Глава XI. ИСТОРИЯ КУТЕНЕ

Мы только что позавтракали. Нэтаки расчесала и заново заплела косы, перевязав их голубой лентой, нарядилась в свое лучшее платье, надела самые красивые из своих мокасин.

— В чем дело? — спросил я, — по какому поводу весь этот парад?

— Сегодня Одинокий Вапити вынесет свою священную трубку и пройдет с ней по всему лагерю. Мы пойдем позади него. А ты не пойдешь?

Конечно, я хотел идти и тоже надел нарядную одежду, замшевые штаны с бахромой и вышитыми ярким бисером лампасами, замшевую рубашку с бахромой и бисерной вышивкой, роскошно разукрашенные мокасины. Должно быть, в этом наряде у меня был живописный вид; мои волосы были так длинны, что спадали мне волнами на плечи. Индейцы терпеть не могут коротко остриженные волосы. Не раз я слышал, как, рассказывая о старом времени, о разных агентах и других видных представителях Американской пушной компании, индейцы говорили: «Да, такой-то был вождь — у него были Длинные волосы. Сейчас уже нет белых вождей: все, с кем мы теперь встречаемся, коротко острижены».

Мы опоздали. Внутри палатки знахаря и вокруг нее была такая толпа, что мы не могли протиснуться к ней поближе, но шкуры покрытия были кругом завернуты кверху и мы могли видеть, что делается внутри. Очистив руки дымом горящей глицерии, Одинокий Вапити снимал повязки с трубки, точнее — с ее чубука. При снятии каждого покрова он и сидевшие в палатке пели соответствующую песню. Они спели песни антилопы, волка, медведя, бизона — последняя пелась очень медленно, низким голосом, торжественно.

Наконец длинный чубук, укутанный в меха, роскошно украшенный пучками орлиных перьев, был освобожден от покровов. Благоговейно взяв трубку, Одинокий Вапити поднял ее к солнцу, опустил к земле, направил ее на север, юг восток и запад, произнося молитву о даровании нам всем здоровья, счастья и долголетия. Затем встав с места и держа чубук перед собой в вытянутых руках, он в медленном спокойном танце двинулся из палатки наружу. Мужчины один за другим — в том числе и я — последовали за ним. Пошли за ним также и женщины и дети, и образовалась длинная процессия, похожая на змею, извивавшуюся среди палаток лагеря. Несколько сот человек шло танцуя, распевая песни магической трубки. Кончив одну песню, мы делали небольшую передышку перед тем, как начать следующую, и в это время народ разговаривал, смеялся. Они были счастливы; не было среди них ни одного, кто бы не верил в действенность своих молитв и поклонения, в то, что Солнцу угодно зрелище разодетых во все лучшее, танцующих в его честь индейцев. Так мы шли все вперед, пока не обошли кругом весь лагерь; когда шедший во главе Одинокий Вапити подошел ко входу в свою палатку, он отпустил нас, и мы побрели в разные стороны по домам, чтобы переодеться в будничную одежду и приняться за будничные дела.

— Кьи, — сказала Нэтаки, — какой счастливый танец! А как хорошо выглядел народ, одетый в свою хорошую одежду.

— Да, — ответил я, — это был танец радости, и народ выглядел замечательно. Я обратил внимание на одну женщину, самую хорошенькую из всех и лучше всех одетую.

— Кто это? Скажи сейчас же.

— Да та жена белого, которая живет в этой палатке, разумеется.

Нэтаки ничего не сказала и даже отвернулась от меня. Я заметил выражение ее глаз; она была довольна, но стеснялась показать это.

Июньские дни — длинные, а мне казалось, что они пролетают быстро. Так было интересно охотиться, сидеть в тени палаток, смотреть на народ, занятый разными работами, слушать рассказы стариков. Однажды в наш лагерь пришли три индейца из племени кутене ; они принесли Большому Озеру от своего вождя табак и сообщение, что его племя посетит племя пикуни. Они прибыли к нам прямо из своей страны, что по ту сторону Скалистых гор, пройдя через густые леса западного склона, через покрытые ледниками вершины больших гор, по глубокому каньону реки Кат-Банк, а потом сто миль по обширным прериям к нашему лагерю. Откуда они знали как направить свой путь так уверенно, чтобы выйти прямо к единственному лагерю на этом огромном пространстве, занятом горами, и усыпанной холмами, как часовыми, расстилающейся во все стороны прерией? Может быть, отчасти они руководились инстинктом. Может быть, они шли по следам какого-нибудь возвращающегося домой военного отряда, а может быть, отряд искателей добычи из людей их собственного племени указал им место, где находятся те, кого они ищут. Как бы то ни было, они пришли прямо к нам от истоков Колумбии, и наши вожди приняли принесенный ими табак, курили его в совете и нашли, что он хорош. Были в совете такие, кто, потеряв родственников в войне с горным племенем, отвергали заключение мира и настойчиво выступали с речами против него. Но большинство было не на стороне возражающих, и посланные отбыли с поручением передать своему вождю, что пикуни будут рады принять надолго как гостей его самого и его племя.

Через некоторое время они пришли. Их было немного, не более семисот, но, как я выяснил, они составляли большую часть племени. Физически они сильно отличались от пикуни; не выше их, пожалуй, но более крепкого сложения, с большими руками и ногами. Такое сложение, естественно, результат их жизни в горах. Племя кутене — искусные охотники на горных баранов и козлов, и постоянное лазание по горам развило мускулы их ног до почти неестественных размеров. Черноногие презирали такой образ жизни: они не охотились на тех диких животных, к которым нельзя подъехать верхом вплотную или близко, а самая тяжелая работа, выполняемая ими, состояла в разделке туш убитых бизонов и навьючивании мяса на лошадей. Не удивительно, что руки и ноги у черноногих маленькие и изящной формы; к тому же руки у них были мягкие и гладкие, как у женщин.

Вождь племени кутене старик Саококинапи, Видна Спина, с несколькими из старейшин пришел немного раньше основной труппы людей. Наш вождь Большое Озеро не подозревал даже, что ожидаемые гости уже близко, когда входной полог его палатки поднялся и вошли кутене. Обычай требовал, чтобы хозяин, застигнутый врасплох гостем, делал ему подарок; к тому времени, как была выкурена первая трубка, вождь племени кутене стал на пять лошадей богаче, чем был, входя в лагерь.

Кутене поставили свои палатки у самого нашего лагеря, еще не успели женщины как следует собрать их и развести огонь, как уже полным ходом шли взаимные посещения, пиры и обмен подарками. Кутене принесли с собой много аррорута и сушеный квамаш — желтые, сладкие, липкие, жареные клубни, казавшиеся очень вкусными людям, много месяцев не видевшим никаких овощей. Пикуни были чрезвычайно довольны этими овощами и дарили в ответ кутенейским женщинам из своих запасов много отборного пеммикана, сушеного и вяленого мяса. Пикуни меняли бизонью выделанную и сыромятную кожу на дубленые шкуры горных баранов, лосей и других горных животных.

Конечно, молодые люди из обоих племен занялись ухаживанием. Юноши пикуни отправились в лагерь кутене и наоборот; они стояли молча, торжественно разодетые в свои роскошные наряды, лица их были расписаны бросающимися в глаза рисунками, длинные волосы аккуратно заплетены. У отдельных счастливцев с левого запястья свисало на ремешке зеркальце; оно все время вертелось и бросало зайчики яркого солнечного света; некоторые зеркала были оправлены в грубые деревянные рамки, которые владелец покрыл резьбой и ярко раскрасил. Разумеется, эти кавалеры прерий не заговаривали ни с одной из девушек; нельзя было даже, наблюдая юношей, сказать с уверенностью, что они смотрят на девушек. Юноши стояли часами, по-видимому, устремив взгляд на какой-то далекий предмет, но в действительности тайком они наблюдали девушек, знали до мельчайших подробностей черты лица каждой из них, каждую особенность их движений и поз. А девушки? Они, казалось, совершенно не замечали, что в лагере есть молодые люди. Нельзя было поймать их на том, что они смотрят на юношей, но тем не менее они смотрели и собирались вместе и обсуждали внешность то того, то другого, его доблесть, его характер — совершенно так же, как это делают белые девушки. Я знаю это наверное, потому что Нэтаки все это мне рассказывала. Она рассказала мне, как девушки тайком высмеивают тщеславного поклонника, который им не нравится, но воображает, что во всем лагере он единственный очаровательный красавец.

Молодые люди из обоих лагерей часто устраивали скачки, играли в азартные игры и танцевали. Старшие смотрели на это со спокойным одобрением и беседовали об охотах и битвах, о далеких местах и вещах, которые им довелось повидать. Большая часть бесед велась на языке жестов, но среди кутене было несколько мужчин и женщин, говоривших на языке черноногих, который они изучили, находясь в плену или живя долгое время с этим племенем. Вообще не было ни одного окрестного племени, в котором один-два человека не говорили бы на языке черноногих. Но ни один черноногий не говорил на каком-либо языке, кроме собственного и языка жестов.

Черноногие считали все остальные народы низшими и полагали, что изучать другой язык — ниже их достоинства. Один кутене, говоривший на языке черноногих, довольно бодрый несмотря на преклонный возраст, часто бывал у меня в палатке. Ему, вероятно, было ясно, что он желанный гость, так как для него у нас всегда была готова миска с едой и сколько угодно табаку.

В ответ на мое гостеприимство и частые подарки табаку, он рассказывал мне о своих путешествиях и приключениях. Когда-то он очень много странствовал и был, своего рода этнографом, так как бывал у многих племен в разных местах этого края, от земли черноногих до берега Тихого океана и к югу до Большого Соленого озера, изучая языки и обычаи индейцев. Как-то вечером он рассказал нам историю, которую называл «Рассказом о питающихся рыбой». Она показалась Нэтаки и мне интересной.

«Случилось это давным-давно, в дни моей молодости, — начал он, — Нас было четверо близких друзей, все холостяки. Мы уже побывали в нескольких успешных набегах; каждый из нас собирал себе приличный табун лошадей и вещи, готовясь к тому времени, когда мы возьмем себе жен и заведем каждый собственную палатку. Многие хотели-присоединиться к нашим походам, но мы не хотели никого брать, так как думали, что четыре — счастливое число, по одному на каждую, из стран света. Между собой мы даже называли друг друга не по именам, но по различным странам света: одного Север, другого Юг, третьего Восток; я был Запад. Два набега мы ранее совершили в прериях, один на юг.

На этот раз мы направились на запад, прослышав, что далеко вниз по течению большой реки живет народ, богатый лошадьми. Мы вышли в начале лета и решили продвигаться вперед, пока не найдем эти прекрасные табуны лошадей, даже если до них два или три месяца пути. Кроме оружия, уздечек и запасных мокасин, мы несли с собой шила и нитки из сухожилий, чтобы шить себе новую одежду и новую обувь, если та, что на нас, износится.

Мы прошли мимо озера флатхедов, остановившись у них лагерем на двухдневный отдых, и оттуда продолжали свой путь к озеру племени пан-д'орей , через большой лес, где часто не было никакой тропы, кроме протоптанной дикими животными. Над озером около северной его оконечности мы Увидели дым очагов племени пан-д'орей и несколько их лодок на воде. Но мы не приблизились к их лагерю. У них были хорошие табуны, из которых мы могли выбрать себе самое лучшее, если бы захотели, но мы пошли вперед. Мы жаждали открытий, хотели увидеть далекую землю и ее народ.

По мере продвижения лес становился все гуще и темнее. Таких больших деревьев, как там, мы никогда не видели. Дичи было мало; казалось, что в этом лесу никогда не жили звери и птицы, в нем было слишком темно и мрачно. Звери и птицы, как люди, любят солнце. Олень и лось, когда хотят отдохнуть, уходят под покров густого леса, но они никогда не заходят далеко от открытых мест, где можно постоять на солнышке и видеть над собой синее небо. То же и с людьми. Бедные, не имеющие лошадей племена, скупые боги которых дали им в охотничьи угодья только лес, не остаются в его темном, безмолвном чреве, а ставят свои жилые палатки на какой-нибудь лужайке, на берегу озера или реки или же там где огонь расчистил небольшой участок.

Нам не нравился огромный лес, через который мы шли. Пища наша кончилась, и нам пришлось бы голодать, если бы не малочисленные рыбы, которых мы убивали стрелами. Все исхудали и пали духом. Вечерами мы сидели вокруг костра, лишь изредка прерывая молчание, чтобы спросить, кончится ли когда-нибудь этот лес и не лучше ли нам повернуть и пуститься в обратный путь. Даже Вогток, который всегда болтал и шутил, теперь молчал. Я думаю, мы повернули бы обратно, если бы нам не было так неприятно отказываться от начатого предприятия; мы боялись, что это в будущем принесет неудачу. Нам и в голову не приходило, что нас ожидает гораздо худшее, чем неудача. Но мне кажется, что нам было какое-то предупреждение, так как я беспокоился, испытывал страх, но перед чем — я не мог бы сказать. Другие чувствовали, то же, что и я, но никто не хотел сдаваться, как и я. Потом уже я стал обращать внимание на это чувство. Трижды впоследствии я возвращался назад после начала набега, и знаю, что во время одного из этих походов я поступил разумно, так как мои товарищи, которые смеялись надо мной и отправились дальше, не увидели уже больше своих палаток.

После многих дней пути мы наконец вышли на открытую местность. Здесь росли группы деревьев, но большую часть этой страны занимали прерии с многочисленными уступами, холмами и валунами из темно-коричневого голого камня. Река стала шире, глубже, течение было сильнее. Здесь было множество вапити и оленей, много черных медведей, тетеревов; здесь мы снова услышали пение птиц. Мы убили молодого самца вапити и устроили пир; нам было хорошо. Нигде кругом не было признаков близости людей, ни лошадиных следов, ни дыма от очагов в лагерях. Мы решили, что можно безопасно развести огонь тут же среди бела дня и провалялись около костра до следующего утра, отдыхая, за едой, отсыпаясь. Когда взошло солнце, мы снова двинулись в путь; шли очень осторожно, взбираясь на каждый холм и гребень, чтобы видеть, что впереди. В этот день не было признаков людей, но на следующий вдалеке, ниже по течению реки, показался дым. Держась в узкой полосе леса, окаймлявшей реку, мы продолжали идти вперед пока не увидели, что дым поднимается на противоположном берегу. Откуда-то ниже по течению близко от места, где на той стороне, должно быть, находился лагерь, слышался рев, какой бывает от большого порога; даже около нас течение реки было очень сильным. Это нужно было обсудить, и мы тут же занялись этим. Если мы переправимся и захватим лошадей, то будет ли на том берегу тропа, по которой можно будет погнать табун по направлению к нашему дому; а если нет, то как их переправлять через широкую быструю реку и дальше к тропе, по которой мы пришли? Наконец тот кого мы называли Югом, сказал:

— Мы тратим время на разговоры, а сами еще не видели ни другого берега, ни лошадей, ни даже людей и их лагеря. Давайте переправимся, осмотрим, что удастся, а затем уже решим, что лучше делать.

Это были мудрые слова, и все согласились с ним. На берегу было много плавника, и незадолго до захода солнца мы скатили короткое сухое бревно в воду и привязали к нему другое, очень маленькое, чтобы большое бревно не крутилось в воде. Решили не ждать ночи для переправы, так как река была широкая и быстрая, и мы хотели видеть, куда плывем. С одной стороны, было бы неразумно начинать переправу сейчас: кто-нибудь из жителей лагеря мог увидеть нас и поднять тревогу. Но с другой, — нужно было рискнуть; из лагеря ниже по течению еще никто не показывался, и мы надеялись переправиться в кустарники незамеченными. Свалив в кучу одежду и оружие на плот, мы оттолкнули его от берега. Все шло хорошо, пока мы не проплыли значительную часть пути. Тут плот попал в очень быстрое течение над углублением в русле, куда вода реки как будто бы сбегала со всех сторон. Как мы ни старались, нам не удавалось из этой полосы выбраться. Когда мы пытались продвинуться к тому берегу или назад к берегу, от которого отплыли, то казалось, что приходится взбираться на гору. И все время нас несло быстрее и быстрее вниз, туда, где ревел порог, вниз, к лагерю неизвестного племени.

— Бросим плот, — сказал Север, — и поплывем назад к нашему берегу.

Мы попытались сделать это, но не могли выбраться из быстрого, затягивавшего и тащившего нас течения посередине реки; река влекла нас, как беспомощные сухие листья. Один за другим мы вернулись к плоту и ухватились за него.

— Это наша единственная возможность, — сказал Юг, — мы можем держаться за плот и, может быть, пройдем через пороги и мимо лагеря незамеченными.

Мы обогнули излучину реки и увидели впереди то ужасное, к чему нас стремительно несло. Течение сужалось в проход между двух высоких скалистых стен. Зеленая вода, пенясь, вздымалась большими волнами, кружилась водоворотами вокруг громадных черных скал, перехлестывала через них.

— Держитесь, держитесь изо всех сил, — крикнул Юг.

Я еще крепче стиснул руками маленькое бревно; но моя сила здесь не значила ничего, ровно ничего. Внезапно нас рвануло вниз, всех вместе с плотом, вниз под бешеную, зеленую, кипящую воду. Наши бревна ударились о скалу, меня оторвало от них, завертело и потащило вперед. Меня вытолкнуло на поверхность, перенесло через гребень большой волны, а потом снова потащило под воду, вниз, вниз… не знаю, на какую глубину. Моя левая нога попала между двух камней, вода тащила меня, и нога сломалась вот в этом месте, над щиколоткой. На несколько мгновений я застрял на месте, затем вода отхлынула назад, высвободила меня, вытолкнула наверх, и я снова несколько раз глотнул воздух. Опять я погрузился и на этот раз пробыл под водой так долго, что думал уже не поднимусь наверх. Я молился все время, но тут перестал. „Бесполезно, — сказал я себе, — я сейчас умру“. Но все же я снова выкатился наверх и очутился в спокойной, но быстро текущей воде. Надо мной была лодка, через борт ее наклонился низкорослый, толстый, темнолицый человек. Я заметил, что волосы его имели такой вид, как будто он никогда их не расчесывает; у него было очень широкое лицо и очень большой рот. Я почувствовал, как он схватил меня за волосы, и умер (потерял сознание).

Когда я очнулся, то увидел, что лежу в маленькой старой рваной палатке из шкур вапити. Я лежал на ложе; на меня кто-то набросил плащ из бобровых шкур. Старый седоволосый человек, напевая непонятную мне песню, накладывал на мою сломанную ногу палки и перевязывал их. Я понял, что это лекарь. Мужчина, которого я видел наклонившимся через борт лодки, сидел рядом. В палатке было еще три женщины, одна совсем молодая и красивая. Когда я посмотрел на нее, она отвернулась, но другие сидели и глазели на меня. Вошло еще несколько мужчин; все они были низкого роста, широкоплечие и мускулистые. У них тоже была очень темная кожа; все они были неказистые и, что хуже всего, над губой и на подбородке у них росли волосы. Разговаривая, они все время посматривали на меня. Речь их казалась мне очень странной; она как будто выходила у них из глубины живота и вырывалась из горла со звуком, который издает кора, когда ее рывками отдирают от дерева. Я подумал, что никогда не смогу научиться говорить на таком языке. Старый лекарь причинял мне сильную боль, бинтуя мою ногу, но я лежал совершенно тихо. Мне хотелось знать, удалось ли кому-нибудь из моих друзей выйти живыми из этих страшных порогов и скрыться или же их подобрали, как меня. Позже я узнал, что водяные боги взяли их; во всяком случае, ни один из моих друзей больше не вернулся в страну племени кутене.

Я подумал, что эти чужие люди очень добры: они вытащили меня из реки и заботятся обо мне. Я попытался дать им понять, что я чувствую, но это оказалось невозможным: они не понимали языка жестов, ни одного знака, что было очень странно.

Когда лекарь забинтовал мою ногу, они дали мне поесть рыбы, кусок крупной жирной форели. Оказалось, что они питаются рыбой, которую бьют острогой ниже порогов и в больших количествах сушат на зиму. Страна была полна диких животных: вапити, оленей, черных медведей, но эти странные люди редко охотились, довольствуясь рыбой и ягодами. Пока я не поправился, я страдал от отсутствия мяса. Я долго вынужден был смирно лежать в палатке, затем стал ковыляя выходить, каждый день отходя от палатки немного дальше, пока не смог добираться до реки и смотреть на рыбную ловлю. Тут для меня нашлась работа. Мне дали кучу рыбы и нож и показали, как разделывать ее для сушки. Вдруг мне стало понятно, почему меня вытащили из реки и позаботились обо мне: я был рабом. Я слыхал, что есть такой народ: который захватывает своих врагов, вместо того, чтобы убивать их, и заставляет пленных выполнять тяжелую работу Я нашел этот народ. Я, кутене со сломанной ногой, лишенный возможности убежать, был рабом питающихся рыбой людей с волосатыми лицами. Я был в глубоком горе. Работу мне давали женщины, жены того мужчины, который взял меня в плен; они показывали мне, что делать. Девушка, дочь хозяина, не приказывала мне ничего, это делали другие. Девушка была со мной всегда ласкова, жалела меня; когда могла, она делала порученную мне работу. Если ее мать возражала, то начиналась ссора, но девушка не боялась этого.

„Когда моя нога поправится, — повторял я про себя, — я убегу. Украду оружие этого мужчины и снова приду к Хребту мира“.

Но перелом заживал медленно; я еще не умел хорошо ходить, когда мой план лопнул. Однажды хозяева стали все укладывать, — узлы с сушеной рыбой, палатки; все имущество погрузили в лодки, и мы двинулись вниз по реке. Мы плыли вниз очень далеко; река становилась шире, она текла через большие темные леса; наконец мы оказались вблизи огромного озера, не имевшего другого берега. Озеро все время бушевало, оно было покрыто огромными волнами и терялось в густом тумане. Ужасное это было место. Там мы стали лагерем вместе со множеством таких же питающихся рыбой.

Кроме рыбы, мы теперь ели водяных дьяволов, плававших быстрее выдры. У мяса их был противный вкус.

Мало-помалу я стал говорить на этом трудном языке настолько, что мог немного объясняться. Спустя некоторое время мне позволили брать лук и охотиться; я убил много оленей, несколько черных медведей, вапити. Но я тосковал — приближалась зима, не имело смысла до весны пытаться идти на родину. А когда удастся уйти, как я, не умея управлять тяжелой длинной лодкой, доберусь назад вверх по этой большой реке, переправлюсь через другие реки, которые мы когда-то миновали. Правда, наш лагерь стоял на берегу реки, и я мог идти вдоль него до страшных порогов и переправиться подальше от них выше по течению, но путь был далекий, через обширные леса, валежник, густой кустарник. Путешествие предстояло очень тяжелое, но мне приходилось испробовать его.

Дух сна показал мне выход. Ночью он сказал: „Попроси девушку, ты ей нравишься, она тебе поможет“.

Проснувшись утром, я посмотрел на нее через палатку. Она глядела на меня, и глаза ее были ласковы, она улыбнулась. Это был хороший признак. Я сказал, что отправляюсь на охоту. Поев, я взял оружие питающегося рыбой и вышел. Но я не стал охотиться, отошел немного в глубь леса и спрятался. Днем она должна была выйти за дровами; если она будет одна, я смогу поговорить с ней. Уходя, я выразительно посмотрел на нее, и она, кажется, поняла мой взгляд, так как тотчас же пришла в лес. Увидев меня, она начала собирать сучья то тут, то там, но все время приближаясь ко мне, часто оглядываясь на лагерь. Я спрятался за корни поваленного дерева; скоро и она зашла за него, и мы стояли рядом, поглядывая на лагерь сквозь разветвления корней, и разговаривали. Я боялся начать; я плохо говорил на ее языке, очень плохо. Я пытался подобрать нужные слова, но они не шли. Она подняла на меня глаза, положила руку мне на плечо и сказала:

— Ты хочешь уйти к своим?

— Да, — ответил я, коверкая слова, — да, я хотеть, уйти, но большая река, не понимаю лодка.

Она засмеялась, осмотрелась тщательно, не идет ли кто-нибудь, и затем сказала короткими фразами, которые я понял:

— Я знаю лодку — я возьму тебя — будь добр ко мне — я тебя люблю.

— Да, — сказал я, — я буду добр к тебе. Я сделаю тебя своей женой и дам тебе все, много лошадей, хорошую палатку, красивую одежду.

Она засмеялась тихо, счастливым смехом.

— Ночью, когда все уснут, мы уйдем.

Я прервал ее:

— Это далеко, много снега, надо ждать, пока распустятся листья.

Она легонько толкнула меня и продолжала:

— Я сказала этой ночью; я знаю, куда идти, что делать, ты пойдешь этой ночью со мной. Я возьму, что надо; когда все будет готово, я позову тебя, вот так. — Она легонько потянула меня за руку.

Я крадучись ушел в лес, но скоро пришел с другой сто роны в лагерь и сказал, что болен и не могу охотиться. Одна из старых женщин дала мне лекарства. Она боялась, что ее раб не сможет работать, охотиться и приносить шкуры. Мне пришлось выпить лекарство, у него был очень неприятный вкус. Лучше было солгать как-нибудь иначе. Казалось, что ночь никогда не наступит, но в свое время солнце зашло, мы поужинали и улеглись. Огонь погас, и в палатке стало совсем темно. Немного спустя питающийся рыбой и его жена захрапели; наконец я почувствовал то, чего ждал: кто-то легонько потянул мою руку. Я медленно встал, взял лук со стрелами и нож, которые, вернувшись с охоты, небрежно положил около своего ложа, и бесшумно выскользнул из палатки. Девушка взяла меня за руку и повела вниз к реке, к маленькой лодке, принадлежащей другой семье. Она заранее уложила в лодку несколько плащей из шкур, немного еды, мех с хорошей водой, так как вода страшного озера была соленой, и оно часто боролось с большой рекой и отгоняло вверх ее снеговую и родниковую воду. Мы сели в лодку, я впереди, девушка сзади на весла, совершенно беззвучно оттолкнулись от берега, и она вывела нас в темноту и молчание широкой глубокой реки. Немного спустя девушка дала мне весло, и я стал неуклюже макать его в воду с большим шумом, но те-перь шум уже не имел значения. Мы все плыли и плыли, не говоря ни слова, пока не начало светать. Тогда наша лодка пристала к берегу, в месте, где было много мелких камней. Мы нагрузили ими лодку, и она опустилась настолько, что ее не стало видно. Тогда мы ушли в глубину леса и почувствовали себя в безопасности. Преследователи не могли бы увидеть ни лодку, ни нас и даже заподозрить, что кто-нибудь может здесь скрываться.

Мы плыли три ночи вверх по большой реке, а затем повернули по небольшой реке, текущей с севера. Это была красивая река, прозрачная и быстрая. Всюду на берегах ее виднелись следы диких животных. Мы плыли вверх по берегу узенькой речки к высоким холмам. Там я убил оленя, моя жена соорудила шалашик из жердей и веток кустарника. Мы развели небольшой костер и поели. Наш шалаш стоял в безопасном месте. Здесь нужно было ждать весны. Я должен был охотиться и добыть много шкур, она — построить хорошую палатку. Так сказала моя жена. И впервые за много месяцев я почувствовал себя счастливым. У меня был кто-то, кого я любил, кто-то, кому я был нужен. Когда настанет лето, мы сможем вдвоем отправиться дальше к моему племени. Да, я был счастлив. Я пел целые дни, за исключением того времени, когда охотился. Вечерами мы сидели у нашего маленького очага и ели; я учил ее своему языку, которым она быстро овладела, и рассказывал ей о своем племени, о нашей стране о прериях, о горах, о дичи.

Я уже не так нетерпеливо ждал лета. Дни бежали быстро и каждый день был счастливым днем. Но скоро на ивах показались листья, стала расти трава, и однажды вечером мы вытащили свою лодку и поплыли вниз к большой реке. Мы направились вверх по ней, двигаясь по ночам, пока не достигли страшных порогов. Там мы утопили нашу лодку, чтобы никто не узнал, что мы прошли этим путем, и пустились в далекий путь по тропе, по которой я когда-то прошел со своими погибшими друзьями. Большой лес не казался теперь таким мрачным, а путь таким долгим. Наконец мы пришли к озеру племени пан-д'орей.

— От этого места, — сказал я, — мы поедем верхом. Я возьму несколько лошадей у этого племени.

Моя жена возражала, но я настоял на своем. Она устала от нашего продолжительного путешествия пешком; видно было, что с каждым днем она устает все больше. Я должен был добыть хотя бы одну лошадь для нее. Я видел лагерь и около него множество лошадей. Когда люди в лагере уснули, я вошел, несмотря на то, что ярко светила луна, прямо в проходы между палатками, украл женское седло и отрезал от привязи двух самых лучших лошадей, каких только смог найти. Я повел их туда, где оставил жену. Она была страшно напугана так как никогда не ездила на лошади. Я оседлал одну из них, сел на нее и проехался немного, лошадь была смирная. Я затянул подпругу, усадил жену в седло, укоротил ремни стремян и показал ей, как держаться в седле. Затем я сел на вторую лошадь и, ведя лошадь жены на поводу, двинулся по так хорошо знакомой мне тропе.

Все произошло, когда мы еще не очень далеко отъехали. Жена моя закричала, лошадь ее вырвалась от меня и начала становиться на дыбы. Когда я подбежал, жена уже была мертва: подпруга лопнула, жена упала, и лошадь убила ее.

Сначала я не мог этому поверить. Я обнял ее, звал ее, ощупывал ее всю и наконец нашел место удара: голова была пробита сверху. Должно быть, я на какое-то время сошел с ума. Я вскочил и убил ее лошадь, потом убил свою. Я молился ее и своим богам, умоляя вернуть ей жизнь, но все было напрасно. Наступило утро. Я отнес ее немного в сторону от тропы и похоронил как мог. Я посмотрел на запад в сторону той земли, где я так страдал, потерял своих товарищей, попал в рабство, нашел любящую жену лишь для того чтобы потерять ее, и заплакал от гнева и горя. Затем, одинокий, я оторвался от того места, где она лежала, и снова пустился в путь к своему племени.

Сейчас я старик, но многие прошедшие зимы не погасили моего горя. Я все еще оплакиваю ее, и так будет, пока я жив. Нэтаки часто вспоминала рассказ старика.

— Кьяйо! — восклицала она, — какая несчастная, как это грустно.

— Kто, что? — спрашивал я.

— Да молодая жена кутене, конечно. Подумай только, умереть как раз, когда она нашла свое счастье. Никогда больше не видеть солнечного света, гор и этих прекрасных прерий.

— Прерий она никогда не видела, — сказал я как-то, когда мы говорили об этой истории. — Она жила в стране лесов в больших рек, дождей и туманов.

Нэтаки вздрогнула.

— Не хочу видеть этой страны! — воскликнула она, ненавижу дождь. Я хочу всегда жить в этих солнечных прериях. Как добр Старик, давший нам эту богатую страну».