XXXIХ. Свобода
Выпуская в свет одной книжкой Четвёртую и Пятую главы, Пушкин написал Посвящение. Потом оно без малейших изменений появилось в обоих прижизненных изданиях полного «Онегина». Так что там ни одного случайного слова.
Прими собранье пёстрых глав,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, лёгких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Посвящение. 1828.
О романе тут ни слова. Зато прямо — о дневнике. Записи, сделанные за время незрелых и увядших лет. Ума холодные наблюдения, сердца горестные заметы… — это, конечно, дневник. И забавные словечки там могут быть, и забавные случаи, и мысли, пришедшие во время бессонницы — «змеи сердечной угрызенья».
И это не на старте написано, а после экватора, когда уже ясно различал, что не роман.
В романах всегда есть сюжет. Потому что роман — выдумка (хотя бы и реалистичная). Автор заранее знает, что будет с героями через год, через десять лет.
В дневнике сюжета нет. Потому что автор не знает, что будет завтра. И не может понять себя вчерашнего.
Незрелых и увядших лет — буквально: юношеских и старческих. Да, ему было всего 29, но жить оставалось лишь 8. А мудрость пришла очень рано. Первая глава «Онегина» тому доказательство. Недаром спектакль Вахтанговского театра начинает старый Онегин — Маковецкий. Вот самые первые слова, звучащие со сцены:
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований.
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызёт.
Евгений Онегин. Первая глава. 1823.
Если эти семь строк показываешь человеку на отдельном листке (чтобы не было видно, откуда взяты) и спрашиваешь: «Сколько примерно лет автору?», то наиболее частый ответ: «За пятьдесят». Кто-то говорит «сорок», кто-то «шестьдесят», но 24 — никто. Проверьте на знакомых. (Вдобавок оказывается, что «Онегина» никто не опознаёт.)
Видим: тема ужасных воспоминаний и раскаянья в поэме возникает сразу, в Первой же главе. И «горестные заметы» — последняя строка Посвящения: главная, ударная; камертон ко всему.
Незрелых и увядших лет — вот сообщение о важном изменении, которое случилось с Автором. И это не сторонний наблюдатель отметил, и не о внешности речь, не о морщинах. Пушкин сам сознаёт изменение образа мыслей, личности.
«Прими собранье пёстрых глав», «небрежный плод моих забав» — говорит Пушкин в Посвящении.
«Бессонница моя меня томила, и в голову пришли мне две-три мысли; сегодня я их набросал» (небрежно записал) — говорит Моцарт в трагедии Пушкина.
Слова о небрежных (легкомысленных) забавах не должны нас обмануть. Тут есть кое-что поважнее: неотвязные мысли, преследующие Автора. В том же 1828-м он написал о своих бессонных ночах.
Воспоминание
…В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.
Почему «с отвращением»? Что он проклинает? О чём печаль? Ответы есть. Публикуя «Воспоминание», Пушкин исключил весь финал. Но в рукописи он сохранился:
Я вижу в праздности, в неистовых пирах,
В безумстве гибельной свободы,
В неволе, бедности, изгнании, в степях
Мои утраченные годы.
Я слышу вновь друзей предательский привет
На играх Вакха и Киприды…
Игры Вакха и Киприды — в просторечии: пьянки и девки — в общем-то простительная молодая удаль. Дальше в этих исключённых строках есть более тяжелые… Но для нас бесконечно важнее удивительная вторая строка: безумство гибельной свободы.
Как он мог написать такое? В «Онегине» свобода появляется много раз и всегда как желанная и уж точно положительная категория.
Вот мой Онегин на свободе…
Блистал Фонвизин, друг свободы…
Придёт ли час моей свободы?..
Я каждым утром пробуждён
Для сладкой неги и свободы…
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права…
Поклонник славы и свободы…
Прости ж и ты, моя свобода!
Сравнительно весёлые первые главы полны страстного желания свободы. Как же он мог написать о гибельной свободе? — он, сочинивший Памятник самому себе:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
В «Онегине» все свободы — с маленькой буквы; в Памятнике он написал её с большой. Обожествил.
У греков и римлян не было богини Свободы. Были боги войны, любви, торговли, смерти, судьбы, сна, вина, мщения, страха, ужаса, овощей и воров и пр. А Свободы нет. Замечали это отсутствие? эту чёрную дыру в сонме олимпийских богов.
У каждого ручья — наяда, у каждого дерева — дриада, у каждого пня… А Свободы нету! Тщательные поиски обнаруживают какого-то зачуханного Либера — не бог, не божок, а какой-то шишок, не попавший ни в Илиаду, ни в Одиссею, ни в какой сколько-нибудь известный миф.
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Пушкин. 1836.
Есть разные свободы. Или у Свободы есть разные личины, да и характер у неё зверский. (Удивительного нет; ярчайший пример — Аполлон, бог света, покровитель муз, а список убийств — индивидуальных и массовых — огромен; олимпийский министр культуры был беспредельно жесток.)
Свобода — зверь. Ему нужен намордник (закон) и цепь, скованная из совести и морали. А иначе… У Сталина была полная свобода, у Гитлера; — их свобода стоила сто миллионов трупов. Нет? Ладно, только ради вас добавлю Атиллу и Мао с его учеником Пол Потом.
…Бывает, автор тешит себя мыслью, будто он чего-то там открыл. Может, это и не так; может, это кем-то давно открыто, но ведь автор этого не знает. Колумб открыл Америку, — он же не знал, что на 500 лет раньше там уже бывали викинги.
А с другой стороны, ничего викинги не открыли, просто пользовались.
Пользоваться гравитацией и открыть Закон всемирного тяготения — разница! Нищий мальчишка, которого по ошибке приняли за принца, попал в королевский дворец и целый месяц колол орехи какой-то штукой, пока все лорды с ума сходили, не в силах найти Большую государственную печать.
Мореходы тысячелетиями пользовались звёздами, не зная, что эти раскалённые гиганты в тысячу раз больше Солнца. Годовалый ребёнок пользуется планшетом, ничего не зная об его устройстве, принципах работы. И даже все академики мира не смогут объяснить это одному ребёнку — он не способен понять.
Видеть луну и звёзды — одно. Понять небесную механику — другое. Вообразить невероятные неземные пространства Вселенной…
Заметить и понять — разница. Увидеть и объяснить — разница. В том и дело, что Колумб поплыл на поиски! И описал!
Нет сюжета — заметили современники Автора. А вывод? Нет речей. А вывод? Нет конца, обрыв. А вывод?
Увидеть — хорошо. Но ещё бы понять. Если нет понимания, то какая разница: повесть, рассказ, роман.
Ещё труднее заметить отсутствие. Звёзды видит всякий. Увидеть чёрную дыру не может никто. Надо было догадаться. Огромная, гибельная, всепоглощающая, и — не видна!
Вот так и не видно отсутствия Свободы среди олимпийских богов.
