Этой ночью мне грезится, будто я занимаюсь любовью с крысиным царем собственной персоной – с самим белым красноглазым Тамерланом.

Во сне я легко его соблазняю, демонстрируя собственный зад.

Я подманиваю его, ложусь, он запрыгивает на меня. Велико же мое изумление, когда член у него оказывается больше, чем даже у Пифагора.

В конце он мне говорит:

– Мы с тобой могли бы властвовать над миром. Лучше объединиться, чем воевать.

Я снова принимаю подобострастную позу, готовая предложить себя. Происходит вторая в истории крысино-кошачья случка.

После повторного совокупления изнуренный грызун засыпает. Тогда я вскрываю самым острым своим когтем его череп и пожираю еще трепещущий мозг. Пережевывая, говорю:

– Вами, самцами, что котами, что крысами, легче легкого крутить. Нам, самкам, ничего не стоит заморочить вам голову при помощи секса.

Доев его мозги, я наливаю в опустевшую черепную коробку молоко и вкушаю белый напиток из сосуда в чехле из белой шерсти – стильно, ничего не скажешь.

Меня будит громкий колокольный звон. Я взлетаю на свою горгулью и озираю окрестности в поисках причины поднятой тревоги.

Вот оно что!

Вижу в оранжевом свете зари шестерку наших разведчиков. Их подвесили за передние лапы на перекладины двух Т-образных шестов. Все страшно искусаны, но еще подергиваются от предсмертных спазмов.

По моему хребту пробегает гадкий холодок.

Меня терзает сразу несколько мыслей. Во-первых, неудача отряда означает, что подкрепления ждать нечего и что нам грозит голод. Есть и другое соображение – мелочь, конечно, но не для меня, – эту провальную вылазку предложила я, а значит, я уже не буду пользоваться прежним доверием.

Спустившись на паперть перед собором, я предлагаю немедленно устроить совещание. Сам по себе составляется, пользуясь выражением Пифагора, «кризисный кабинет» – ограниченное совещание главных умников.

Решено заседать за большим столом в глубине собора – в алтаре, как пояснил Пифагор. В общей сложности нас дюжина, и это самые умные и самые доблестные кошки.

Пока никто не взял слова, я спешу закрепить свой авторитет, открыв дебаты.

– Вариантов было два. Первый – предпринять вылазку и привести подкрепление. Он был испробован и привел к совершенно неудовлетворительному результату. Второй – ничего не предпринимать, но в этом случае мы рискуем передохнуть с голоду. Скажи, Вольфганг, сколько времени мы продержимся?

– Я? Почему ты обращаешься ко мне? – пугается пепельно-серый кот.

– Потому что знаю: еда – средоточие твоих интересов. Ну, что скажешь?

– Без рыбы, на одних запасах? Не дольше месяца. Кстати, на носу зима, а в холода приходится больше есть.

Чувствую, остальные одиннадцать нервничают. Эсмеральда задирает лапу – просит слова.

– Давайте нападем на плотину выше по течению.

– Как ты это себе представляешь?

– Попросим наших слуг-людей ее подпалить. Она же деревянная, а значит, загорится быстро.

– Деревянная-то деревянная, но мокрая, а мокрая древесина горит плохо, – напоминает Пифагор.

– А мы на нее – бензинчиком! – внезапно осеняет Эсмеральду. – Мы убедились, как хорошо это срабатывает, когда отбили нападение на Лебединый остров.

– Бензин кончился, – замечает Вольфганг.

– Перебьем их всех! – мяукает Анжело, самовольно прокравшийся на совещание.

– Простите его, – прошу я. – Молодость есть молодость.

– Возможно, у меня есть решение, – объявляет сиамец после недолгого раздумья.

Обожаю эту фразу!

– Только учтите, это будет нелегко. Перед тем как идти сюда, я как раз изучал при помощи своего «третьего глаза» сходные ситуации в человеческой истории. Среди самых знаменитых выделяется осада Трои греками, Алезии римлянами, Константинополя турками, еврейской крепости Массада теми же римлянами, Вены татаро-монголами… Короче, я воздержусь от полного перечня, лучше сразу укажу на привлекший мое внимание казус.

Меня нервирует его тон всезнайки, уверенного, что вокруг одни невежды.

– Речь об осаде Парижа прусскими войсками в 1870 году.

Присутствующие не понимают, о чем он толкует, ведь они ничего не знают об истории людей. Я не образованнее их, но делаю вид, что это не так.

– Расскажи им, – прошу я.

Пифагор приосанивается, как профессор перед аудиторией.

– Так вот, – начинает он, – в 1870 году после войны французов с пруссаками, то есть с немцами, те вторглись в страну через восточную границу и в конце концов окружили и осадили столицу – Париж.

– Это происходило прямо здесь, – позволяю себе уточнение я.

– Именно. Причем я говорю обо всем Париже, а не только об этом острове. Осажденные ломали голову, как бы им наладить связь с внешним миром и вызвать подкрепление. В конце концов способ нашелся: бежать не по суше, а по… воздуху.

– Как птицы? – изумляется Эсмеральда.

– Совершенно верно, как птицы. Таким способом их предводитель, Леон Гамбетта, умудрился покинуть Париж, опуститься за вражескими боевыми порядками и сколотить армию сопротивления.

– Как же так? – не понимает изумленный Вольфганг.

– Благодаря монгольфьеру.

– Чему-чему? – переспрашивает Эсмеральда.

– Это волшебное изобретение, позволяющее летать тем, кто родился бескрылым.

Пифагор чешет в голове, как будто у него зудит «третий глаз».

– Принцип действия такой: нагретый воздух поднимается вверх. Если надуть им шар, то он поднимет в воздух людей и предметы в привязанной снизу гондоле.

Порой мне кажется, что сиамец несет всякий вздор с целью произвести благоприятное впечатление на меня. Но в данном случае он приводит такие подробности, что я склонна ему верить. Тем не менее позволяю себе развить тему, чтобы остаться в центре внимания:

– Горячий воздух может потянуть вверх, что верно, то верно. Этот твой монгольфьер – он какой?

– Пустая оболочка, большая, как дом. Надутая горячим воздухом, она поднимает в небо гондолу – это такая плетеная корзина.

– Выше крыш? – мечтательно спрашивает Эсмеральда.

– Выше облаков! А всё современные технологии людей.

– Ты хочешь сделать такой… монгольфьер?

– Не я, здесь нужны руки. Нашим слугам-людям это под силу. Я уже знаю, к какому интернет-сайту обратиться: www.fabriquerunemongolfiereen10leÇons.com

Я киваю в знак согласия.

– По-моему, это лучшее предложение из всех, что звучали до сих пор. Что до строительства нашего монгольфьера, то ты, Пифагор, поручи это моей служанке Натали, только и всего. Она – бывший архитектор и сможет управлять процессом и координировать усилия своих соплеменников.

– Предположим, нам удастся попасть за расположение вражеских порядков. Дальше-то что? – спрашивает Эсмеральда, у которой еще сохраняются сомнения.

– Дальше мы приведем подкрепление, оно прорвет кольцо осады. Вместе мы одержим верх над крысами.

Дело сделано, я снова обрела свой авторитет, вызывающий уважение окружающих.

Я завершаю совещание кризисного кабинета решительным мяуканьем, означающим: «Не будем терять время, всем приниматься за дело!»

Пифагор передает приказ Натали, и та организовывает работы во дворе собора Парижской Богоматери.

Люди забирают из больницы полсотни простынь, режут их на длинные полосы и сшивают вместе. Получается нечто вроде тюльпана лепестками вниз. Дальше в ход идет вязкий воск, уплотняющий ткань. В пластмассовой ванне проделывают дыры, через которые продевают канаты – на них эта гондола повиснет. Противоположные концы канатов крепятся к оболочке шара.

Сердцем всей конструкции служит газовый баллон с трубкой, продолженной газовой горелкой, – все это найдено в гараже префектуры полиции. Нашлось применение и рассеивателю душа. Получилось то, что Пифагор величает пушкой.

Три дня напряженных усилий – и монгольфьер готов к взлету.

Мы – совет из двенадцати кошек, управляющий островом Сите, – собираемся снова, чтобы дать старт миссии, на которую возлагаем последние надежды.

– Кто полетит? – спрашивает Эсмеральда.

– Я! – вызывается Вольфганг.

– Я! – издает рык лев Ганнибал, явившийся к нашему алтарю из чистого любопытства.

Прибегнув к своему природному обаянию, я заставляю этих кошек умолкнуть, встав на задние лапы и изобразив негодование.

– Идеальная группа – один человек и две кошки. Человек станет перемещать предметы и управлять всей конструкцией, кошки – реально действовать. Я уже знаю, кто из людей полетит: Натали! Во-первых, мы с ней давно знакомы, во-вторых, она очень находчива. С ней полетит Пифагор, единственный обладатель «третьего глаза», умеющий с ней общаться.

– Кто будет второй кошкой? – спрашивает Эсмеральда.

– Я.

– Почему не я? – удивляется Ганнибал. – Где же толерантное отношение ко львам? Это напоминает расизм!

– Мне очень жаль, Ганнибал, но ты тяжеловат. И потом, ты вызываешь страх. А мы должны внушать уверенность, иначе потенциальные союзники не придут нам на выручку. Наконец, я пригожусь потому, что в критической ситуации нужен, полагаю, тот, кто способен быстро принимать правильные решения. Напомню без хвастовства, что все наши достижения в основном моя заслуга. Мое неучастие в том или ином предприятии обрекает его на провал, и это не случайность. Взять хотя бы эпизод с шестью распятыми кошками.

– Послать тех шестерых лазутчиков предложила как раз ты! – возражает Эсмеральда.

– Конечно. Но причина провала вылазки именно в том, что в ней не участвовала я. Если бы я была с ними, то пятеро остальных, скорее всего, остались бы в живых, – говорю я довольно резко, не скрывая присущего мне злорадства. – Мое участие – залог успеха.

Между нами говоря, мне все равно, права я или нет, главное – настоять на своем. Обожаю врать, создавать впечатление, что я что-то говорила, хотя на самом деле это не так. Разве это дурно? На мой взгляд, зловредность – неотъемлемое свойство политика. Судя по тому немногому, что мне раскрыл Пифагор, люди, которым удается пролезть в среду почитаемого всеми начальства, – не самые умные, а как раз самые зловредные – совершив ошибку, они стараются распространять устами своих пропагандистов наиболее выгодную для них версию событий.

– Я не согласен с твоим решением, Бастет, – неловко возражает Вольфганг. – Да, мы за многое тебе признательны, но это еще не основание, чтобы ты участвовала во всех миссиях. Я тоже хочу! Всю жизнь мечтал стать птицей и полетать по небу.

– Ваши мнения не имеют большого веса и не влияют на мое решение.

– Нас двенадцать, мы можем проголосовать, – угрожает Вольфганг.

– Правильные решения большинством голосов не принимаются. Максимум, чего можно так добиться, – шаткого консенсуса. Я предпочитаю свою систему – просвещенный диктат. Источник света – разумеется, я сама. Вы слушаете и повинуетесь, а в случае неудачи у вас есть виновница – я. И наоборот, если я преуспею, это послужит еще одним доказательством моей правоты и близорукости моих хулителей.

Они таращатся на меня, немного ошалев, но ничего не могут противопоставить моей решимости. Чем напористей наглость, тем вернее ее торжество. Этим мазохистам подавай доминирующих самок, и я отменно играю эту роль. Слегка презрительный тон – надежный способ напомнить им об их собственной посредственности.

Я понимаю, что дебаты недопустимы.

– С Пифагором и Натали лечу я, и точка, – заявляю я не терпящим возражений тоном.

Знаю, дерзость – лучшее мое оружие: когда я им размахиваю, передо мной падает ниц весь мир. Слабаки всегда боятся конфликтовать, лень побуждает их повиноваться, а не противоречить. Так я намерена установить свою просвещенную диктатуру и привести нас всех к всеобщему счастью.

Я поочередно разглядываю каждого, настороженно подергивая ухом и усами и показывая клык – символ моей воли. Первым тушуется Ганнибал. Вольфганг опускает глаза. Эсмеральда возмущенно трясет головой.

И тут снова встревает Анжело:

– А мне можно?

– Для котенка это слишком опасно.

– Но я уже не котенок, ты же знаешь, мама!

– Да, прости, но ты еще молод и, полагаю, слишком горяч.

– Нет, я сильный, я умею рычать! Я хочу убивать крыс! Я всех их перебью!

И он издает слабое рычание. Это все, на что способно его юношеское горло. Я теряю интерес к его глупостям и снова обращаюсь к Совету двенадцати:

– Есть еще возражения?

Ни один не смеет мне противоречить. Пока никто не передумал, я заключаю:

– Рада, что мы снова все вместе делаем наилучший выбор, руководствуясь общими интересами. Теперь поспешим и приступим к последним приготовлениям для успеха миссии, от которой зависит жизнь всех укрывшихся на острове Сите.

Какая же я молодец – в который раз!

Будь у них руки, они бы мне зааплодировали.