LХХХVII. Болдинская осень
Восьмая глава «Онегина», «Моцарт и Сальери», другие Маленькие трагедии, Повести Белкина, множество «мелких стихотворений»… Болдинская осень — синоним невероятного творческого подъёма. Немыслимый объём написанного. Чтобы всё это переписать (не сочинить, а просто переписать готовое), у профессионального переписчика ушло бы очень много дней. Примите во внимание отсутствие электрического света, ранние осенние сумерки, поздние рассветы, свечка. А ещё примите во внимание — ни шариковой ручки, ни самописки, но чернильница, гусиное перо, которое надо макать несколько раз в минуту… Тоска.
Пушкин — П. А. Плетнёву
31 августа 1830. Москва
Милый мой, расскажу тебе всё, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска… Еду в деревню, бог весть, буду ли там иметь время заниматься и душевное спокойствие, без которого ничего не произведёшь, кроме эпиграмм. Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Чёрт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан.
С таким-то настроением и — творческий подъём, немыслимая продуктивность? Как объяснить?
Иногда нам совершенно не видны истинные причины событий. Вот молодой бедный рыцарь рассказывает о своём удивительном успехе:
Альбер.
Когда Делорж копьём своим тяжёлым
Пробил мне шлем и мимо проскакал,
А я с открытой головой пришпорил
Эмира моего, помчался вихрем
И бросил графа на двадцать шагов,
Как маленького пажа; как все дамы
Привстали с мест, когда сама Клотильда,
Закрыв лицо, невольно закричала,
И славили герольды мой удар, —
Тогда никто не думал о причине
И храбрости моей и силы дивной!
Взбесился я за повреждённый шлем,
Геройству что виною было? — скупость.
Скупой рыцарь. Болдино. Октябрь 1830
Похоже, поэтическому взлёту виною была реальная гробовая угроза. Пушкин в Болдине не в доме творчества, не по путёвке от Союза писателей. Теперь он заперт не царём, а смертью. Он бездны мрачной на краю. Кругом холера, лекарства от неё нет, введены карантины.
Пушкин — Плетнёву
9 сентября 1830. Болдино
Около меня колера морбус (холера смертельная — лат.). Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает — того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь(на тот свет), а ты и пиши мою биографию.
Эпидемия холеры 1830–1831 — первая в истории России вспышка самого смертоносного в ХIХ веке заболевания. (Полмиллиона заболело, двести тысяч умерло.) Были введены карантины, которые эпидемию не остановили. В тех, кто пытался пробраться через оцепление, приказано было стрелять.
Того и гляди: забежит холера, всех перекусает, и отправишься «к дяде». Вот состояние Автора во время создания Восьмой главы и прочей роскоши Болдинской осени.
Смерть может прийти в любую минуту, холера косит всех подряд, не разбирая сословий. Пушкин помнит: всего шесть лет как на 37-м году жизни умер любимый Байрон, подцепив лихорадку.
Эти мысли и эти чувства сами внедряются в сочинения. В Восьмой главе бездельник Онегин в тоске (почти при смерти) вспоминает свою бессмысленную жизнь.
И постепенно в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пёстрый мечет фараон.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников, и трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных…
Но Пушкин уже давно не Онегин. Никакого усыпленья чувств и дум. «Богатырь духовный» (по слову Вяземского). Холера торопит работать. А у Моцарта перед глазами маячит Чёрный человек, после визита которого он всё бросил, днём и ночью писал Реквием. Успел.
Так и Автор изо всех сил спешит воплотить на бумаге бесчисленные замыслы прошлых лет.
Пушкин — Плетнёву
9 декабря 1830. Москва
Милый! я в Москве с 5 декабря. Насилу прорвался я и сквозь карантины.
Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привёз сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme (Домик в Коломне). Несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: Скупой рыцарь, Моцарт и Сальери, Пир во время Чумы и Дон Жуан. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Ещё не всё (весьма секретное). Написал я прозою 5 повестей (Повести Белкина), от которых Баратынский ржёт и бьётся — и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает.
Этот радостный отчёт о Болдинской осени известен, чувства Автора понятны. Он вырвался из смертельной опасности. Три месяца холера ходила рядом. Но если посмотреть не с литературоведческой, а с человеческой точки зрения, — увидим: из 28 «мелких стихотворений» 7 печальных, а 9 — прямо о смерти, гробовые; ведь это жуткая диспропорция. Скупой рыцарь, Моцарт и Сальери и Дон Жуан (Каменный гость) — кончаются гибелью героя; ну а Пир во время Чумы — бесконечные телеги с трупами и несколько человек, которые к вечеру умрут — и знают это; но они поют и пируют вместо того, чтобы хныкать.
Царица грозная, Чума
Теперь идёт на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой….
Что делать нам? и чем помочь?
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю… Писать о смерти можно по-разному. Великий Автор сделал это божественно.
…Возможно, вы ещё в школе слыхали, что Пушкин сжёг Десятую главу. Да и мы тут сто раз цитировали его дневниковую запись 1830-го: 19 октября. Сожжена Х песнь.
Ничего, кроме равнодушия, школьник не испытывает. Ну сжёг и сжёг; мало ли кто чего сжёг. Школьник ни на секунду не задумывается о чувствах Автора, да и учительница вряд ли задумывается.
Конечно, физико-химический процесс горения бумаги всегда одинаков, но… Преступник или шпион в страхе жжёт компрометирующие документы. Палач, торжествуя, сжигает книги еретика, а заодно и его самого. Гоголь сжигает второй том «Мёртвых душ», считая его своей неудачей. (Сжечь неудачное творение было прежде правилом; сейчас публикуют всё, ибо качество перестало иметь значение; главное — скорей, скорей.)
…Но Пушкин отнюдь не считал Десятую своей неудачей. Совсем напротив — она ему очень нравилась; иначе зачем бы он потратил много времени и сил на необычайную для себя работу — изобрёл шифр и тщательно зашифровывал строфы (обрекая амбициозных энтузиастов ХХ века на попытки восстановить текст. Попытки разной степени беспомощности или убедительности — это уж как на чей вкус. Скорее уж мамонта сумеют выковырять из вечной мерзлоты и оживить).
Итак — Автор сжигает Десятую главу «Онегина», драгоценное произведение. Горькое одиночество, сердце сжимается, листы охвачены огнём (даже если передумал убивать — уже не спасёшь), через минуту — пепел. Может быть, он плакал. Может быть, скалил зубы. По-волчьи.
