людей, находящихся в явном меньшинстве. Я не верю ни рассказу про корриду, ни тому, что гусей откармливают ради гипертрофированной печени.

Шампольон без промедления переводит мои слова. Аудитория возмущенно топорщит щетину.

– Уж не поражены ли вы слепотой? – спрашивает меня Сен-Жюст. – Как вы можете не видеть зла, которое люди причиняют всем окружающим?

– В их домах мы находили убежище от дождя, их батареи защищали нас от холода, они кормили нас сухим кормом, избавляя от превратностей охоты. Я уж не говорю о теплом молоке по утрам, о ласках, о…

Сен-Жюст перебивает меня:

– Итак, вы заявляете, что было много преувеличений в услышанном нами сегодня. Что ж, вы вынуждаете меня привести точные цифры. Людей было восемь миллиардов, и они, желая питаться мясом, убивали по семьдесят миллиардов животных в год. Семьдесят миллиардов!

Это не укладывается у меня в голове, но Пифагор кивает в знак того, что спорить с этими данными не приходится.

Я с болезненным любопытством искоса бросаю взгляд на серебряный поднос с человеческими головами.

– Отлично понимаю ваше желание заставить их почувствовать то же самое, что чувствовали по их умыслу вы…

Не зря же я, воспитывая Анжело, повторяла ему свою любимую фразу: «Истина – всего лишь точка зрения». Я всегда поощряла его менять время от времени истину, подобно тому, как люди меняют одежду, приговаривая: «Менять истину полезно хотя бы для того, чтобы иначе взглянуть на одни вещи и лучше приспособиться к другим. Это проветривает мозги».

Вот и сейчас я произвожу необходимую адаптивную коррекцию и бросаю взгляд на двух обвиняемых.

Так я думаю, но ничего подобного не произношу. Пифагор смотрит на меня с упреком. Терпеть не могу, когда на меня незаслуженно вешают вину! Хуже всего то, что я уже чувствую себя виноватой.

– И все же, – мурлычу я, – пусть я и не отрицаю гнусности людей, нельзя не привлечь ваше внимание к тому, что у правил есть исключения. Два человека, находящиеся здесь со мной, совсем не такие, как их порочные соплеменники.

Этот мой ход Пифагор, судя по движениям его ушей, одобряет, поэтому я продолжаю в том же духе:

– Двух этих людей я прекрасно знаю, мы тесно общались. Я вам гарантирую, что это в высшей степени достойные люди.

– «Достойные»? Что вы хотите этим сказать? – спрашивает Сен-Жюст.

– Моя служанка всегда обращалась со мной безупречно.

– Ну и что? Вы, кошки, – любимцы людей, но истина при этом гораздо непригляднее. Они используют вас с единственной целью – отдохнуть и отвлечься.

– Знаю, знаю, мы для них – плюшевые игрушки.

Я тру себе правой лапой подбородок, чтобы выиграть время. Необходимо найти сильный довод. Лучшая защита – нападение.

– На самом деле вам просто завидно. Я всегда чувствовала, что свиньи мечтают быть домашними животными при человеке. Но мечта не осуществилась. Вам так хотелось быть их игрушками, но нет!

Мои слова вызывают шторм. Сен-Жюст готов лопнуть от злости. В зале поднимается враждебный ропот. Король Артур встает и властным жестом восстанавливает тишину.

– Знаете ли вы, – обращается ко мне Сен-Жюст, – что экологи Парижа требовали развернуть кампанию избавления от кошек?

– Глупости! С какой стати?

– Официальным обоснованием была забота о разнообразии видов птиц, белок, лесных и летучих мышей. Речь не шла, конечно, о том, чтобы перебить домашних кошек, целью было истребление бродячих.

– Кампания по массовому убийству кошек? Как-то не верится…

– Тем не менее именно об этом шла речь накануне Краха. Например, в Австралии некоторые экологи-активисты выступали за умерщвление всех восемнадцати миллионов живших на этом континенте на свободе кошек, их обвиняли в причинении вреда местной фауне. Ну, что вы скажете теперь, любительница понежиться в тепле человеческого дома и похрустеть сухим кормом?

Снова недовольный шум. Король Артур утихомиривает все стадо оглушительным хрюканьем и предлагает выслушать представителя защиты.

Я оборачиваюсь и спрашиваю сиамца:

– Ну, как я тебе?

– Отлично!

Слово предоставляется мэтру Бадинтеру. Худой хряк занимает место перед Натали и Романом.

– Вы вегетарианцы? – спрашивает он их.

Какаду переводит, Натали спешит с ответом:

– Да, разумеется!

– Я с самого рождения не ем мяса! – вторит ей Роман. – Мои родители были веганами, они наливали мне в бутылочку соевое молоко.

– Таким образом, крови наших братьев и сестер нет ни на руках этих двоих людей, ни в их желудках, – заявляет адвокат. – Полюбуйтесь на их обувь: она не кожаная!

На счастье, Натали и Роман обуты в синтетические кроссовки.

– Пусть так, но они и пальцем не пошевелили, чтобы помешать содержанию животных в неволе, их забою и поеданию, – гнет свое Сен-Жюст. – Пускай они не убийцы и не потребители мяса, все равно они – их сообщники.

Однако Бадинтер не намерен сдаваться:

– Я вас не перебивал, вы тоже меня не перебивайте. Я намерен вызвать свидетелей защиты. Мой первый свидетель – …бык!

Все присутствующие поражены, памятуя описание этим свидетелем корриды. Могучее животное снова выходит к барьеру, и адвокат приступает к его допросу:

– Напомните нам цель вашего рождения.

– Цель – коррида, как я уже говорил.

– То есть люди поспособствовали вашему рождению для участия в этом представлении?

– В нем самом.

– Иными словами, не будь корриды, вас тоже не было бы на свете. Ни вас, ни многих ваших друзей быков. Вы согласны?

– Да, но…

– Продолжим. Ваше мясо не славится вкусом, гурманы наверняка считают его чересчур жестким, а значит, если бы не коррида, ваш вид вообще исчез бы, как мамонты и туры.

Зал реагирует негодующим хрюканьем и визгом, но Бадинтер невозмутимо гнет свое:

– Суровая правда заключается в том, что вы существуете благодаря людям. Считаю, минимальная признательность требует не приговаривать их к смерти, а сказать спасибо за то, что они сохранили вашу ветвь, поскольку без них она попросту прекратила бы существование.

– Ошибочная логика! – взвивается Сен-Жюст. – Природой быкам определено резвиться на лугу, а не лицедействовать на арене.

– Вы упомянули, мэтр, о семидесяти миллиардах забиваемых в год животных. Но разве жили бы эти животные без человека? Согласитесь, они просто не родились бы. А теперь, после крушения человеческой цивилизации, они смогут свободно размножаться всюду, где пожелают. Это, кстати, касается нас всех: свиней, овец, кур, гусей. Мы родились благодаря людям. Спору нет, они дурно с нами обращались, причиняя страдания: разлучали с детьми, запирали в клетки, ускоряли наш рост. Но само наше существование – их заслуга! Вспомните, сколько видов вымерло, потому что у человека не было к ним интереса: европейский лев, мексиканский гризли, черепаха с Сейшельских островов, дронт с острова Реюньон…

– Вы не уточняете, что причина исчезновения этих видов – то, что человек охотился на них, уничтожал источники их питания, среду их обитания, – перебивает защитника обвинитель.

– Завершайте выступление, чтобы мы могли перейти к голосованию, – требует король Артур, топая задней ногой.

– Мой второй свидетель – кот Пифагор.

Сиамец занимает свидетельское место.

– Полагаю, – обращается к нему Бадинтер, – у вас такая же прорезь во лбу, как у его величества.

– Вы правы. Похоже, всем нам сделали в лаборатории Университета Орсе одну и ту же хирургическую операцию.

– Не могли бы вы напомнить нам ее назначение?

– Это «третий глаз», позволяющий подключаться к человеческим компьютерам и получать содержащуюся в них информацию.

– Какую именно?

– Любую! Правда, только в спокойные времена. С некоторых пор вход в Интернет заблокирован вирусом.

– Я правильно понял, что люди предоставили вам доступ ко всем своим знаниям?

– Правильно.

– Знаниями, приобретенными за долгие века, они с готовностью поделились с простым котом… И с простой свиньей – с нашим королем!

От хрюканья зала дрожит потолок. Артур встает с трона и тычет в защитника своим раздвоенным копытцем:

– Что вы хотите этим сказать, мэтр?

– Много ли вы знаете видов, чья щедрость настолько велика, чтобы они допускали другие виды к своим знаниям, добытым тяжким трудом?

– Я протестую, ваше величество, – подает голос обвинитель. – Люди делали это не из щедрости, а ради своих якобы научных опытов. Обладатели дырки во лбу – не счастливые носители человеческого знания, а мученики!

– Продолжайте, досточтимый свидетель, – бесстрастно произносит Артур. – Мнение обвинителя не должно сбивать вас с толку.

Сиамец собирается с духом и объясняет с максимальной обстоятельностью:

– Женщина, организовавшая мое участие в этих опытах, в конце концов решила забрать меня к себе и прекрасно со мной обращалась.

– Какой приговор для этих людей вы предпочли бы? – спрашивает король Артур.

– Я за оправдание, ваше величество. Считаю, что от них больше добра, чем зла. Лично я их прощаю. И вообще, мне кажется, что прощение – признак развитости вида.

– Благодарю за ваше мудрое свидетельство, господин Пифагор, – произносит Бадинтер.

Сен-Жюст тоже хочет что-то сказать, но король заявляет, что разбирательство и так затянулось, ударяет молоточком и предлагает двенадцати присяжным удалиться в комнату для совещаний.

Мы молча ждем их возвращения.

Я думаю о своем: вот приду к власти – непременно обзаведусь отличительным символом, вроде короны Артура. Надо будет носить нечто, ясно указывающее на мое превосходство над остальными. Что-нибудь заметное издали и внушающее уважение. Необязательно корону из позолоченной бумаги. Первое, что приходит мне в голову, – лавровый венок, как у римских императоров. Уверена, он пойдет к моим зеленым глазам. Но лучше что-нибудь поженственнее, в большей степени присущее кошкам, например, венок из цветов. Цветы должны сильно пахнуть и ассоциироваться с моим правлением.

Мое правление будет организовано вокруг символа моего статуса. На голове венок из алых роз, на шее подвеска, в которой заключены все знания человечества. Я потребую, чтобы ко мне обращались «ваше величество» – получается же у свиней обращаться так к своему королю.

Хорошо бы внедрить формулу, напоминающую подданным, кто такие они и кто такая я.

Присяжные возвращаются и сообщают, что готовы огласить вердикт.

– Кто считает, что обвиняемые невиновны? – спрашивает король Артур.

Поднимается всего одна нога.

– Кто воздержался?

Еще одна поднятая нога.

– Кто считает, что они виновны?

Остальные десять присяжных дружно поднимают правую ногу.

До меня доходит, что это судилище – маскарад, что обвинительный приговор был предопределен с самого начала.

– Один голос против осуждения, один присяжный не определился с выбором, десять голосов за. Два человека признаны виновными, и с ними поступят так же, как они поступали с нашими собратьями. Приговор – смертная казнь и переработка на колбасное изделие. Стопроцентная человечина!

– Ваше величество, подождите! – раздается голос.

Все оборачиваются. Пифагор тянет лапу.

– Что у вас еще, кот? – спрашивает Артур, раздраженный этим вмешательством.

– Требую Божьего суда!

Новое словосочетание, в первый раз его слышу! И, как погляжу, не я одна. Сам король – и тот не скрывает удивления. Сиамец уточняет свою мысль:

– Раз вы настолько внимательны к человечьим юридическим процедурам, то никак не можете пройти мимо ордалии – вида средневекового юридического процесса, полностью соответствующего, по моему мнению, создавшейся ситуации.

– Напомните, в чем она состоит.

– Слово «ордалия» буквально означает «Божий суд». Обвиняемого подвергали испытаниям. Если он выживал, то считался невиновным.

– Что за испытания? – интересуется заинтригованный Артур.

– Они могут быть самыми разными. Иногда обвиняемого бросали со связанными руками в воду, иногда заставляли пройти босиком по раскаленным углям. Но чаще всего ему устраивали поединок с самым изворотливым противником.

Король-судья в сомнении качает головой:

– И какой же поединок вы могли бы предложить в данной ситуации?

– Досточтимый бык считает корриду несправедливой, поэтому я предложил бы устроить ему схватку с людьми.

Артур оценивает уместность этого предложения, то и дело поправляя сползающую набок корону.

– Почему бы и нет? Но пусть бык сам решит, желает ли он в этом участвовать. Шампольон переводит, бык раздумывает и, наконец, отвечает:

– Должен сознаться, ваше величество, я всегда мечтал о такой корриде, где у сторон были бы равные шансы на победу.

– А вы, люди? Вы согласны принять этот вызов? – обращается Артур к подсудимым.

Роман Уэллс далеко не в восторге от такой перспективы, но, косясь на человеческие головы на серебряном подносе, поправляет свои очки в синей оправе и утвердительно кивает:

– У меня только одно требование: мне нужен красный плащ.

– Я сделаю признание, – мычит бык. – Я не различаю цветов. На плащ я кидался, потому что чувствовал: от меня ждали именно этого, а еще потому, что мне стягивали резинкой яйца. Берите плащ, но только наденьте эту резинку себе.

– Тогда обойдемся без плаща, – сразу решает Роман.

– Но если выиграю я, – мычит бык, – то давайте уважать традицию. Мне будут полагаться трофеи – оба уха и хвост моего противника.