Глава 6

15 апреля Тайнсайд подвергся бомбардировке при воздушной атаке на цеппелинах, и уже 25 апреля в газетах были напечатаны подробные статьи об этих событиях. Вер стояла рядом со своим мужем в кабинете Ричарда и чувствовала его руки, обнимающие ее за талию.

– Я так тебя люблю, – сказала она. – Мы счастливчики, у нас впереди вся жизнь, не то что у этих тайнсайдцев, или у мальчиков в Ипре, или у… – она остановилась. – Мы находимся посреди катастрофы, дорогой, она уже нашла наших мужчин и теперь идет за нами.

Он крепко ее поцеловал.

– Нет, она не угрожает нам, тебе, Эви. Это война, просто война, но ты, я думаю, слишком устала, ты не присела отдохнуть ни на минуту с тех пор, как настояла на возвращении к своим обязанностям после срыва – слишком рано, по моему мнению.

Они стояли в кабинете Ричарда, смотря на карту военных действий, которая была повешена на доску слева от его стола. Через несколько дней после получения телеграммы от Потти, когда Вероника лежала в постели, слабая и оцепеневшая от шока и отчаяния, он послал за своим старым рабочим столом и секретером, которые находились в доме его родителей в Камбрии. Ему не хотелось оставаться в кабинете лорда Брамптона, который казался ему слишком угнетающим, наполненным болью от избиений, которые Оберон терпел от своего отца.

Ричард осмотрел подвал и нашел несколько пустых складских помещений, которые могли, по его мнению, послужить для административных целей, если война продолжится, но которые требовалось электрифицировать. Он выбрал одно, которое находилось ближе всего к залу для прислуги, для своего кабинета, и занялся приобретением всех стерилизаторов, которые только мог найти, для сфагнового мха, а также руководил электрификацией подвала и чердака. Все это он делал за свои деньги, что сильно истощало его ресурсы, но на чем он настаивал, говоря, что это меньшее, что он может сделать в военное время. Создавалось такое впечатление, что телеграмма Потти, а также срыв Вероники подтолкнули его на новый уровень и даже улучшили его память. Или дело было в том, как иногда думалось Веронике, что всем им казалось, что если они будут усердно трудиться и будут очень, очень хорошими, то они каким-то образом смогут заслужить жизнь для своих мужчин? Когда Вероника впервые появилась на кухне после двух недель затворничества, ей сразу же было предложено какао и медовый пирог от Эви, а также крепкие объятия. «Все будет хорошо», – сказала Эви тогда. Удивительно, но какая-то часть Вероники поверила в это.

Сейчас же она взяла лицо Ричарда в свои руки и поцеловала его.

– Работа помогает мне проживать день за днем, дорогой, и, словно плотина, удерживает меня от того, чтобы убиваться по любому поводу. Но потом что-нибудь обязательно просачивается – как та новость про газ, который немцы использовали в Ипре, что значило, что мы тоже его используем… И к чему в итоге все это приведет?

Ее голова раскалывалась от усталости и, может быть, еще от нескончаемого сверления в коридоре, с которым рабочие проводили электричество в их подземный мир.

– Ты должна попытаться поспать, дорогая.

Она улыбнулась.

– Я пытаюсь, иногда, после… – Она поцеловала его снова, вспыхнув при воспоминаниях об удовольствиях этих темных часов, ведь теперь он окончательно окреп. – Но это кажется неправильным – сейчас, когда Оба нет, а следующий конвой уже на подходе. Так много поломанных душ и тел, день за днем.

Ричард прижал ее к себе сильнее, целуя в шею.

– Я знаю, что говорил это и раньше, но моменты счастья – это не преступление. И я знаю, что еще говорил тебе, что ты работаешь в палате экстренной помощи уже три недели, так что не попросить ли тебе Матрону о стандартных сменах?

Вероника покачала головой.

– Я полезна, я учусь. Я нужна. Конечно же, я предпочитаю это уборке. Это заставляет… Помнить, как Эви сказала «предположительно».

Он поцеловал ее в лоб.

– Эви права. Всегда остается место сомнению. Думай об этом, а не о другом.

– Какие могут быть сомнения по поводу всех четверых? Одного снаряда было бы достаточно. – Вероника заставила себя остановиться. От этого не было никакого проку, только вред. Она повела плечами, и Ричард ослабил свою хватку, повернувшись к столу. Он подал ей отчеты по расходам, которые доктор Николс составил перед тем, как уйти в отпуск.

– Вот, это то, за чем ты пришла, дорогая моя девочка, о чем просил Нэрнс. Ты говорила, что Эви прибавит это к цифрам по кухне, верно? Я изучил их и готов согласиться с тобой в том, что они адекватны.

Временный начальник медицинской службы, доктор Нэрнс, активно навязывал себя и свои идеи Матроне, а все это утро изводил леди Веронику как коменданта просьбами предоставить ему актуальные отчеты по расходам госпиталя.

– Кажется, он невероятно интересуется нашими счетами и гораздо меньше озабочен пациентами, чем Николс, – отметил Ричард.

Вероника пробежалась по бумагам глазами.

– Полагаю, у каждого свои методы, а мы еле вписываемся в бюджет больницы. Но, во всяком случае, фонд, который ты основал для поддержки рабочей программы, не находится в области его интересов, и поэтому он может держать свой нос подальше. Он и правда как будто находится одновременно повсюду, как сильная сыпь – как-то так выразилась Эви. Ты уже получил ответ от кого-нибудь из своих корреспондентов? Я понимаю, это непросто, ведь люди с опаской приближаются к тем, кто скорбит, но больше всего нуждается в общении. У нас есть чайные вечера, а на время более теплой погоды запланирован праздник, но это все для госпиталя. – Она судорожно набрала ртом воздух, видя, как терпеливо улыбается ее муж, но ей нужно было продолжать говорить, продолжать оставаться заинтересованной и работать. Это то, что делала Эви, но что она не делала? Она была как сила природы, эта девочка.

Из коридора послышался грохот, потом крики.

– Эй, поосторожнее, эта штука чуть не упала мне на ногу.

Сверление продолжилось.

Это Эви предложила, чтобы Ричард использовал свои умения зарабатывать деньги для поддержания рабочей программы в Истерли Холле, когда закончит проект электрификации. Это предложение последовало за попытками Ричарда помочь на кухне и за визитом бывшего пациента две недели назад – частично нетрудоспособный капрал армии со своей женой не могли найти работу, и у них совсем не осталось денег. Теперь они работали здесь, в Истерли Холле, и их работа оплачивалась, но еще столько бывших пациентов продолжали давать о себе знать, и их пенсии по инвалидности явно не было достаточно для жизни. Что-то нужно было делать. Нужно было добывать деньги, нужно было находить работу.

Прозвучал стук в дверь, и капитан Симмонс просунул свой – нельзя сказать что нос – в дверь и сообщил:

– Мистер Харви только что получил звонок от сэра Энтони Траверса, Ричард. По всей видимости, Гарри присел ему на уши во время своего отпуска дома, и он сказал, что хотел бы поговорить с вами в своем клубе в Дурхэме через несколько дней, если мы пожелаем сделать ответный звонок. Вы доедете до Дурхэма, если я отправлюсь с вами? Мне не сказали, о чем, собственно, был разговор, но, возможно, он хочет предоставить помощь фонду для ваших безработных. Он славный малый, этот сэр Энтони, – так, во всяком случае, говорит отец. Он, кстати, тоже внесет свою лепту, но я вам уже об этом говорил.

Пока Рон говорил, Ричард вернулся на свой стул и стал перебирать какие-то бумаги, не отвечая. Вероника пригласила Рона войти. Она знала, что, несмотря на то что он продвинулся так далеко и так быстро, ее мужу все еще не хватало уверенности, чтобы покинуть пределы Истерли Холла, и это начало становиться проблемой – проблемой, которую Рон обсуждал с доктором Николсом. Очевидно, с другими он ее тоже обсуждал, потому что они с Гарри были закадычными приятелями и такими же закадычными хитрецами. Рон кивнул ей, и она произнесла заранее приготовленную речь, написанную вместе с ним и Эви еще этим утром.

Она сказала:

– Это было бы просто идеально, Рон. Первое время ему нужен будет кто-нибудь, чтобы обходить разного рода препятствия, если ты, конечно, не возражаешь. Люди могут быть жестоки, я знаю, что они глазеют, и это может быть непросто для тебя.

Она чувствовала, как краска приливает к щекам, потому что она никогда до этого не говорила с ним о том, что он предстает перед людьми с обезображенным лицом, но он настоял на этом, когда они готовили ее слова.

Рон сказал:

– Будем как в старые добрые времена, да, Ричард? Вдвоем расхаживать по городу.

Эви предположила, что Ричард испытает гордость, сопровождая человека, который отважился предстать перед людскими взглядами, чтобы выступить в качестве поддержки. Повисла пауза, во время которой он продолжал разбирать свои бумаги, кладя один документ поверх другого и тщательно их выравнивая. Наконец, он поднял голову и хитро улыбнулся.

– Теперь я знаю, что нет такой вещи, на которую моя жена и мои друзья не готовы пойти ради моего блага, так что как я могу отказаться?

– Отлично, старик. Значит, я отвечаю утвердительно.

Рон подмигнул Веронике и, хромая, вышел из комнаты. Вероника потянулась к Ричарду и взяла его за вытянутую руку со словами:

– Прекрасно, теперь электричество можно провести в твой кабинет в твое отсутствие, чтобы позволить Эви успеть организовать альтернативную кухню на то время, пока электрики будут уничтожать старую.

– Господи боже, – сказал Ричард, целуя ее руку. – Вы двое и правда ведьмы, как говорил Оберон. Вся эта история с Дурхэмом – и только ради этого.

На минуту их улыбки исчезли. Оберон. Где он сейчас? Но Ричард уже поднимался на ноги, потянувшись за своей тростью.

– Поможешь мне собрать вещи?

Раздался стук в дверь, и Рон заглянул в кабинет снова.

– Вы, наверное, не слышите за шумом, но Эви зовет вас – там что-то с тестом для обеда.

Вероника схватила бумаги с цифрами и поспешила к двери.

– Я забыла.

– И теперь ты проклята навечно. Скажи ей, что у тебя выходной и что ты оказываешь ей невероятную милость, – крикнул ей вслед Ричард. – И, я так полагаю, собираться мне предстоит самостоятельно?

Вероника уже бежала по коридору, крича ему через плечо:

– Если ты не возражаешь.

Она сбавила шаг, чтобы не споткнуться о провода, и обогнула мужчин, которые сверлили стены и орудовали отвертками. Кто-то пел в прачечной. Это была Милли, черт ее побери. Было такое ощущение, что она ринулась во вдовство с готовностью и удовольствием, она надела черное на следующий же день после получения новостей и гордо вошла на кухню с влажными от утреннего тумана волосами и с изображением скорби на лице. Вероника подумала, что Эви ее ударит, но миссис Мур ринулась в бой первая, обругав Милли последними словами за то, что та несколько поторопилась: «Предположительно убит, ты, глупая девчонка». Затем она протащила Милли по коридору до самой прачечной.

С тех пор Милли носила исключительно черное и ежедневно просила одолжить ей денег, чтобы она могла дотянуть до зарплаты, но, как подметил Ричард, она на этот момент все еще получала часть зарплаты Джека. Он также обратил особое внимание, что от Потти так и не поступало никаких дополнительных сведений, которые бы опровергли утверждение, что они убиты «предположительно». Миссис Мур говорила, на удивление более дипломатично, чем это было ей обычно свойственно, что шок странным образом влияет на людей и что с Милли, возможно, как раз это и случилось.

Вероника немного помедлила, прежде чем войти на кухню, где царила обычная радостная суматоха и видимость хаоса – как всегда, в двух креслах у огня, охраняемых собаками, было брошено вязание, к которому всегда можно вернуться во время ночной смены, когда еду и питье нужно подавать только в случае необходимости. Конечно, это был не хаос, но радость здесь была. Должна была быть, это было правило дома. Эви подняла голову и кивнула в сторону теста, ожидающего ее на мраморной столешнице.

– Ты хотела научиться, как это готовить, так что хватит прохлаждаться в закутке у Ричарда и приступай, юная леди. Ему надо быть холодным, за этим и мрамор. Не стоит ему слишком долго ждать среди жара плит.

Вероника положила отчеты для Нэрнса на шкаф и сняла белый хлопковый фартук с крючка на двери. У нее было полчаса до начала смены в госпитале – только чтобы успеть раскатать тесто и научиться выкладывать его в форму для выпечки, но она не могла оторвать глаз от Эви с такими темными кругами под глазами, еще более бледной, чем вчера или позавчера, или до этого. Жених и брат этой девушки пропали, но она никогда не расслаблялась, никогда не забывала улыбаться и поддерживать работу кухни на всех парах. Как если бы этого не было достаточно, она постоянно играла с Тимми в детской комнате, которой заведовала ее мать, а еще всегда была готова поддержать шутку и посмеяться в кругу мужчин, но что, если однажды она остановится? Что они все будут делать?

Как будто бы миссис Мур могла читать ее мысли, главная повариха вошла из главного коридора с кипой чайных салфеток в руках со словами:

– Хорошо, вы здесь, леди Вероника. Тогда мы посидим немного в моей комнате, если ты не против, Эви? Нам нужно просмотреть все суммы по кухне – те, что запросил доктор Нэрнс. Он попросил предоставить каждый чек, вы не поверите, леди Вероника. Как будто бы мистер Харви не был ответственным за все счета с начала времен.

Миссис Мур положила чайные салфетки рядом с отчетами, которые принесла Вероника, и взяла их в руки, в ожидании глядя на Эви, которая игнорировала ее, а вместо ответа проверяла ягненка с домашней фермы, который томился во всех трех духовках, в горах морковки, турнепса и репы, чтобы его сэкономить, – что, по всеобщему мнению, делать было необходимо, так как нехватка продовольствия начала становиться заметнее.

– Сейчас же, – прогремела миссис Мур.

Все работники кухни замерли. Эви выпрямилась и вытерла руки о фартук, произнеся:

– Поберегите нервы.

Она подняла брови, кинув взгляд Энни и Веронике, когда выходила из кухни вслед за миссис Мур. Они столкнулись с миссис Грин, которая почти бежала от сушилок к лестнице. Только что прибыл свежий конвой, на этот раз из Ипра, где произошло сражение, получившее название Вторая битва при Ипре. Бедные канадцы, вечно принимают первый удар на себя, бедные все они. Скоро они прибудут, после каждого наступления было то же самое, и между наступлениями, хоть и в меньших масштабах, было то же самое.

Вероника орудовала скалкой под экспертным руководством Энни.

В своем кабинете, пока Рон был наверху и звонил сэру Энтони, Ричард взирал на свое портмоне. Был ли сейчас тот момент, когда он должен отдать дорогой Вер запечатанное письмо от ее брата, которое он велел передать в случае его смерти? Но это был вопрос, которым он не задавался подолгу, потому что надежда не покинула это здание. Еще нет. Еще нет. Но скоро здравый смысл должен взять верх, потому что Ричард был в Северной Франции, он жил там, и кто сможет не стать реалистом после всего, что было? Эти женщины, вот кто: устрашающий батальон, который может дрогнуть, но достоит до абсолютного конца. Писала Грейс, и она тоже не позволит надежде погаснуть.

В комнате миссис Мур Эви сидела в кресле напротив нее и наблюдала, как та просматривает бумаги. Она не могла усидеть на месте, действительно не могла. Она вскочила на ноги.

– Сядь, – проворчала миссис Мур, поправляя на носу очки и глядя не нее поверх документов. – Просто прекрати эту бесконечную деятельность. Тебе нужно быть в порядке, ради пациентов и ради Саймона и Джека, когда мы узнаем, где они. Так что прекрати это немедленно, а то Матрона снова спустится сюда и начнет хлопотать о тебе. Хотелось бы мне, чтобы доктору Николсу не пришло в голову уйти в отпуск, тогда я попросила бы его посмотреть тебя. Тут нужен мужчина.

Эви уселась.

– Не стоит волноваться.

– То, как ты едва ходила по кухне на днях, – это не повод для беспокойства?

– Жар из духовки застал меня врасплох.

Дверь в спальню миссис Мур в подвале была открыта, и который раз Эви задалась вопросом: каково это – спать в комнате без окон? По крайней мере, в ее комнате наверху из окна было видно все до самого Фордингтона и кусочек моря между двух холмов, и ничто не намекало на шахты. Это была обычная сельская местность и небо.

– Глупости, тебе нужно нормально поспать. Твоя мама тоже так думает, и я слышала, как она говорила тебе об этом вчера.

Эви сказала:

– Возможно, я осталась одна, миссис Мур. Сначала Тимми, теперь Джек и Саймон. Это одиночество, миссис Мур, и я не вынесу, если это случится с мамой или папой или со мной. – Она крепко сомкнула губы, произнеся слова, которые она отказывалась озвучивать раньше, но которые так и норовили прорваться наружу. Но они должны снова уйти в глубину, потому что всем было нужно, чтобы она была сильной.

Миссис Мур протерла свои очки. Эви наблюдала за ней. Миссис Мур сказала:

– «Предположительно погиб», помни об этом. Ты не можешь поднимать дух всем вокруг, но забывать о надежде сама, Эви, девочка.

Эви начала подниматься.

– Скоро они вернутся с болот с новой порцией мха. Им нужно будет выпить чего-нибудь горячего.

Миссис Мур жестом приказала ей сесть и резко проговорила:

– Ты прекрасно натренировала своих подчиненных. Позволь им сделать, что нужно. Ты почти, но все-таки не абсолютно необходима, так что расслабься и делай, что я тебе говорю.

Эви кинула на нее короткий взгляд и сделала, что ей было велено, почувствовав, как воздух покидает ее тело, что в последнее время происходило довольно часто. Она была как воздушный шарик, который прокололи, когда пришла телеграмма. Это было небольшое повреждение – она почти что могла его увидеть, – и с каждым днем воздуха оставалось все меньше, и она никак не могла вдохнуть в себя новый. А иногда было иначе – он просто выходил из нее полностью, и она становилась вялой, пустой и слабой, как было на прошлой неделе, когда она еле стояла на ногах, трясясь, как желе, чертова дуреха.

Теперь, сидя на этом стуле, в этой комнате, которую она любила так же, как и женщину напротив нее, она боролась за каждый вздох, ловила воздух, задерживала его в себе, но все ее тело было словно свинец, и она снова теряла его, искала и находила совсем немного. Она с тяжестью вобрала его в легкие. На одну секунду она видела только темноту.

Черное платье Милли.

Каждый день жена Джека приходила в этом черном платье. Но Потти сказал: «Предположительно погиб». Эви сказала ей это. «Повзрослей, Эви», – сказала ей Милли.

Именно по ночам у Эви было время для того, чтобы думать: лежа в постели, она размышляла, где они или как они погибли, видела долгие годы впереди, в которых никого из них не будет, или будут. Может быть, изувеченные, может, нет. Они были ее прекрасными парнями, Саймон, Джек, Об. Возможно, она никогда больше не увидит рыжие волосы Сая, не почувствует мягкость его губ, может быть, он сейчас где-то там, далеко, лежит в грязи, медленно превращаясь в скелет, может быть, больше не будет сгоревшего лука Оба, она почти могла чувствовать этот запах, видеть дым, или скрежета ножа Джека.

Да, она устала, но она не могла спать, и каждый день, каждую ночь приходили еще конвои, со дня на день начнут работать электрики, и на кухне придется организовывать спиртовки, а сегодня наверх нужно отнести счета, чтобы успокоить Нэрнса. И что вообще на уме у Ублюдка Брамптона? Странная это была штука – мир, охваченный войной. Он казался нереальным, но не был. Он существовал и был как колесо, которое делало оборот за оборотом, выкорчевывая куски, оставляя отвратительный след всюду, где оно появлялось, на всем, по чему прокатывалось.

Миссис Мур обмахнулась бумагами Нэрнса, а потом бросила их на стол.

– Я знаю, что обычно говорю, что работа способна разрешить любую острую ситуацию, но в разумных пределах. Тело не может двигаться не переставая, даже если принадлежит дочери шахтера. Тебе нужно принять, что необходимо останавливаться, чтобы стать сильнее. Ты понимаешь меня, Эви Форбс?

Эви смотрела, как губы миссис Мур произносят эти слова, и медленно кивала.

– Да, конечно, я понимаю. То же самое говорю себе я, так что вы правы. – Она заставила себя улыбнуться, и миссис Мур улыбнулась в ответ, но чего миссис Мур не понимала, так это того, что она просто не могла быть слабой, потому что от ее силы зависели все остальные. – Я верю и надеюсь, миссис Мур, правда. Почти всегда. Просто иногда это покидает меня, как воздух. – Миссис Мур выглядела озадаченной, но Эви продолжала: – Я не скажу вам, сколько я смогу продолжать надеяться, потому что я не знаю, но я не прекращу еще очень долго. Мы должны им, нашим ребятам.

Она выпрямилась, почувствовав, как легкие снова наполняются воздухом и как темнота отступает, и найдя слова, которые миссис Мур хотела услышать:

– Я не чувствую, что они погибли, здесь, внутри себя – нет.

Миссис Мур просто кивнула.

– Если придет время и для тебя принять темноту, то ты справишься, так же как все остальные несчастные. А пока есть много молодых ребят, которые просто захотят бульона после прибытия сюда, или заливного из телячьих ножек, или яичного пирога, но ты не будешь на смене сегодня. Ты будешь спать. Или если не спать, то отдыхать. Завтра ты сможешь сделать обход своих бедных новых мальчиков и узнать, что у них самое любимое, и тогда мы им это приготовим. Сейчас – на плитах, а потом на спиртовках.

Она сложила руки на груди.

– А теперь отдыхай. Если сможешь поспать, то замечательно, но если нет – просто откинься на спину и закрой глаза. Все, что я от тебя хочу, когда ты проснешься, – отдать эти счета доктору Нэрнсу и немного прогуляться на свежем воздухе. Твоя мать и я обсудили это, и она придерживается того же мнения, так что будь так добра и просто сделай это. – Миссис Мур тяжело поднялась из кресла, а потом остановила взгляд на своем столике. – О, а лучше почитай это письмо, которое Нэрнс отправил для тебя сюда, вниз, хотя там, скорее всего, какая-нибудь ерунда о том, что требуется еще более тщательная инвентаризация, чем мы с тобой сумели сделать вдвоем. Я так поняла, что этот жуткий человек член того же клуба, что и Брамптон, и прибыл сюда по приказу Брамптона. Но зачем, интересно мне знать? – Она остановилась. – Болтовня старой бабы. Забудь о моих словах.

Эви почувствовала грубую обивку, когда крепко сжала руками ручки стула. Нэрнс знал Брамптона? Она глубоко вдохнула, глядя на письмо, которое миссис Мур положила на бумаги для Нэрнса. Миссис Мур сказала:

– Не сейчас, Эви. Лучше посмотри, у меня новая фотография.

Она указала рукой на рамки над камином. Эви увидела уже знакомую фотографию Грейс, первой нанимательницы миссис Мур, на стене. А рядом с ней висела другая, которую она раньше не видела. Это была она сама вместе с миссис Мур, во время Рождества, рядом с елкой. А за ними стояли Джек, Оберон и Сай, в гражданской одежде, и улыбались. Она откинулась в своем стуле, смотря на них, пока не заснула, и все это время слезы струились по ее лицу, впитываясь в воротник и форму.

Когда она проснулась, миссис Мур уже не было. Бумаги Нэрна все еще лежали на столе. На конверте было написано ее имя, черными чернилами, косым почерком. Она потянулась к нему, поддела пальцем клапан и открыла конверт. Она прочла, потом прочла еще раз. В этот момент она чувствовала, как в нее ворвался воздух, раздувая ее воздушный шарик до предела. Кем он себя возомнил? Как он смел?

Она смяла письмо в руке, вышла из комнаты и сразу же вернулась назад за бумагами. Она не смотрела по сторонам, пока шла по коридору, слова из письма так и плясали перед ее глазами. Она поднялась по лестнице, прошла через дверь для прислуги в главный зал, практически летя по воздуху, который растягивал и истончал шарик. Младший капрал Самюелс, дежурный этой смены, встал из-за стола. Прибывала «Скорая помощь», все были заняты. Дежурные, медсестры, добровольцы, Матрона бегали по залу, из палаты в палату, вниз по ступенькам, к каретам «Скорой помощи», потом опять вверх, сопровождая носилки. У Стива Самюелса один карандаш был за ухом и еще один в руках. Знал ли он, что у него их два? Имело ли это значение?

– Все в порядке, Эви?

Она увидела свое отражение в его начищенных сапогах, и даже его онучи казались напряженными.

– Скоро будет, милый, – выдохнула она.

Стив Самюелс наклонился к ней с обеспокоенным видом:

– Эви, в чем дело?

Она резко повернулась, лавируя между всеми этими людьми, которые гнули спину, спасая жизни, как, впрочем, делала и она. Она вошла в кабинет доктора Нэрнса без стука. Это была одна из приемных, которую доктор Николс провозгласил командным центром империи медицинской службы. Нэрнс пил кофе. Она бросила бумаги ему на стол, а затем и его письмо. Оно все еще было смято. Он поднял голову, сжав губы:

– Я слышал стук?

Она сказала, нависнув над ним всем весом и уперев руки в стол так, что ему пришлось резко отпрянуть и вжаться в стул:

– Сомневаюсь, если только это я стучалась головой о кухонный стол из-за ваших смехотворных и сжирающих время инсинуаций. У нас нет времени на эту ерунду, вы, глупый маленький человечек! Как вы могли прислать мне эту бумагу с вопросом о точном количестве ножей, вилок, ложек и кружек и призывом проводить еженедельную инвентаризацию по этим предметам, как будто бы у нас тут развелось видимо-невидимо кухонных воришек?! Что касается требования о стерилизации всех приборов, кружек и еще бог знает чего, то у Мод, нашей посудомойки, строгие правила на этот счет, и за всю историю существования этого госпиталя не было ни одного случая проблем с желудком. Если, конечно, не считать тех, у кого половина внутренностей болталась в воздухе, когда их сюда привезли.

Она наклонилась еще ближе к нему, и теперь он серьезно побледнел. Его волосы песочного цвета, которые он зачесал на лысый затылок, упали на его очки в проволочной оправе. Он поднял руку. Она опустила ее на стол, буквально прихлопнула ее. Она увидела шок на его лице, и это только подогрело ее ярость, хотя и было единственным, что заставило немного снять напряжение, разрывавшее ее изнутри.

– У нас дефицит всех инструментов, и откуда, по-вашему, мы возьмем еще стерилизаторы? Капитан Ричард приобрел все, которые были доступны, и сдвинул горы, чтобы обеспечивать нормальную работу госпиталя в принципе. В чем ваши приоритеты?

Она задыхалась, воздух входил и выходил, обжигая ей грудь. Она должна вобрать в себя побольше. Она встала прямо.

– Вы просите с нас чеки, со всеми цифрами из отчета. Мистер Харви передает все это бухгалтеру лорда Брамптона, так зачем нам дублировать их еще раз, для вас? Мы тут заняты, вечно в спешке, у нас всегда куча дел.

Доктор Нэрнс тоже встал, его рот был приоткрыт. Он убрал ее руку. Его рот закрылся. Она продолжила, срываясь на крик от злости:

– Мы работаем на кухне так, чтобы это удовлетворяло нашего коменданта, леди Веронику, а также Матрону и доктора Николса. Все, что я могу предложить, – порезать эти бумаги на квадратики и развесить в уборных, а что касается их дальнейшего использования – можете использовать свое воображение, но лично мне на ум приходят ягодицы. Это понятно? Если от вас будет еще какое-то беспокойство, то внимательно смотрите на то, что едите. Кто знает, что там может оказаться в те несколько недель, что вы здесь пробудете? Так, возвращаясь к письму: если вы отваживаетесь приказать уволить миссис Мур или Энни, чтобы заменить их на волонтеров под моим контролем в интересах экономии, то вам явно не хватает пары извилин. Миссис Мур необходима на кухне, как и Энни.

Ей не хватало воздуха, он вырывался из ее груди вместе со словами, и ничего не занимало его места. Она знала, что до слез недалеко, но нет, она не даст им появиться.

– Повторяю, доктор Николс, и Матрона, и леди Вероника, наш комендант, не давали никаких распоряжений по работе кухни, и пока они их не дадут, ничего не изменится, потому что вы, как временный руководитель медицинской службы, не имеете права никого увольнять. Ничего не изменится. Вы. Это. Поняли?

Доктор Нэрнс вышел из-за своего стола и пошел к Эви, а затем грозно навис над ней, держа в руках лист бумаги. Она смотрела ему в глаза, пока он размахивал этим листом и говорил.

– Меня не волнует, что доктор Николс, Матрона или даже сама леди Вероника имеют сказать по этому поводу. У меня в руках находятся директивы лорда Брамптона. В них объясняется, что он распорядился о переводе доктора Николса в другой вспомогательный госпиталь в Ньюкасле, и я должен буду оставаться здесь, пока этот… – он указал рукой в сторону главного зала, – этот хаотичный убогий неорганизованный бардак не будет взят под контроль, а это означает увеличение количества волонтеров при сокращении штата работников на зарплате и установление более строгой иерархии. Те, кто остается, должны соответствовать своему особому положению. Ваша миссис Мур ему не соответствует, а с работой Энни может справиться любая деревенская дурочка…

– Кухня – это генератор…

– Ты маленькая глупая девчонка, – он разрезал бумагой воздух; директивы Брамптона разлетелись и медленно приземлились на пол. Эви заставила себя стоять твердо, хотя она чувствовала, как его слюна летит ей на щеки, пока он орет: – Правительство платит три шиллинга за пациента ежедневно. Таким образом это заведение обходится в три шиллинга девять пенсов, но это с учетом доплат. Его светлость отказывается нести на своих плечах груз дополнительных расходов и вместо этого открывает другой госпиталь, рядом с Лидсом, учреждение поменьше, расходы на которое он будет делить с влиятельным членом парламента. Мы либо закрываемся, либо осуществляем изменения и пытаемся функционировать из расчета три шиллинга за пациента в день. Чтобы это сделать, нам нужно сократить персонал, но, если вы хотите оставить миссис Мур, – пожалуйста. Вы, однако, должны будете покинуть это здание к сегодняшнему вечеру, что, возможно, научит вас уважению к тем, кто стоит выше вас. Тогда останется только надеяться, что миссис Мур справится без вас или умрет, пытаясь это сделать. Вы. Это. Поняли?

Эви уставилась на него, чувствуя, как подступает слабость. Слюна выступила у него в уголках губ, из носа топорщились волосы, и губы были сжаты в одну линию. Только сейчас она заметила, что он был старым, осунувшимся и усталым, а тоска и ярость, исходившие от него, были почти осязаемы. Потерял ли он кого-нибудь? Что может один знать о ком-то другом?

Он приблизился к ней. Она чувствовала запах кофе в его дыхании. Она не двинется. Она перенесла весь свой вес на пальцы ног, как делал Джек, когда дрался. Она глубоко вздохнула, потом еще раз.

– Я уйду, но вернусь как доброволец.

Ее голос бы совершенно спокоен. Она повернулась, направилась к двери и повернула ручку. Дверь открылась. Он сказал:

– Вы больше не войдете в это здание. Вам понятно? Вы доставили неприятности, и я этого не потерплю. Покиньте дом к вечеру этого дня.

Она повернулась на каблуках, выходя в коридор. Здесь, потрясенные, стояли Матрона и сестра Ньюсом. За ними стоял младший капрал Самюелс, широко раскрыв рот. Эви улыбнулась и вдохнула, наполняя воздушный шарик.

– Муха залетит, молодой человек, – сказала она ему.

Вокруг люди работали, помогали пациентам, таскали носилки. Разносились жуткие крики, жуткие стоны.

Ей удалось дойти до двери для прислуги, не оступившись, хотя шарик был все еще пробит, воздух выходил из него медленно, неуклонно, и она чувствовала, что слабость растет. Она спустилась по лестнице, дошла до задней двери, которую добровольцы использовали, когда выходили курить свои дешевые сигареты. Она должна подняться по ступенькам, подышать воздухом и пойти домой, в дом Форбсов, где надо будет поспать, хоть немного. Ей просто необходимо было поспать, потому что ее голова разрывалась от его слов, скачущих и шумевших слов.

Она пересекла двор, затем пошла вдоль тисовой аллеи, через березы, под которыми сквозь траву желтели первоцветы, и через крытый соломой барак, рядом с которым они с Саем встречались. Иногда они могли целоваться, иногда – брать свои велосипеды и ехать в Фордингтон к морю. Иногда… Или никогда больше?

Она остановилась, вернулась к бараку, вытащила свой велосипед из-под остальных, включая велосипед Сая. Он ржавел. Надо будет его почистить на тот случай, если… Но не сейчас. Сейчас она поедет к морю. Там она сможет дышать. Она с силой нажала на педали; правая скрипнула. Раз, два, три, и еще раз, два, три, и еще – и вот постепенно скрип начал утихать, и стали слышны только пение дрозда, а где-то вяхиря, а где-то крик фазана. Она повернула на перекрестке, опустив голову, проехала вдоль живых изгородей, миновала поворот к ручью. Теперь поток бежал рядом с ней, спокойный и полноводный, и вскоре она оказалась в Истоне, рядом с домом пастора. Она хотела остановиться, постоять там, где когда-то стояла Грейс. Она не остановилась, она продолжала катить по Истону, в тени громад шлака, вдыхая запах серы, видя подъемные машины Оулд Мод. Люди махали ей. Она – нет. Ее руки были слишком тяжелыми. Прочь из Истона, по асфальтированной дороге Брамптона, – здесь скрип исчез. Раз, два, три. И вперед – по гладкой дороге Брамптона. Брамптон. Брамптон. Но Ублюдок не имел права занимать место в ее голове. Брамптон. Брамптон. У него были деньги. Как он мог прекратить поддержку, если это с самого начала была его идея? Она повернула налево, как они с Саймоном всегда ездили, по их дороге, через мост в Фордингтон. Было холодно, но скоро она сможет дышать, надуть свой шарик, как-то починить пробоину.

Она ехала и ехала, пока не добралась до песка и не почувствовала ветер, который сбивал ее с ног, волны, которые гремели и выли, и запах соли. Все было таким чистым. Она спешилась, бросила велосипед и пошла по песку, наступая на морской уголь, разбросанный тут и там по берегу. Она прищурила глаза и посмотрела в сторону Ли Энд. Да, это был воистину славный день, когда Джек и Тимми поплыли спасать Эдварда. Глупый Эдвард, что бы он подумал о парнях из Ли Энда, дерущихся бок о бок с Саем, Джеком и Обом? Да, дерущихся вместе с ними, потому что они были еще живы. Ей нужно было говорить эти слова – на тот случай, если Бог слышал. Они вернутся назад и все вместе будут друзьями. Никого больше не выбросят в море.

Она пошла дальше, ее ботинки скользили по песку. Сегодня волн было немного. Было бы хорошо поплыть, почувствовать воду, качаться на волнах, пока они тебя не усыпят. Где Сай? Где Джек? Где ты, Об? Останови на минуту борьбу, и найдем их. Об обещал, понимаешь, что они все будут целы, все они и он сам тоже.

Она подняла голову. Над ней парили и кричали чайки, а вода поднялась уже до щиколоток, доставая до юбки ее формы: но почему боги и Об должны уберечь ее любимых, если сама она не смогла уберечь миссис Мур? Она думала, что сможет вернуться и без оплаты помогать ей делать работу, которая ей уже не по силам. Это не сработало. Это никогда не работает с начальством, они ломают тебя, как они сломали Тимми. Хотя нет, Джек говорит, что это не они. Он мог погибнуть все равно.

Волны разбивались об нее, обнимали за талию, отталкивали и притягивали ее, поднимали ее вверх и снова опускали на ноги. Она заставляла свои ноги нести ее к горизонту, хотя она уже их не чувствовала, а воздух был чистым, он был глубоко в ее легких, и настало время поспать на убаюкивающих волнах под кружащимися чайками и чистым воздухом. Она откинулась назад, смотря на чаек, и погрузилась в море, которое уносило ее будто перышко, а вода умывала ей лицо, снова и снова. Она закашлялась. Плыл Джек, как он плыл спасать пастора. Ее юбку тянуло вниз, ее ног не было, они просто отсутствовали, руки тоже, но это было правильно, это было то, что нужно, потому что все, чего она хотела, – это спать, просто спать.

Ах как плыл Джек. Вверх и вниз по этим мчащимся волнам, а потом он нырнул под них, а потом вынырнул, а потом снова нырнул и утонул. Тимми подоспел к нему, рассмеялся в лицо, и вместе они вытащили пастора. Она смотрела, видела и слышала это потом, когда они притащили этого чертова дурака вместе. Вместе.

– Джек, – позвала она, – Джек, побудь со мной, пока я сплю, я так устала. Джек, не оставляй меня одну.

Вода была у нее во рту, она попала ей в горло, такая соленая, а чайки кричали, выкрикивали ее имя. Она закрыла глаза, и теперь на ее лице не было воды, она тянула ее вниз, крепко держала ее.

«Эви, Эви, я иду. Плыви к нам». – Джек плыл к ней, она видела его, и она улыбнулась, но голос снова позвал ее, и уже не его. Чей же? Он был здесь, неподалеку, он звал и звал. «Эви, Эви». Он был добрым, и она знала его, она нуждалась в нем. Это было все, что она хотела. Джек, Тимми и Саймон шли к ней, сюда, сквозь воду, они плыли, улыбались. Она потянулась к ним, но их относило потоком. Они звали, но был и еще один голос, голос кого-то, кого она должна найти, чтобы он спас ее, потому что ее легкие уже были полны. Достаточно полны, и он должен прийти и забрать ее туда, где она сможет спать, вместе с ним, вечно.

Она протянула руки, потому что он был рядом, но она не могла его увидеть. Она попробовала снова, почти дотянулась. Она была на боку, она переворачивалась на волнах, ее легкие разрывались, она должна была открыть рот, чтобы позвать их, как они звали ее:

– Давай же. Пытайся. Плыви. – Это были Джек, Саймон и Тимми.

Она устала, так устала, ее одежда была тяжелой, такой тяжелой, это была ее форма, но это было неважно, она ей больше не нужна. Она может поспать, и поэтому она позволила морю забрать ее, глубже и глубже. Она опускалась спокойно, и она могла слышать их, Джека, Саймона и Тимми, но там, далеко, за ними, сияла синева, синева всех фиалок. Это был его голос. Джек потянулся к ней, улыбаясь, но тот, другой, приближался, она знала это, и теперь она увидела желтую вспышку. Она потянулась, через Джека, через Саймона и Тимми, и он шел к ней. Скоро она увидит его. Скоро.

Но потом она почувствовала руки, схватившие ее за плечи, и другие, вцепившиеся в ее волосы. Ее руку схватили, потянули. Она обернулась, потому что этот милый голос звал: «Я иду, Эви». Она улыбнулась, потянулась, но потом почувствовала боль, потому что ее руку дернули наверх, она отдалялась от голоса, отдалялась от него, потому что кто-то тянул, тянул. Ее плечо лопалось, кричало от боли. Кто-то держал ее, толкая и толкая наверх, кто-то другой хватал ее за руки, за плечи, а море выхватывало ее, оно хотело, чтобы она кружилась вместе с ним, играла с ним. Ее руку потянули еще сильнее. Так больно. Она закричала. Закашлялась. Захлебнулась.

Она не могла дышать, конечно же, она не могла дышать, она была под чертовой водой, и теперь она боролась, потому что боль пронзила ее, и она била ногами в ботинках и хваталась за людей. Ее все еще тащили за руку и за волосы. Ее руку отпустили, человек схватил ее крепче и стал толкать наверх сильнее, и вот он – воздух, и голоса чаек, и двое мужчин, и ветер, и соль на ее губах, и она задыхалась, кашляла, выплевывая воду и слюну. Боль разрывала ее плечо и спускалась вниз по руке, а Рон Симмонс держал ее и смеялся, переворачивая на спину и таща на берег, а Стивен Самюелс ему помогал. Рон Симмонс кричал:

– Прекрасный день для купания, милая Эви. Прекрасный чертов день, глупая ты девчонка. В следующий раз сними эти проклятые ботинки. Думала, мы отпустим тебя, да?

Теперь они были на отмели, и Самюелс поднял ее под мышки на песок и морской уголь, а Рон Симмонс смешно греб рядом по-собачьи, прямо по отмели, а потом пополз.

– Пришлось снять нижнюю часть ноги, Эви; единственный случай, когда она мешала.

Самюелс помог ей, когда ее юбка начала цепляться за все подряд и жутко мешать, пока они с трудом двигались по полосе прибоя последние два ярда.

– Я уже наслушался этого. Этот червяк просто негодяй. Придется с ним как-то работать, но оставим это на потом.

Они окончательно выбрались из воды, и Эви упала на песок, с Самюелсом по одну руку и Симмонсом по другую. Оба мужчины смеялись. Симмонс забухтел:

– Мы пошли искать тебя на кухню, но ты ушла. Пастор позвонил нам, когда ты пронеслась мимо его дома, как крутящийся дервиш, с таким лицом, будто ты собираешься кого-то убить. Твоя мама предположила, что ты направилась к морю.

Они оба были без рубашек, бледные и дрожащие от холода. Эви попыталась подняться. Самюелс подал руку Симмонсу и поднял его. Симмонс подпрыгнул, но его здоровая нога не выдержала. Самюелс поймал его, и Симмонс засмеялся снова.

– Оп-пля, – вода потекла из отверстий на месте носа по его лицу. Эви подумала, что он не будет выглядеть так же с носом.

Вероника и ее подруга леди Маргарет, которая помогала ухаживать за больными, оправляющимися после лицевых повреждений, бежали по направлению к ним с кучей полотенец, которые они плотно обмотали вокруг Эви, не трогая только ее руку.

– Матрона позволила нам уйти, хотя дел очень много. Я заплачу за это, попомни мои слова, – кричала Вероника, перекрикивая прибой и ветер. Все это время, что они терли кожу Эви, ей становилось все теплее, но вместе с этим росла и боль.

Она сказала:

– Мне надо было поспать. Я запуталась, – она взглянула на море. Его не было. Его? Его?

Леди Маргарет сказала в ответ:

– Помню те времена, когда я «запуталась» после голодовки и суфражистской кампании. Я думаю, ты просто крайне расстроена, взволнована и устала, как и я тогда.

Младший капрал Самюелс взял полотенце из той груды, что Вероника бросила на землю, и кинул одно Рону, сидевшему на песке. Они оба досуха вытерли головы и перебросили полотенца, мокрые насквозь, через плечо.

– А ну-ка, приятель, – сказал Стив, поднимая Рона на ноги. В одной руке Рон держал свою деревянную ногу. Леди Маргарет взяла их одежду, и вместе они медленно побрели к «Роллс-Ройсу», который был припаркован рядом с пляжем на безопасном расстоянии. Самюелс сказал:

– В следующий раз лучше запутайся поближе к дому, Эви. Пруд был бы в самый раз.

Она вновь посмотрела на море, слушая крики чаек, чувствуя ветер и холод. Она сказала:

– Спасибо, что спасли меня. – Она думала, что действительно имела это в виду, но не была уверена.

Они поехали в Истон, усевшись на сухие полотенца в автомобиле, который вела леди Маргарет, мимо шахтерского поселка, прямо к дому родителей Эви у перекрестка Висельников. Ее мама и Тим были уже там, печь была затоплена. Послали за доктором Николсом. Он был в Фентон-Хаусе, рядом с Ньюкаслом, и готов был вправить ей плечо, которое, как заявила леди Вероника, было вывихнуто. Они решили, что доктора Нэрнса лучше не просить, потому что в этом случае либо он, либо Эви не доживет до рассвета.

Рон Симмонс сел рядом с Эви на диван, завернутый в одеяло.

– Что нам теперь делать? Как восстановить Эви на работе? Леди Вероника, что вы скажете?

Вода из отверстий на его лице все еще текла, и он прикрывал их платком, который дала ему мама Эви.

– Но дело не только во мне, вы же понимаете? – сказала Эви. Ее мать сидела рядом с ней и держала за руку так крепко, как будто теперь не отпустит уже никогда. – Как мы можем защитить миссис Мур и всю больницу от твоего отца, Вер? Как мы можем экономить так, как он того хочет?

Леди Вероника собирала полотенца и складывала их, чтобы потом отдать в прачечную в Истерли Холле. Она дала Эви седативное средство, потому что боль пронизывала все ее тело. Леди Маргарет сидела за столом, раскладывая полоски ткани, которые предназначались для следующего коврика миссис Форбс. Наконец Вероника ответила:

– Стив рассказал нам обо всем, что слышал, и Ричард сейчас работает над этим, но нам всем нужно поразмыслить, как быть. Всем, Эви, не только тебе. И еще нам обязательно надо как-то вернуть назад и доктора Николса тоже, хотя сейчас главным для нас всех стало просто пережить ожидание. Так же, как и для всех остальных.

– Говоря о времени, о котором мы совсем забыли, – произнесла леди Маргарет, глядя на часы. – Мне нужно возвращаться к своим пациентам, правда надо. Перевязки, вы понимаете. Мох помогает снять боль, но им приятно, когда их посещают те, с кем они были знакомы, особенно майору Гранвиллю, – она покраснела.

Мать Эви тем временем наливала чай, достав лучший фарфор.

– Сейчас – время для чашечки чая, и не суетитесь, все будет хорошо, – сказала она. Все рассмеялись. Но все они сейчас были так далеко отсюда, понимала Эви, где-то глубоко под водой, в непрестанных поисках.

Вероника получила боевое снаряжение Оберона 28 апреля, в тот же день, когда семьям нескольких призывников пришли письма, что те пропали во время боевых действий и считаются погибшими. Их снаряжение пришло вместе с письмами. Младший капрал Самюелс взял на себя руководство Истерли Холлом и отнес посылку в комнату леди Вероники и Ричарда. Он ничего не сказал, просто отсалютовал и вышел.

Вероника настояла на том, что разбирать его вещи будет она. Ее пальцы никак не могли справиться с сухой и растрескавшейся кожей лямок рюкзака. Грязь из-под Нев-Шапель рассыпалась на ковер. Она достала сменную форму Оберона, его ботинки. Они пахли войной, чем-то мерзким. Ботинки не были зашнурованы. Почему? Их давно не надевали? Его письмо к ней, написанное накануне битвы, тоже было здесь. Его не отправили. То есть никто не думал, что он погиб? Или его просто пропустили?

Она прочла его. Он писал о Вейни, их няне, и о матери, как она любила его, и о том, что он, наконец, смог усвоить их уроки честности и ответственности. В конце он сказал о своей любви к ней и пожелал ей счастья с Ричардом, который, по его словам, был замечательным человеком. Подпись гласила: «Вечно любящий тебя брат, Об».

На самом дне вместе с шарфом, который связала ему Энни, и запасными носками, с которыми, как вспомнила Вероника, так долго сражалась Эви, лежал его дневник. Она посмотрела на Ричарда, который сказал только:

– Решать тебе.

Пока она читала последнюю запись из дневника, Ричард проверил ботинки Оберона и потянул за каблук, который не шелохнулся. Он казался довольным. Он сказал:

– У него есть компас, в противном случае он был бы в одном из каблуков. У него вполне есть шанс вернуться, если…

Вероника перебила его:

– Послушай, Ричард. Послушай это. «Конечно, солнце встает и садится вместе с ней, но если она счастлива и любима, то чего еще желать? Полагаю, этим и велика любовь – она не требует удовлетворения для себя. Господи, прошу, пусть он переживет этот кошмар, и я смогу помочь ему в этом. Для ее блага».

Ричард протянул руку и забрал у нее дневник.

– Думаю, нам не стоит его больше читать. Нам этого знать не нужно.

Вероника посмотрела на свои руки и на грязь, засыпавшую ей юбку. Она не плакала уже несколько дней, но на этот раз не удержалась.