Натали бросает камень в сторону забора из колючей проволоки. Раздается треск, сыплются искры.

– Так я и думала: по проволоке пропущен ток высокого напряжения, – сообщает она сиамцу, а тот спешит перевести ее слова мне.

– Что это значит?

– То и значит: дотронешься до проволоки – получишь смертельный удар током.

Подойдя ближе, мы видим сотни обугленных крысиных трупиков. Крысы убеждаются на собственном опыте, что существует способ остановить их вторжение.

Натали идет к главным воротам – надежным, с деревянными вышками по бокам. Все это определенно появилось здесь недавно, после Краха.

При нашем появлении человек на сторожевой вышке включает прожекторы, и ноги моей служанки полосует пучок лучей. Мы замираем на месте. Бордер-колли приветственно лает и виляет хвостом – радуется, что исполнил свою миссию.

Моя служанка и человек на вышке заводят разговор. Я ровным счетом ничего не понимаю (меня бесит шлепанье губами, смысл которого от меня ускользает), но Натали, похоже, находит убедительные доводы, потому что створки ворот приоткрываются, и мы видим человека в странном серебристом комбинезоне, затрудняющем его движения.

На голове у человека круглый шлем, комбинезон надежно скрывает его тело. Он держит в руке чемоданчик.

– Это космический скафандр, – объясняет мне Пифагор. – В таком высаживались на Луну.

– Зачем он его напялил?

– Во избежание контакта с воздухом, с микробами. Наверное, они еще боятся чумы.

Человек в скафандре тянется к Натали гудящим щупом с мигающими лампочками. Закончив с Натали, он тщательно обследует мою шерсть, потом принимается за Пифагора. После этого он берет образец моей слюны, тыкает меня иглой – это называется «анализ крови». Нам велено ждать. Человек открывает свой чемоданчик, достает оттуда какие-то приборы и долго возится с пробирками. Потом он опрыскивает нас чем-то вонючим.

– Обеззараживающее средство, убивающее бактерии, – комментирует сиамец.

Человек посыпает нас желтым порошком.

– Эта дрянь убивает вшей и блох, переносчиков чумы.

Человек в скафандре машет рукой часовому на вышке, и тот пропускает нас в ворота.

Натали сажает нас себе на плечи, показывая, что мы неразлучны. Мы заходим на территорию университета.

Это даже не деревня, а скопление построек разных стилей. Здесь много деревьев, и потому территория похожа на парк. Все здесь выглядит так, словно не было ни Краха, ни эпидемии, ни войны. Все снующие по дорожкам люди в белых халатах.

Моя служанка и человек в скафандре, снявший шлем, ведут на ходу беседу. Пифагор переводит:

– Это очень известный университет. Здесь разрабатывали самые современные технологии в самых разных направлениях. Когда произошел Крах, преподаватели и студенты засели здесь, как в крепости, и все сделали, чтобы оградить себя от опасностей извне.

– Тем не менее они впустили сюда нас, – удивленно замечаю я.

– Если мы постараемся не создавать угрозу их безопасности и не мешать их спокойствию, то сможем пользоваться их гостеприимством.

– Тебе не кажется, что они малость… Как называют тех, кто боится всего на свете?

– Параноики.

Еще одно полезное словечко для моего словаря.

– Учти, выживают как раз самые завзятые параноики, а завзятых оптимистов давно нет на свете, – иронизирует Пифагор.

Оптимисты? Звучит знакомо. Моя мать называла их плохо информированными людьми. Умела она точно сформулировать мысль, ничего не скажешь.

Нас подводят к старинному зданию со светло-розовыми стенами. Мы поднимаемся по мраморной лестнице и останавливаемся перед черной дверью.

За ней распложены экраны и какие-то аппараты. В центре помещения сидит за столом мужчина с длинными седыми волосами, в очках с толстыми стеклами. На нем, как и на всех здесь, белый халат, из кармана торчат ручки – не иначе признак заслуг.

На лбу у него шрам – вроде тех, что остаются от крысиных резцов.

Седовласый беседует с приведшим нас сюда человеком, потом предлагает Натали сесть в глубокое кресло напротив него.

Люди продолжают свой диалог, производя звуки и щелкая языком.

– Этого человека зовут Филипп Сарфати, – переводит мне Пифагор, – он ректор университета. Когда возникла опасность гражданской войны, студенты и профессора университета поселились здесь, вооружились до зубов, и стали отбивать нападения. Университет был излюбленной мишенью религиозных фанатиков, ведь женщины имели право учиться здесь наравне с мужчинами. Когда случился Крах, многие погибли, но в боях они обрели мастерство самообороны. Пережив теракты и эпидемии, обнесли кампус высокой стеной из колючей проволоки, служащей преградой для крыс, поставили вышки с пулеметами, чтобы отгонять религиозных фанатиков. Все связи с внешним миром прекращены. Принят особый протокол, исключающий риск заражения. Когда снова начались атаки крыс, по колючей проволоке пустили ток. Много крыс на ней поджарилось. Они продолжают на ней гибнуть, как будто вновь и вновь проверяя ее эффективность.

Как все это любопытно!

– Уверена, мы попали туда, куда надо, – резюмирую я.

– Здесь, – продолжает Пифагор, – все предусмотрено для автономного существования в замкнутой экосистеме. Примерно того же мы хотели добиться на Лебедином острове, а потом на острове Сите. Здесь выращивают овощи и фрукты. До Краха в университете было тридцать тысяч студентов, две тысячи преподавателей и тысяча исследователей, трудившихся в восьмидесяти двух лабораториях. Площадь всего кампуса – двести гектаров.

Не имею понятия, что это значит, но догадываюсь: это больше, чем я раньше думала.

– Здесь воспитали двух нобелевских лауреатов по физике и двух удостоенных медали Филдса – это такие награды за научные достижения. Награжденные – большие умники.

Я радостно вздыхаю. Оказаться в окружении самых смышленых представителей человеческого вида – большая удача. Кто знает, вдруг они меня поймут?

Натали продолжает общаться с седовласым. В знак согласия они по очереди кивают головой. Надеюсь, она не забудет объяснить ему, что нам нужна их помощь для спасения наших друзей. Пифагор держит меня в курсе обсуждаемых тем.

Филипп сообщает, что у защитников периметра нет намерения его покидать. По их мнению, здесь предстоит еще немало сделать, чтобы исключить всякую угрозу извне. Поясняя свои слова, он берет пульт и включает экран.

– На этой карте мира, – переводит мне Пифагор, – показаны все места, где закрепились избегнувшие эпидемии люди. До кризиса их численность составляла восемь миллиардов, а теперь, по его оценке, остался от силы миллиард. Сильнее всего пострадали крупнейшие города из-за плотности населения, увеличивающей заболеваемость и всяческие трения. В отличие от них небольшие изолированные поселения мало подвергались крысиным нашествиям. Некоторые люди спаслись на островах и высоко в горах, избежав худшего.

– Даже если люди больше не являются единоличными хозяевами планеты, – продолжает Филипп, – благодаря электричеству и действующему Интернету они могут выжить и сохранить свои знания. Профессора университета готовы к созданию полной базы данных и к распространению знаний во Франции и во всем мире.

Седовласый показывает изображения огромных зданий.

– Университет Орсе, – переводит Пифагор, – поддерживает тесные связи с университетом Нью-Йорка. Там, на острове Манхэттен, создали эффективное средство от крыс. Теперь Манхэттен – крепость, свободная от крыс.

– К сожалению, некоторые вещества, входящие в состав этого средства, есть только там. Сюда их не доставить из-за отсутствия авиасообщения. Вышедший из порта Нью-Йорка корабль с грузом драгоценного средства сгинул. То ли затонул, то ли пассажиры подверглись атаке уже на нашем берегу.

Я слушаю, разинув рот.

– После этой неудачи из Нью-Йорка вышли другие корабли. Если все получится, мы сумеем избавиться от крыс раз и навсегда.

– Что если их тоже потопят или перехватят?

– Не будь пессимисткой, Бастет.

Пифагор переводит мне продолжение разговора:

– Университет Орсе послужит ядром будущего мира благодаря своему информационному центру. Ректор хочет нас с ним познакомить.

Филипп ведет нас к светло-серому полукруглому зданию.

В здании мы видим огромные шкафы, в которых мигает свет. Внутри стеклянного бокса стоит стол с несколькими экранами и клавиатурами, за столом спиной к нам сидит человек в белом халате. Он оборачивается. Это темноглазый пухлогубый брюнет в синих очках.

Они с Филиппом пожимают друг другу руку (у нас, кошек, есть похожий ритуал приветствия – мы тремся носами).

– Это место называется мозгом университета, – объясняет Филипп. – Знакомьтесь, профессор Роман Уэллс, «хранитель памяти». У него собственный честолюбивый проект: собрать все знания человечества, чтобы исключить опасность их утраты.

Человек в синих очках выглядит скромником – беседуя с моей служанкой Натали, он не смеет поднять на нее глаза. Она так его смущает, что его речь становится неразборчивой. Чувствую, между ними что-то происходит. Мы, кошки, умеем улавливать энергообмен между представителями разного пола любого биологического вида.

Филипп продолжает рассказывать о молодом человеке:

– Система электрической защиты кампуса – изобретение Романа. Кроме того, он – главный новатор среди наших исследователей. Он одержим идеей сохранения знаний. Он считает: все, что не зафиксировано в книге или в памяти, забывается, а если что-то забыто, то этого как будто и не существовало.

Мне нравится эта мысль. Пифагор продолжает переводить, добавляя кое-что от себя:

– Поэтому он стал энциклопедистом. Знаешь, что самое удивительное? Это он выкладывает в Интернете статьи ЭОАЗ!

– Что такое ЭОАЗ?

– «Энциклопедия относительного и абсолютного знания». Ну тот интернет-сайт, о котором я так часто тебе говорю, со сведениями по истории, биологии, физике, психологии.

– Он в одиночку делает такое важное дело?

– По-моему, Роман – потомок того, кто придумал ЭОАЗ. Это еще не все. Роман объединил другие энциклопедии: «Универсалис», «Британнику», «Дидро», миллионы текстов «Википедии». Ко всему этому он добавил сотни тысяч фильмов, музыкальных произведений, книг всех времен и народов. Он назвал это ЭОАЗР, «Р» значит «расширенная». Он заносит туда все, что считает самым интересным.

Эта мысль мне особенно нравится.

– Он утверждает, – не унимается Пифагор, – что в результате все поместится на ладони.

– На человеческой ладони? Можно мне увидеть эту переносную ЭОАЗР?

Натали задает этот же вопрос.

Роман Уэллс колеблется. Видно, он склонен ответить отрицательно. Однако эта женщина так его волнует, что он изменяет своим принципам.

Он отпирает сейф и достает USB-накопитель размером с мой язык, темно-синего цвета, с белой звездочкой. Я слегка разочарована и не могу не спросить:

– Это и есть все человеческие знания?

Пифагор слушает объяснения хранителя памяти и переводит:

– Роман говорит, что это шедевр миниатюризации, достижение университета. На этой флешке помещается зеттабайт информации.

– Что еще за «зетта»?

– Это единица измерения. Я уже объяснял тебе про накопители, что мега – это миллион байт, гига – миллиард. Ну а зетта – миллиард гигов, миллиард миллиардов байт.

– Он говорит, у этой флешки титановый корпус, это прочность брони. Пули, вода, давление, вспышка и радиация ядерного взрыва – ей все нипочем.

Роман быстро отбирает у Натали бесценный предмет, прячет в сейф и запирает дверцу.

Мы выходим из здания. В университете хорошо пахнет. Я не улавливаю запаха гнили, мертвечины, горелой древесины, как в деревне, занятой собаками. Здесь преобладают ароматы сосны и лаванды. Всюду цветущие клумбы. Над ними роятся пчелы. Мух нет вообще.

Люди улыбчивы и на вид безмятежны, как будто ничего не знают о происходящих за пределами их маленького рая ужасах.

Я вижу фруктовые деревья и различаю по запаху лимоны, груши, вишни, инжир. Здесь же виноградники, плантации помидоров и баклажанов.

Нас ждет обед в их столовой. Мы здесь единственные кошки. Моя служанка садится напротив Романа Уэллса.

Пифагор слушает и переводит:

– Роман рассказывает о своем предке Эдмонде Уэллсе, биологе, изучавшем муравьев. Он ужасно боялся потерять память и все записывал – сначала на бумаге, потом в книге, затем в папке с компьютерными файлами. Эта папка стала семейной реликвией, три поколения потомков передавали ее друг другу, внося дополнения. Роман Уэллс, физик и компьютерщик по образованию, решил основать новую науку – энциклопедологию. Он учил студентов, как размещать на минимуме места максимум информации. Когда началась гражданская война, он сразу понял, как это опасно, и стал работать в разы быстрее из страха, как бы люди не лишились памяти. Так возникла его ЭОАЗР.

– Иначе говоря, пока существует эта флешка, знания, накопленные за тысячи лет, не могут быть полностью утрачены?

– Достаточно вставить ее в компьютер, и человечество вспомнит все прежние открытия.

– Человечество?.. Как на латыни «кошки»?

– Латинский корень – felis.

– Значит, вместо человечества скоро появится фелисите.

Пифагор в восторге от моей выдумки.

– Фелисите? Как забавно, что ты предложила именно это слово! У людей оно имеет и другой смысл – блаженство.

– Выжил якобы миллиард людей. А как бы ты оценил численность фелисите?

– По последней прикидке в Интернете, нас, кошек, примерно пятьсот миллионов: где-то четыреста пятьдесят миллионов домашних и пятьдесят миллионов диких.

– Значит, борьба за первенство идет между миллиардом людей, полумиллиардом кошек и крысами. А их, кстати, сколько?

– До Краха их было, по оценкам, где-то тридцать миллиардов. С тех пор как люди перестали контролировать их численность, эта цифра как минимум удвоилась.

Ответ Пифагора заставляет меня задуматься о масштабе угрозы. Человечество и фелисите сокращаются, в то время как крысиная орава переживает настоящий демографический бум.

Я почти жалею, что стала спрашивать об этом, и стараюсь поскорее найти другую тему, чтобы не думать о неприятном. Рядом беседуют два человека. Мужчина по-прежнему робок, женщина недоверчива, но разговор продолжается.

– Как ты думаешь, у этих двоих будет случка?

– Ты шутишь? У людей длиннейший и сложнейший ритуал ухаживания: он может тянуться днями, неделями, месяцами, прежде чем мужчина заявит о своем желании, а женщина проявит свою благосклонность.

Коллега, видимо, преувеличивает. Вечно он пытается меня впечатлить, изображая свойства человеческой породы в карикатурном виде.

– Профессора Романа Уэллса ждет успех?

– Несомненно.

– Как он ее уговорит?

– Уболтает. Трудность, даже парадокс, видишь ли, в том, что приходится изображать незаинтересованность в спаривании. Стоит женщине уловить мужское желание, как ее собственное желание затухает, и она его отвергает.

– Глупость какая!

– Никуда не денешься, она не хочет казаться доступной, готовой отдаться первому встречному.

– Мужчину это только подстегивает, на его взгляд, чем труднее женщину завоевать, тем большую ценность она представляет, – нагоняет жути мой спутник, крупный специалист по размножению людей.

Я чешу себе левое ухо правой лапой.

– Невероятно! Как же им удается управлять своими сексуальными побуждениями?

– Они смотрят порнуху, – отвечает Пифагор почему-то шепотом.

– Это еще что такое?

– Фильмы. Люди обоих полов снимают друг друга в процессе половых сношений. А другие люди это смотрят и возбуждаются, как будто все происходит с ними.

– Быть того не может!

– Может. У людей в мозгу есть особые зеркальные нейроны, благодаря которым происходящее на экране волнует их так, как если бы они переживали все это сами.

Нет, мне никогда не понять нравы людей, говорю я себе. Мне ни за что не взбредет на ум распалиться, наблюдая за любовным актом других кошек, тем более если это будет происходить в каком-то фильме.

С другой стороны, продолжаю я раздумья, что есть возможность любви без партнера, как не форма автономии? И вообще, если предел ставится исключительно воображением, то это открывает передо мной новые перспективы.

Еще немного, и я начну им завидовать!

После обеда ректор Филипп показывает нам комнату в общежитии, где нам предстоит разместиться. Моя служанка остается там, а мы посвящаем остаток дня исследованию этого удивительного места, пережившего превратности Краха.

Постройки здесь в основном двухэтажные, не выше деревьев. Университет гармонично вписан в природный ландшафт. Впервые за долгое время я встречаю сообщество людей, где улыбаются, поют, ходят со счастливым видом. Я и забыла, что бывают спокойные и радостные люди. Я уже привыкла считать их существами, постоянно испытывающими стресс.

Как будто впервые я вижу обнимающиеся и катающиеся по траве парочки (не все такие робкие, как Натали и Роман), ребятишек, играющих в мяч, смеющихся стариков.

Наконец-то человечество показало мне свой позитивный настрой!

Можно подумать, они забыли про крыс, про чуму и про Крах. Они радуются тому, что живут вместе, что вокруг только единомышленники.

После ужина мы ложимся спать. Когда Натали укладывается, я по своей привычке прохожусь по ее животу с наполовину выпущенными когтями, помогая переварить съеденное, потом укладываюсь у нее на груди и урчу с частотой 24 герца. Она засыпает, и я отмечаю некоторое изменение в запахе ее пота.

Наблюдая за ней, я замечаю, что она быстро начинает видеть сны: глаза под веками неспокойны, дыхание становится глубже и чувственнее.

Уж не снится ли ей любовь с Романом? Но ведь если я правильно поняла Пифагора, в том случае, если он предложит ей претворить эти сны в реальность, то на нынешней стадии их отношений ее ответом будет категорическое «нет».

Я тоже закрываю глаза. Мне снится мир, где кошки избавлены от любых комплексов, связанных с тем, что люди до сих пор мнят себя хозяевами всего сущего.