XI. Любовь народа
— Река?
— Волга.
— Фрукт?
— Яблоко.
— Поэт?
— Пушкин.
Шаблон.
Мы — те же? Россия — та же? Нет, это иллюзия.
— Любовь народа к Пушкину безгранична!
— Простите, вы про какой народ говорите? Сегодняшний? Он совершенно иной, чем сто и сто пятьдесят лет назад. Несогласны? Будьте здоровы.
В «Онегине» есть совсем простые строки, ну очень простые, без латыни, без мифических дриад, без специфики этикета. Проще пареной репы. Помните?
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
Ни одного иностранного слова, никакой латыни. Но о ком это? Каких «нас» заметил старик Державин? Кто эти благословлённые? В Москве, в русской столице, на факультетах журналистики самого знаменитого и менее знаменитых университетов (МГУ, РГГУ, имени Шолохова, имени Грибоедова и т. д. и т. п.) студентам был предложен этот детский вопрос.
Пушкин — «Наше Всё», «Евгений Онегин» пройден в школе и у всех на устах, студенческая элита родной страны…
Сперва оказывается, что половина студентов (иногда больше, иногда чуть меньше) в жизни не читали и не слышали этих слов. Поясняешь: это «из Пушкина»; после чего студенты пишут на бумажках ответы (бумажки храню).
Ответов у студентов имеется невероятное множество. На первом месте, конечно, «лицеисты», на втором — всегда «декабристы» либо «поэты». Случаются редкие, уникальные ответы; например, кто-то назвал Александра II.
Но ведь есть логика (точнее: должна быть). Даже если вообразить, что Державин решил благословлять бунтовщиков, то сделал бы он это не сходя во гроб, а выйдя из. Старик умер в 1816-м, а восстание случилось в 1825-м. Та же история с благословением Александра II. Принц родился, когда старик Державин уже два года лежал в могиле.
Вот неполный список благословлённых Державиным по мнению студентов-гуманитариев:
лицеисты, декабристы, поэты, писатели, люди;
на экзамене (на вопрос «о ком?» некоторые отвечают «где»);
потомки, все последующие поколения, Державин (сам себя?), журналисты, нынешние поэты;
нынешние писатели, коллеги (чьи?), Пушкин и его друзья, пушкинская плеяда (?), Пушкин и Кюхля;
о времени, о власти, о русском народе, о гражданах, о товарищах по перу, о современниках (его), о царе, о нас;
новое поколение людей, которые мыслят не так, как все;
человек, не зависящий от медиа, мыслящие люди;
революционеры, публика, Годунов, деятели культуры, Путин (вероятно, шутка), публицисты, молодое поколение, авторы, общество, классицисты (?);
друзья-лицеисты, обычные люди без особого положения в обществе, жители России, писатели в полном смысле этого слова, христиане, русские…
Один ответ приведу в кавычках как особо своеобразный: «советный Аристотел».
Отдельно про родной ГИТИС, IV курс. Из 17 студентов семеро слышали «Старик Державин…», десять — никогда.
А как правильно? Ответ (так и хочется сказать «русским языком») написан открытым текстом в Восьмой главе.
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни, в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
И свет её с улыбкой встретил;
Успех нас первый окрылил;
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
Никаких нас тут нету! Это только Пушкин и его муза. Он просто придумал изящный способ похвалить себя. Скажешь «сам Державин меня благословил» — бахвальство, нахальство. «Нас» — ловко и безупречно.
А почему «старик Державин»? Почему только Державин? И где следующие десять строк? Почему там только точки? Что Пушкин выбросил?
В беловой рукописи есть:
И Дмитрев не был наш хулитель;
И быта русского хранитель,
Скрижаль оставя, нам внимал
И музу робкую ласкал.
Быта русского хранитель — очевидно, Карамзин. Но все отброшены. И дело не в поэтическом даре, не в известности персоны, не в сладких звуках (мог бы и Жуковского назвать в числе благословивших учителей).
…Единичность рекомендателя порою лучше, чем множество. В своё время автору было предложено вступить в Союз журналистов. По уставу требовалось представить три рекомендации. Автор упёрся и сказал: «Принесу одну рекомендацию. А не хотите — как жил без Союза журналистов, так и дальше проживу». Союз согласился — я принёс рекомендацию Егора Яковлева. Дополнять такую рекомендацию ещё чьими-то — это как водку разводить пепси-колой. Второй и гораздо более важный пример: на пиджаке Ефима Минкина были только ордена Славы всех трёх степеней. Коробка с остальными орденами и медалями лежала в шкафу.
— Почему вы их не носите?
— Поверьте, этих трёх достаточно.
Для Пушкина было достаточно старика Державина. И добавим: один Бог выше, чем все олимпийские, все языческие вместе взятые. Приключений, конечно, меньше, но какая высота!
Старик Державин… а кто это? чем славен? Почему Пушкин с гордостью говорит о том, что именно Державин «заметил и благословил»? Были же и другие знаменитости, восторженно оценившие молодое дарование… Но только «старик» сочинил стихи, которые поразили юнца; не могли не поразить. Равного нет по силе и отчаянной храбрости.
Властителям и судиям
Восстал всевышний Бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Судить «земных богов» — значит, судить царей. В России это крамольная мысль даже сейчас, а в ХVIII веке… Как он рискнул такое написать?
Не внемлют! видят — и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Перевести на русский? Правители не слышат голоса правды. Смотрят пустыми рыбьими глазами, которые залеплены взятками. Вроде бы видят, но не понимают и не хотят понимать. От их преступлений содрогается земля. От их лжи шатается небо.
Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падёте,
Как с древ увядший лист падёт!
И вы подобно так умрёте,
Как ваш последний раб умрёт!
Сказать правителю, что он смертен, — значит, вызвать его ярость. Сказать ему, что он сдохнет, как раб, — самоубийство.
Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых,
И будь един царём земли!
1780
Было тогда старику 37 лет, и сочинил он это при Екатерине. Такие дела…
Столь безоглядно клеймили царей позором только библейские пророки. Это и есть глаголом жечь сердца людей. И может быть, именно эти стихи вспоминал Пушкин, когда писал вдохновенного «Пророка».
…В советское время Бога писали с маленькой буквы, и эти стихи Державина исказились. Начало стало выглядеть так:
Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их.
Даже если школьный человечек знал смысл слова «сонм», всё равно получалось типа: рассердился генеральный секретарь на членов Политбюро.
В русском языке «Бог» может быть и с большой буквы, и с маленькой, а «богиня» — только с маленькой. Языческие боги могут быть во множественном числе. А иудео-христианский — только в единственном.
Отсюда: пока один — с большой. Когда много — с маленькой. И ещё: если бог с маленькой, тогда обязательно надо имя: Зевс, Арес, Венера, Ярило, Тор, Перун, Иштар…
…Нынешние читатели Пушкина или бессмысленно скользят по хрестоматийным строчкам, по старику Державину, или вдруг спотыкаются: «не знаю». Мало кто ощущает сомнение: «думаю, что знаю». У большинства самая смешная реакция: «уверен, что понимаю». Последнее почти безнадёжно. Или так: последние почти безнадёжны; мы, слава Богу, к ним не относимся.
