Сам не могу понять, почему я до сих пор не выдрал эту хрень с корнями.

Обычный вентиляционный короб. Старый жестяной уродец — не единожды мятый толчками и пинками отвод, приточка или вытяжка. Чёрт его знает, что в этих тесных и запутанных помещениях, набитых до потолка всякой бесполезной рухлядью, располагалось когда-то: маленькая гарнизонная столовка, аккумуляторная или секретная лаборатория по тестированию содержимого химических боеголовок ракет и снарядов. Сборная жестяная конструкция, стандартные модули которой навечно стянуты по контуру проржавевшими болтами.

Единственная очевидная польза от этой старой жестянки — кусок старой полированной доски поверху, с прошлой недели это у меня что-то вроде журнального столика и прикроватной тумбочки одновременно. Мебелью обзавожусь, ёлки-палки… Можно недочитанную книжку положить, поставить на ночь пластиковую бутылку с тёплой водой. В нашей местности, да с моим перебитым носом, гортань постоянно сохнет. Когда-то этот короб раз за разом красили паскудным синим цветом, сейчас краска пооблетела, осталась сплошная ржавчина.

И острые углы.

Кирпичная вышка-башня со смотровой площадкой на крыше и помещением, в котором я живу, очень узкая, и поэтому в верхней комнатушке практически нет свободного места. Теснота страшная, спускаемая капсула орбитального корабля какая-то, а не жильё. Пригодно только для космонавтов. Впрочем, все мы космонавты отчасти. Зато своё, один живу. А тут ещё и лестница, да не простая, а винтовая… На смотровую площадку ведёт ещё одна лестница, внешняя, металлическая. На неё можно выбраться и из моего окна, вот только это занятие для гимнастов-экстремалов. Вояки, наверняка, гоняли по ней малоценных духов-новобранцев, а учёные — молодых лаборантов, снимающих показания с приборов.

За последний месяц я уже три раза разбивал правое колено о проклятый жестяной короб, каждый раз громко матерясь и давая страшные клятвы. Знаете, как оно бывает — на пустом месте возникает нелепая вредная привычка, обидно неловкое, неправильное движение, которое не получается выпилить из алгоритма. Вот и рублюсь.

Сегодня вмазался особенно счастливо.

— Рота, подъём! — проорала Ирка Кретова, не успев войти в комнату. Бодрая такая, зараза.

Я, естественно, рванул с тощего матраса, и почти сразу удар, искры из глаз. На этот раз приложился знатно, колено разбил в кровь.

Взвыл, конечно.

— Ну ты, Денис, и придурок! — посочувствовала напарница в своей обычной манере... Согласен, несколько специфическое сочувствие, но оно в полной мере соответствует характеру Ирки. — Господи, когда это железо уберёшь?!

— Не ори, а? — прошипел-попросил я.

— Буду! Дай посмотрю! Колено вытяни, сказала! — потребовала она, подскакивая ближе. — И не скули, не мальчик маленький... Бляха, да у тебя кровь пошла! Сиди тут, сейчас аптечку принесу.

И привычно скользнула по лестнице вниз.

Вот нахрена так людей будить, скажите? По утрам, а также днём и вечером, Ирина всегда резка, порой до бессердечности, нарочито деловита, всем своим видом демонстрируя непреклонность и неприступность. А вот какая она бывает в своей келье тихими ночами, не знаю. Хочется, конечно, думать, что в её девичьей светлице, расположенной здесь же, в башне, но этажом ниже, гораздо более просторной и обихоженной комнатке, нежели мой скворечник, на тумбочку перед сном ставится фотокарточка боевого товарища и напарника. И смотрит она на фото задумчиво так, мечтательно, с тоской неутолённого вожделения... Но это лишь скупые мужские мечтания.

Посмотрел на гордость личного хозяйства — старинные, но исправно работающие ходики с кукушкой, висящие на противоположной стене — шесть тридцать пять на циферблате. Запросто бы ещё пару часиков отхватил. Значит, что-то случилось.

Ирка вернулась через пару минут и тут же принялась безжалостно мазать моё несчастное колено йодом и какой-то вонючей мазью из пухлого тюбика без этикетки. Я с удовольствием терпел, уж больно кайфово посидеть вот так рядышком с аппетитно-мягким женским. Особенно, если стоит с утра, как у молодого. Задница, скажу я вам, у моей Иришки… Слов нет для описания какая у неё задница, ага. Это ж песня самого Эроса, музыка, симфония секса, настоящий символ! Жаль, что сегодня эта живая чудо-музыка изуродована пятнами на куртке из камуфляжа ВСР-98 «Флора», она же «Капуста» или «арбузный» камуфляж. Удачный, надо сказать, но старенький, не подходит он для такой женщины.

Зато сложносочинённые тактические штаны на ней классные — камуфло Multicam, да ещё и с бежевыми пластиковыми наколенниками в стиль. Это у неё что-то вроде «парадки», не часто надевает. Ирина не рассказывает, где нашла и за сколько купила такую редкость. Очень дорогая вещь, но и Кретова — человек не бедный. Скорее всего, штаны попались какому-то счастливчику в приземлившейся бочке, там порой настоящий эксклюзив встречается. А вот курточки из «мультикама» нет, носит «арбузную». Дикое сочетание, конечно. В цивильной одежде Ирка принципиально не ходит, работа такая, характер такой. Профдеформация.

Мацануть её я и не попытался, бесполезняк, сразу левым джебом в нос влепит. Хороший у неё левый джеб, электрический. Только и остаётся, что при случае тихонько посидеть, прижавшись к стене спиной. Помечтать. Ибо не даёт, принципы у моего группера.

— Потому как правильное понимание семейных ценностей у девушки! — так наш Дед сказал, когда я пожалился ему однажды. — Замуж она хочет, да так, чтоб ребёночек был, да строго по любви!

Будто нельзя просто побаловаться.

— Эка! Тут только начни баловаться, гулённое дело нехитрое, — философски ответил мне тогда Дед. — Где мы потом небалованных брать-то будем? И без неё найдёшь, с кем расслабиться. По любви надо.

По любви…

А я вот по любви что-то боюсь. Обжёгся сильно, было дело. Имелась и у меня когда-то невеста. Бывшая русская, ставшая чешкой. Сильно я к ней прикипел, очень сильно. А она взяла, да и свалила в сторону заката. Я потом в Карловы Вары к ней приезжал, типа, как к подруге, ну, как бы в гости. На самом же деле неосознанно совершал ритуал прощания, чувствовал, что больше мы никогда не увидимся. И всё равно попёрся, тянуло!

Маша-Машенька, милая шалунья… Училась она на фармацевта в Белгороде, закончила учёбу в числе лучших на курсе, да и уехала в Чехию работать. Успешная такая, правильная, сука, грамотная, лекарства новые придумывает, диссертацию пишет.

С Машкой у нас, как несложно догадаться, в Чехии вышел полный облом и расход бортами, река жизни всё сильней разъединяла суда; разными курсами мы пошли, вскоре уже и жизнь понимать стали совсем по-разному. Так что визит получился более дружеским, чем эротическим. Зря я поехал. Она уже европейский общечеловек, а я кто — азият енисейский, бывший автослесарь, ныне сержант-контрактник, как подозреваю... И никакой диссертации в перспективе. Не в уровень крестьянский конь королеве.

Пожил у неё немного. Поначалу готовился к полной автономности, хотел забронировать гостиницу, чтобы жить этаким независимым и гордым героем-любовником. Машка всё переиграла — сняла мне жильё в старинном доме, настоящую чешскую провинциальную квартирку, весьма бюджетно и удобно. По-человечески отнеслась.

С питанием в Чехии никаких проблем, относительно дёшево, гостиничный ресторан не нужен, их столько вокруг понатыкано по уютным подвальчикам... Настроение питию не способствовало, потому я легко отходил тёмненьким бархатным пивом, без добора градуса и литража. Тихо, спокойно, ни скандалов, ни шумов лишних. И ещё — в окрестных «ресортах» и «иннах» живут излечивающиеся отдыхающие. Страшное сообщество, специфическое. Ездил я как-то в детстве с родителями в город-курорт Трускавец, так вот — примерно то же самое. Громкие оздоровительные базары за столиками в столовке, ценные советы, яркие впечатления от клизм, публичные оценки собственного самочувствия — тошно слушать. «Серафима Ульяновна, а вы, позвольте спросить, чем с утра, драгоценная наша, клизмились, ромашкой или ландышем?».

Впрочем, в Карловых Варах слушать не очень напряжно, приезжие говорят на разных, иной раз плохо понимаемых языках. Кроме немецкого, его я откуда-то неплохо знаю. А вот эмоции одинаковые. Те ещё, больничные, здравые и сугубо полезные. Я от такого оздоровительного фона словно постарел. С иностранцами в кабаках общался на английском. Он у меня весьма хреновенький, но словарного запаса для несложного трёпа хватает. Чешский же учить не стал из принципа. Несчастливая для меня страна оказалась, да и бог с ней, пусть хоть пропадёт, хоть расцветёт.

Зачем рассказал? Затем, чтобы обозначить: вот за этим порогом я не припомню ничего связанного. Всё, что со мной было после этого, вырезано из памяти. Не знаю, что было непосредственно перед тем моментом, когда меня спеленали, обкололи и усадили в баррель. Лишь иногда ассоциативно вспыхивают какие-то рваные воспоминания, словно в голове прокручиваются короткие, всего на несколько секунд, любительские видеоролики. Память подчищена лишь частично, выборочно. Нет воспоминаний о последнем месте работы-жительства, о родных и близких, об образовании, например. Поэтому ни про свою личную жизнь, ни про остальные любовные истории, накопленные за мою недолгую жизнь, ничего интересного рассказать не смогу. Знаю, что та любовь оказалась несчастливой.

Где же её взять, счастливую? На новом месте, где же ещё, вряд ли меня отправят назад. Ну, а что… Конечно, здесь, это же не Чехия. А здесь Жестянка. Местность, мир, а может и планета.

Вот только Ирина мне до сих пор чешскую Машку напоминает, хоть ты тресни. Похожи они обликом, чисто внешне схожи, даже удивительно, словно сёстры. Наверное, вот это мне и мешает.

— Что же ты такой неопрятный? Всё, надевай штаны, боец, не пугай девушку огурцом, — пробурчала напарница, резко вставая со скрипнувшей кровати.

Это да, огурец с утра такой, что аж в штанах хрустит.

Больно ноге. Что ж так не заладилось-то с самой зари?

— Как вернёмся, к Магдалине пойдёшь, пусть посмотрит, — безапелляционно распорядилась вредная женщина.

Не хочу к Магде. За две минуты любого до смерти залечит. Магдалина Оттовна Катилюте — чудовищной мощи доктор. Из любого положения и с любого расстояния шприцом попадет в нужное место и в нужный сосудик иголочку воткнет. И точно по месту, без подранков.

Помолчал секунду. Потом лишь вздохнул и спросил:

— Что там, родная?

— Зов небес, коллега! — выдохнула Кретова. — Два барреля к нам торопятся, попадают в ближний сектор, причём почти рядом, судя по траектории. На северо-западе. Голубой да жёлтенький. Купола раскрылись, срыва нет.

Раскрылись — ключевое слово, тут спасателям положено поторапливаться всерьез, время дорого. Я громко присвистнул. Надо же, какая удача, ещё и жёлтенький есть! Давненько их не было, жёлтеньких-то, это важная тема! Гиперважная тема! Всё ясно, группе надо гнать полным ходом, то есть вваливать так, что даже чайку на бегу не хлебнёшь.

— На боевое поле летят, или к лесу сносит?

— Точняком валят, ветра почти нет.

— На глайдере рванём?

— На хренайдере... Блок питания пустой, дожгли, бездельники, на бытовухе, только в воздухе и висит, скотина чёрная, а везти не хочет. На «уазике» поедем, — сообщила она.

Глайдер, он же гравилёт, реже антиграв, даже с абсолютно пустым блоком питания способен висеть над землей чёрт знает сколько времени. На такое зависание остатка энергии у аппарата почему-то хватает, плиту при активации паролем вполне можно толкать вручную, нагрузив её чем-нибудь тяжёлым. Если нужно чего транспортировать, недалеко, конечно. По территории, например, по хозяйству. А вот дальше не получится. Потому что в таком случае, то есть без батарейки, глайдер не будет обтекать поверхность, пойдет строго по горизонту. Почему — никто не знает.

Ну, это нормально, на Жестянке вообще мало кто чего знает. Даже Дед.

Ладно, на джипе так на джипе. Кое-как присел, шнуранул ботинки.

— Сам спустишься по лестнице?

— А на ручки?

— Облезешь.

— Огорчила. Тогда я в окно прыгну.

— Дурака кусок.

Поговорили.

Голому собраться — только подпоясаться. Тревожный рюкзачок на одно плечо, ствол на другое, вот и весь набор, который нужно ухватить. Ствол у меня незамысловатый — самый короткий мосинский карабин, в Сибири такие до сих пор называют «колчаками». Оптики на нём нет, всё никак не разживусь. Мы люди простые, с открытого садим... У Ирины машинка немного поинтересней, СКС с оптикой и штатным неотъёмным штыком.

На выходе я глянул в круглое зеркальце со старой амальгамой, подвешенное сбоку от двери. Тоже старое. Зато настоящее, а не полированный кусок нержавейки, как у остальных! Низковато висит, для моих метра восьмидесяти семи неудобно, перевесить надо бы. Что ж я такой ленивый стал? Согнувшись, с опаской посмотрел на себя.

Ну что, доброе жестяное утро, Денис Рубин, молодой интересный мужчина тридцати четырёх лет от роду, русский, скорее всего несудимый и не привлекавшийся, скорее всего — бездетно-неженатый… И без всяких «скорей» не очень везучий. Не морщи нос, пацан травмированный, вполне может быть, что именно сегодня ты что-то там обретёшь и перейдёшь на новый уровень. Действительно, нет причин унывать, всего лишь колено рассадил… А мог бы во сне и поперхнуться чем-нибудь. Жив, здоров, никем пока не съеден и не зарезан. Работа интересная есть, друзья-подруги, грех жаловаться.

Зараза, как бодренько щетина полезла — всего два дня не брился, а уже лезет вовсю, кто бы её просил! От нервов такая скорость роста, что ли? Борода у меня, как я считаю, некрасивая, бело-рыжеватая, поэтому стараюсь не отращивать. На башке — короткие волосы, светлые, лицо славянское, правильностью пропорций не блещущее, что в наши дни нормального мужика должно только порадовать. Что ещё можно отметить… Не очень-то приветливый усталый взгляд специфического ремесленника, кинутого в Европе красивой женщиной, а затем перемещённого чёрт знает кем и зачем в края эти непонятные. Глаза красные, жуть! Вообще-то они у меня вроде серые, но не сейчас. А на носу что это за шрамик, когда получил, что именно произошло?

«Мультикама» у меня нет, «Флору» не люблю, хожу в старом добром костюме «Горка».

Пятисотка просыпалась по расписанию, вокруг зазвучали женские голоса, со стороны пищеблока потянуло аппетитными запахами готовки. Трудового народа не видно, кто-то уже на рабочих местах, кому-то рано ещё. Спит и мой сосед по двору, мастер Левашов, под большущим навесом его мастерской, что стоит на площадке напротив, никакого шевеления. Живут же люди.

Это наш гарнизон и одновременно посёлок так называется, Пятисотка. Почему — никому не ведомо, Владимир Викторович Казанников, глава поселения и начальник гарнизона, которого в общине принято называть просто Дедом, выдвинул версию, что некогда именно так назывался секретный «Объект 500». Дедом мы его называем только за глаза, он это прозвище не любит. Извольте обращаться по имени-отчеству.

В плане Объект-500 похож на пятилучевую звезду, окружённую невысоким земляным валом с восстановленной несколько лет назад железной стеной. Поверху — ряд колючей проволоки, это так называемый безопасный периметр. Зачем он нужен, первопоселенцам гарнизона было не совсем очевидно. Логика у них была такая: раз периметр имелся тут изначально, то пусть и останется, военные люди его неспроста поставили. Сначала была только колючка. Затем защитный контур укрепили листами жести. Внутри территории расположены пять больших бетонных капониров, для маскировки покрытых землей с дёрном, на котором периодически зеленеет травка и кустики. Недавно там три птичьих гнезда возникло. От каждого капонира к центру Пятисотки тянутся короткие дороги.

Когда-то в секторе стоял зенитно-ракетный дивизион, Дед считает, что это была система С-200 «Вега», по классификации НАТО — SA-5 Gammon — советский ЗРК дальнего радиуса действия, предназначенный для обороны больших площадей от бомбардировщиков и других стратегических летательных аппаратов. Как наиболее мощное средство ПВО эта система длительное время не поставлялась на экспорт и была развёрнута исключительно на территории СССР.

Шесть пусковых установок, аппаратная кабина, кабина распределительная и подготовки к старту, дизельная станция, двенадцать автоматических заряжающих машин с ракетами и антенный пост с радиолокатором подсвета цели. Ракет, тягачей и пусковых установок не осталось. А вот ложементы для ракет в капонирах сохранились почти все. Тем не менее, Владимир Викторович регулярно нам с Иркой намекает, что если хорошо поискать, то кое-что материально интересное может и найтись. Осталась же нам в наследство замечательная электростанция с двумя котлами — жидкотопливным и универсальным, этот можно хоть дровами топить. Вот только с дровами плохо, а бензин жалко.

По краям «Объекта» на двух насыпных земляных конусах раньше стояли выкрашенные в песочный цвет радиолокаторы — коробки-кунги на колесах со сложной дюралюминиевой антенной. Нынче один радиолокатор валяется под откосом, сброшенный вниз каким-то мощным ураганом, всё мало-мальски пригодное из отсеков уже попёрли.

В сводчатых капонирах теперь живут не вояки и учёные из научного блока, а нормальные люди общины. А в двух наблюдательных вышках над низкими строениями неясного назначения — ненормальные. Такие как я. Зато у нас есть свобода! Свобода одиночества.

Ступил на выжженную землю территории посёлка и сразу сморщился. Ноет колено. Теперь целый день болеть будет.

Так, надо наскоро оправиться, умыться, взбодриться.

— Ты скоро?

Я не ответил, уж пару минут боевая подруга и спускающиеся баррели подождут. К ноге, требуя немедленной ласки, прижался рыжий общинный кот по имени Прохор. Из пасти зверя торчал вяло шевелящийся мышиный хвостик. Пришлось погладить по упругой спине. Прохора никто не кормит, тут мышей предостаточно. Эх, добыть бы на радость аграриям кошечку, наплодить котят…

Вокруг всё привычное. Рукомойник из дюралюминия, прибитый прямо к кирпичной стене, три детские коляски, приспособленные для перевозки груза вместо тележек, несколько ржавых бочек на углу. Рядом массивная чугунная ванна под навесом с системой желобов-водоводов, я их сам монтировал и отводил водосток так, чтобы в кратчайшее время собрать максимальное количество дождевой воды. Ванна старая, внутри чистая, снаружи страшноватая, хотя лягушки там заводиться не успевают. Лягушки здесь в дефиците, их и на Дуромое не так-то просто обнаружить. Это эпизодически работающий сантехнический аксессуар. Не многие в этом мире ещё помнят это слово. Наверное, кому-то трудно будет поверить, что я ней купаюсь. Во время коротких, но очень бурных ливней под аккомпанемент грозы с молниями, а в начале лета они именно такие, я успеваю её вымыть и набрать в ёмкость чистой прохладной влаги. Если нахожусь рядом, конечно.

Поначалу в эту ванну лезли все кому не лень. Только я отдраил её до санитарной нормы, и нате вам, повалили нежданные любители купания. Пришлось разъяснять, чьи в лесу шишки, пару раз даже кулаки применил. А что, любишь купаться, люби и ванночки помыть. Это моя ванна, мой маленький пруд.

В отличие от электрики, сантехнические коммуникации сохранились на Пятисотке гораздо лучше. Неподалёку прямо по поверхности проходит трубопровод, открытый солнечным лучам. Последние дни на Пятисотке были тусклыми из-за висящей в воздухе пыли, но жаркими, и солнце нагревало трубы. Водонагреватели забились песком десятилетия назад, но теплая вода после дождей там бывает, нагреваясь от труб. Где-то с полгода назад сводная бригада умельцев пыталась запустить водоснабжение от речки, но мастера потерпели фиаско. Восстановленный насос оказался маломощным, не обеспечивал необходимого давления, да и фильтр быстро забивался. После двух недель мучений Владимир Викторович операцию «Напор» прекратил.

Скамейки для отдыха, одна из них любимая, я за ней ухаживаю, один раз даже красил. Со стороны речки к периметру посёлка вплотную примыкает небольшой пруд, в котором наши аграрии пытаются разводить карпов, а заодно это наш пожарный водоём. За ним стоит одноподъездное двухэтажное здание. Целых дверей и окон в нём нет, одни мрачные проёмы. Мы совсем недавно с большим трудом смогли восстановить кровлю. Дед считает, что здесь когда-то размещался штаб гарнизона, а может и чего поважней. Хорошо бы побыстрей восстановить этот дом до состояния жилого, классная получится обитель. Жаль, свободных рук и лишних людей у нас нет, как тут восстанавливать…

В здании пока никто не живёт, и поэтому заброшенный двухэтажный штаб наполнен лишь леденящими душу звуками. Сильные ветра колышут отошедшие от дерева листы железа и куски шифера. Кажется, что внутри кто-то постоянно ходит и наблюдает за тобой. Жутковатая иллюзия.

Кровля здания после восстановления стала пятнистой, заплата на заплате, и все из разных материалов. Жуть, дом словно вытащили из игры «Фоллаут». Достать бы краски, да покрыть бы кровлю зелёным цветом. Именно зелёным, его так не хватает в этом серо-жёлтом мире.

Вообще-то на Пятисотке перманентно идёт какая-нибудь очередная ударная стройка. Мы вечно что-нибудь роем, что-то куда-то тянем, разбираем-монтируем, ремонтируем, адаптируем и усовершенствуем… Мало на Жестянке существует поселений, которые вот так шевелятся, отдельное спасибо Владимиру Викторовичу, что пинает личный состав.

Только строить особо-то не из чего, со стройматериалами дело дрянь. Обрезную доску не найдёшь, это страшный дефицит, о фанере можно только мечтать. Строевого леса поблизости не обнаружено, у реки стоит небольшая рощица, где растёт акация и какие-то кривые саксаулы высотой максимум в пять метров. В дождливый сезон эти деревья, до сих пор не идентифицированные по причине отсутствия в общине квалифицированных ботаников, покрывают небольшие листочки с зубчиками по краям, сочные, жирненькие такие. В засуху они постепенно желтеют. Эта роща тоже под искусственным поливом, благо река совсем рядом. Именно там, в тени, гуляют дети общины.

За деловым мотаться нужно далеко, километров за тридцать... А на чём, скажите, возить хлысты? Лишнего транспорта нет. Поэтому на Жестянке чаще всего люди строят из того, что падает с неба. Из металла вскрытых баррелей и частей внутренней обшивки. Радиолокатор подсвета цели Дед разбирать не разрешает, стратегический запас.

В секторах между дорогами-лучами и за периметром расположены разномастные огороды — открытые и теплицы аграриев, опытное поле и свинарники. Без них общине никак не выжить, это только молодняку поначалу кажется, что можно прожить исключительно охотой да рыбалкой.

Солнца тут предостаточно, с водой хуже. Дождей нет уже три недели. И ещё пару недель не будет, точно говорю. Великая сушь, такое время, приходится постоянно поливать. Аграриев спасает небольшой ручеёк, протекающий по территории — в давние времена ещё первые обитатели Пятисотки прорыли от реки Дуромой самый настоящий канал. Титанический труд, скажу я вам, как за такое не уважать предшественников-основателей.

С вершины второй кирпичной вышки, что стоит по диагонали от моего жилища, приветственно махнул рукой несущий службу Джон, а я, с шипением ковыляя к внедорожнику, кое-как отмахнулся. Джон держит в руках АКМ, и это пока единственное в Пятисотке автоматическое оружие. У его напарника Игорёни на вооружении длинная «мосинка» со штатным прицелом. Хреново на Жестянке с огнестрельным оружием, до крайности не весело. Гладкоствольные ружья ещё как-то можно добыть, а вот нарезняк заиметь почти нереально. Всё перечислил? Нет. В общине имеются три несамовзводных револьвера системы Нагана. Два находятся у старших женщин бригады аграриев, матрон. Они чаще всего работают на открытом воздухе, какое-то средство самообороны необходимо иметь. Третий у Магдалины Оттовны, в санчасти всякое может случиться, пациенты порой сложные. Ещё есть три вертикалки двенадцатого калибра, эти у молодняка.

Ну и личная супервинтовка Казанникова.

Где он сам, кстати? Спит ещё?

Джон в бинокль пристально смотрел в сторону боевого поля. Чётко работает. Это охрана посёлка, четыре человека, несущие службу на фишке посменно, круглосуточно. Двое часовых стоят на вышках, остальные дежурят на подхвате, отсыпаются или присматривают за женщинами, вышедшими на внешние работы, то есть за периметр базы. Но и их припахивают для хозяйственных нужд, конечно, мужиков на Пятисотке совсем мало. Дед и припахивает. Он у нас староста общины, глава поселения. Главный по всему, вождь, короче.

Огляделся вокруг.

Народа не видно, все заняты своими делами, работают. Здесь нет места праздношатающимся, никаких условий для вольных художников и поэтов. Лишь в сорока метрах к северу возле большого навеса у длинного стола толпится группа разновозрастных детей. Это хозяйство Камиля Левашова, которого у нас все называют Левшой. Левша и есть, незаменимый человек, уникальный мастер на все руки, умеющий делать всё вообще.

В хорошую погоду он работает на свежем воздухе, под этим самым навесом. В ненастную уходит в маленькое здание бывшей подстанции, где у Камиля размещаются жильё и основная мастерская. Судя по тому, что дети не сидят на лавках, можно понять, что сегодня у них уроки технического творчества и изобретательства. Кроме прочего, Камиль ведёт занятия по прикладной физике и химии. А после того как мастер собрал для них четыре настоящих охотничьих арбалета, пацаны в нем души не чают. Ведь вооружённый мальчишка уже не пацан-босота, а настоящий мужичок.

Над мастерской-подстанцией медленно крутит лопастями ветряк генератора. Есть три солнечных панели, большим количеством мы пока не разжились. Как назло, «солнышки» попадаются в красных бочках, которые редко приземляются на полигоне. Ветряков уже четыре и в совокупности с небольшой турбинкой на плотине суммарно вырабатываемой всеми агрегатами электроэнергии хватает на скудное освещение Пятисотки и зарядку аккумуляторов. Основной генератор запускается редко, при больших нагрузках. Например, когда задействован токарный станок Левашова, в медсанчасти идёт операция или же нужно включить мощные прожектора освещения периметра.

Гм-м… Похоже, они пятый арбалет и собирают. Я не стал отвлекать мастера даже приветственным взмахом руки, человек важнейшим делом занят, учит детей работать головой и руками. Он вообще всегда занят, масса заказов на ремонт или изготовление.

Ходит Левша плохо, очень недалеко и недолго, не помогает даже тросточка. Всему виной травма при приземлении барреля. Его как-то неудачно, неправильно разместили в чашке ложемента или плохо зафиксировали привязными ремнями — при ударе Камиль повредил спину, а откликнулось в ногах.

Вечерком к нему зайду.

— Прыгай быстрей! — не оборачиваясь, бросила Кретова. Она уже сидела за рулём замершего рядом внедорожника.

— Ты вообще нормальная, Ира, падла? — я реально разозлился, аж кулаки сжал. — Какой тут прыгай!

— Давай, давай, не дави слезу, шевели булчонками! У меня в сумке термос лежит, налей-хлебни! — и она тут же рванула с места, словно ужаленная, через пару мгновений пролетая через заблаговременно открытые ворота центрального выезда.

Издевается, что ли, как тут нальёшь?! Табуретка на колёсах!

Но пить чай я буду. Даже в таких условиях.