Глава 39

Никлас успел заметить, что нож был маленьким, а потом увидел горящие глаза Рейнхарда. От усталого далекого взгляда не осталось и следа, рука, державшая нож, была вовсе не слабеющей дланью старика.

– Никлас! Как ты меня напугал! – Рейнхард опустил руку и тяжело дышал, восстанавливая силы. – Разве так можно!

Старик отбросил нож на скамью и тяжелыми шагами побрел к своему креслу.

– Я услышал какой-то звук, поэтому стал прислушиваться. И понял, что кто-то здесь есть и явно собирается на меня напасть, – Рейнхард все еще тяжело дышал. – Ты меня напугал, когда заходил сегодня, понимаешь? Сначала я очень разозлился, эти твои чудовищные обвинения… а потом задумался…

Никлас все еще стоял посреди комнаты. Он все еще не мог прийти в себя.

– Садись, Никлас. Мне тяжело даже корчить из себя страшилище, не говоря уж о том, чтобы держать нож для фруктов на вытянутой руке. Казалось, Рейнхард действительно лишился сил.

– Я не делал того, в чем ты меня обвиняешь, Никлас.

– Оскар Нильссен, – сказал Никлас и вдруг понял, что все еще сжимает в руках разводной ключ.

– Ничего мне не говорит.

– Он был одним из поклонников Карианне. А потом ты положил этому конец.

Рейнхард с трудом покачал головой.

– Не помню никакого Оскара Нильссена.

– Ты читал ее письма, ты все знал.

– Только самые первые, буквально несколько штук. Я не был уверен, что все получится. Боялся, что кто-нибудь начнет писать ей из чистого баловства. Ну, знаешь, напишет ей что-нибудь типа «больная уродина» или что-то такое. Я хотел оградить ее. Но все писали очень добрые письма. И поэтому я перестал их читать. Клянусь, Никлас. Я прочел только несколько первых писем. И больше их не вскрывал.

– Чучело рыси, которое ты ей отдал…

– И что с ним?

– Почему ты отдал его именно сейчас?

– Сейчас? Она получила его в тот день, когда вы переехали. Мне хотелось ее порадовать, я знал, что она обрадуется.

То есть в тот момент, когда напали на Эллен Стеен, рысь находилась в доме у самого Никласа! Но это невозможно!

– Я хочу увидеть письма, – сказал Никлас, все еще не до конца понимая, что значит все то, о чем он только что узнал.

Рейнхард посмотрел ему в глаза:

– А Карианне знает?

– Я бы не хотел ей пока говорить.

– Пока ты не уверен на сто процентов?

– Пока не пойму, как именно ей рассказать.

Рейнхард потупил взгляд и смахнул что-то со щеки.

– Я несчастный человек.

Никлас ждал какого-то признания.

– Если только так я смогу вернуть тебе разум… – тонкие пальцы впились в подлокотник. – Я ошибся, Никлас, в этом нет никаких сомнений. Но я всегда все делал только из любви к Карианне.

Никлас сглотнул.

– Я покажу тебе письма. И покончим с этим.

Никлас пропустил Рейнхарда вперед на узкой лесенке, ведущей в мансарду, и не сводил с него глаз. Тесть переставлял ноги с таким трудом, как будто на щиколотках у него были кандалы. Перед каждой ступенькой он останавливался. Если старик притворялся, то актер из него получился отменный. Но Никлас не позволял себе усомниться. Рейнхард полжизни потратил на то, чтобы манипулировать обстоятельствами, так что в этом равных ему не было.

В мансарде пахло не так, как обычно пахнет на чердаках – затхлостью и пылью. Что-то подсказывало Никласу, что старик все еще живет так, как будто здесь, в детской, до сих пор играет его дочь. Карианне уже показывала мужу свою комнату. Все здесь осталось таким, как он помнил, даже на кровати лежало то же самое покрывало. И все-таки пахло чистотой и свежестью. Никлас представил себе, как старик вытирает пыль, стирает белье и живет надеждой на то, что дочь когда-нибудь вернется. Рейнхард остановился у двери, он покраснел и тяжело дышал. Вид у него был болезненный.

– Я скажу еще раз, – сказал он. – Я несчастный человек. Ты увидишь эти письма только потому, что я хочу покончить с твоими подозрениями. Ты найдешь только то, о чем я тебе рассказал. Я прочел лишь пару-тройку из них. Вот и все.

– Где они?

Рейнхард строго взглянул на него.

– Делай, что нужно. Не могу себе представить, что кто-то роется…

– Я ее муж. Мне не нужно рыться.

С опаской взглянув на Никласа, Рейнхард открыл одну из дверей шкафа.

– Коробка стоит на самом верху, задвинута в глубину. Ты уж сам туда залезь, – Рейнхард пододвинул к шкафу табурет. Когда он понял, что Никлас сомневается, он отступил на пару шагов. Никлас забрался на табурет и сразу увидел старую коробку из-под маргарина. Она была меньше, чем он думал.

– Хочешь побыть один?

Никлас покачал головой и положил коробку на кровать. Потом пододвинул стул для своего тестя, тот слабел на глазах. Живот опять сводило, но уже не так сильно. Никлас обошел вокруг кровати и сел так, чтобы коробка оказалась между ним и стариком. Письма лежали плотной стопкой, связанные небольшими пачками.

– Карианне говорила, что один из ребят был особенным, мягко говоря, он проявлял повышенный интерес, – если тот, кто сидел перед ним, действительно писал эти письма сам, он должен был отреагировать.

– Это розовые письма. В самом низу.

Розовые. О чем-то это говорит. Письма лежали внизу в углу коробки.

– Так много?

– Они долго переписывались.

Никлас удивился.

– Я думал, она ответила всего на пару писем?

– Конечно, нет. Она отвечала на все, пока не почувствовала, что они ей неприятны.

Карианне говорила совсем другое.

– Ты уверен?

– Вполне. Она часто отправляла ответ в тот же день. Не забывай, именно я их получал и отправлял.

А может быть, и писал тоже?

Никлас взял первую пачку, быстро пролистал конверты.

Мимолетное ощущение, что он что-то упустил, пронзило Никласа, и он открыл первое попавшееся письмо. Личность убийцы проступала перед его глазами, но он никак не мог понять, кто это. Никлас пробежал глазами письмо, не останавливаясь на содержании, смотрел только на почерк, на то, как было оформлено письмо: первые буквы каждого предложения были выведены тщательно, красиво, а потом почерк становился отрывистым. В конце письма стояло: твой поклонник. Никлас узнал этот почерк.

Он опустил письмо, потрясенный своей догадкой.

– Что случилось, Никлас?

Живот снова скрутило, и это было еще одним доказательством.

– Черносмородиновый сок, Рейнхард. Ты пьешь его каждый день?

– А сок-то тут при чем?

– Ответь!

– Ничего более полезного не придумаешь!

– И ты недавно опрокинул бутылку, да?

– Мне пришлось открыть новую.

Никлас считал, что улучшение здоровья Рейнхарда связано с тем, что Карианне осталась в Бергланде. А ведь причина в том, что он просто вылил яд, который поглощал в огромных количествах.

– Бутылка. У тебя осталась бутылка?

– Что происходит, Никлас?

– Бутылка, которую ты уронил?!

– Она в мусорном ведре.

– Найди ее и спрячь. И не пей больше черносмородиновый сок, пока я тебе не скажу.

– Господи боже мой!

Никлас уже вышел из спальни.

– Запри дверь, Рейнхард.

Он сбежал по лестнице, почти не касаясь ступенек. Ощущение, что догадался он слишком поздно, стремительно усиливалось.

Никлас пытался на бегу набрать номер телефона жены, но ошибся, и ему пришлось начать заново. Садясь в машину, он услышал гудки, и у него появилась слабая надежда, что Карианне сейчас ответит. Но электронный женский голос сообщил, что абонент отключен или находится вне зоны действия сети. Никлас не поверил, убедил себя, что это просто случайность, что если он позвонит еще раз, а потом еще раз, то все-таки сможет дозвониться. Он рывком тронулся с места, вновь набрал номер и, зажав телефон между ухом и плечом, утопил педаль газа в пол. Дорога перед ним сузилась, машину бросало из стороны в сторону, как на льду, но он успел услышать то же сообщение до того, как машину занесло, и ему пришлось схватиться за руль обеими руками. Мозг подавал отчаянные команды снизить скорость, Никлас взял себя в руки и решил потерпеть до трассы. Фонари вспыхивали перед ним, как огромные сигнальные ракеты, казалось, они сейчас упадут прямо на машину. Никлас вцепился в руль. Карианне сама заварила эту кашу. Она отвечала на письма поклонника, по детской наивности поддалась на искушение обожанием, и, сама не понимая, помогла этой увлеченности перерасти в нечто большее – что-то, что напугало ее и заставило прекратить эти отношения. Но не получилось. Они не закончились.

Никлас ясно осознавал всю гигантскую игру, которая крутилась вокруг Карианне, и тогда, и сейчас. Его Кариан-не, такая жизнерадостная, мягкая и чувствительная. Лишь через несколько месяцев после их знакомства она решилась рассказать ему о своей болезни, сначала очень осторожно, отстраненно, чтобы он не сразу понял, насколько это серьезно. Потом она открыла ему все, рассказала, что была при смерти, а потом все вдруг встало на свои места, как будто счастливая звезда вела ее по жизни. А этой звездой был не кто иной, как тот самый мальчик, с которым она отказалась продолжать переписку.

Никлас проскочил съезд к дому, и ему пришлось сдавать задним ходом. Он заметил машину жены, но все равно вдавил педаль газа в пол. Никлас выскочил из машины еще до того, как она остановилась, рванул дверь и заорал:

– Карианне!

Лишь эхо пустого дома ответило ему. Никлас метался по комнатам, все они казались еще более голыми и пустынными, чем обычно. Он снова набрал ее номер и заметил, что на экране появился значок входящего сообщения. Он совсем забыл включить звук. Дрожащими пальцами Никлас нажал кнопку и открыл сообщение.

От него: «Позвони».

Вот и все. Никлас отыскал номер в списке контактов и нажал «Позвонить». Сердце бешено колотилось в груди, он все еще пытался отдышаться, на другом конце провода ответил знакомый голос.

– Где Карианне?

Собеседник помолчал, наслаждаясь своей властью:

– У меня, конечно.

– Я хочу с ней поговорить.

Снова тишина.

– Поговоришь с ней тогда, когда я разрешу. И если я разрешу.

– Она больна, серьезно больна.

– Знаю.

Конечно, он знал.

– Все кончено. Тебе не выбраться.

– Я, видимо, недооценил твоего супруга, Кариан-не, – издевался тот. – Я, конечно, знал, что ты попадешься в нагрузку, ведь это благодаря мне внезапно освободилось место.

Никласа затошнило, ему показалось, что он чувствует, как яд въедается в его кишки, разъедает его изнутри.

– Дьявол, ты меня отравил!

Тот тихо засмеялся.

– Потратил меньше половины дозы. Мне нужно было просто чуть-чуть тебя придержать.

– Как? – Никласа опять скрутила боль.

– Кофе, все очень просто.

– Корнелиуссен. Ты и его отравил!

– В конце концов ты поймешь, что это, как и все остальное, было необходимо для того, чтобы твоя жена жила. Скажи мне, ты боишься за нее? Прямо сейчас? Ты чувствуешь, как страх заполняет каждую клеточку твоего тела при одной мысли, что ты ничего не знаешь? Может быть, ей стало хуже. Может быть, она сидит связанная с кляпом во рту. Ей достаточно посидеть немного там, где спертый воздух, и она медленно задохнется.

– Черт тебя подери!

– Ты чувствуешь, Никлас? Чувствуешь, что от отчаянья готов на все, чувствуешь?

– Ты…

– Я спрашиваю: ты чувствуешь, Никлас?

– Если ты что-нибудь ей сделаешь, если хотя бы царапина будет у нее на теле…

– Ты меня убьешь? Подумай – убить за царапинку? Я такого никогда не делал, Никлас. Я убивал, чтобы спасти жизнь. По-моему, это намного честнее.

– Ты сумасшедший!

– Ты сейчас не можешь этого осознать, но потом поймешь, что все, абсолютно все, что я сделал, помогло жить женщине, ради которой ты готов пойти на убийство. Я просто был более осторожным и щепетильным. Там, где ты использовал метод бульдозера, я действовал умно и изящно.

Тошнота не утихала.

– Я хочу с ней поговорить!

– Только если я разрешу и когда я разрешу.

– С тобой все кончено. Я вызову твоих коллег…

– Никлас, Никлас, я разочарован. Неужели ты думаешь, я позволю тебе контролировать ситуацию? Никому ты не звонил и не позвонишь. Я потратил двадцать пять лет, чтобы сложить этот пазл, никто лучше меня с этим не справится. Я раздаю карты, оставляя на руках тузы. Так что никого ты не вызовешь.

У Никласа потемнело в глазах.

– Рейнхард. Ты подмешал яд в его сок.

– Он поглощает эту сладкую отраву всю свою жизнь. Так что это было просто. Я зашел в дом и подменил бутылки.

– Эту женщину, мать Эвена, нашел Рейнхард, как тебе удалось…

– По нему можно было сверять часы. Он все время сидел в больнице, выходил только в середине дня на обед. Я почти по минутам знал, когда он пройдет по той дороге. Двадцать пять лет назад машин в Бергланде почти не было, следующая приехала бы только через полчаса. Так что только он мог ее найти, потому что действовал по сложившемуся распорядку.

– Ты его использовал…

– Нет. Я просто позаботился о том, чтобы он стал тем, кто спасет ей жизнь. Можешь ли ты представить себе что-нибудь более великое, Никлас? Отец спас жизнь своему ребенку!

– Чего ты хочешь от нее?

Собеседник натужно засмеялся.

– Все очевидно. Я дал ей жизнь. Так что я просто обязан позаботиться о том, чтобы она ее сохранила. Или рассталась с ней так, как я посчитаю достойным. Я должен идти – я ей нужен. Ты вроде бы не хотел, чтобы у нее появились царапины, так ведь? Я так и думал. Но сейчас мне нужно время, чтобы закончить свое произведение. Я позвоню через час. А ты пока посиди тихо. Очень тихо.

И он положил трубку.

Никлас завороженно смотрел на трубку телефона. Ему по-прежнему с трудом верилось, что убийца – его коллега. Во время переписки Карианне связалась с больным человеком, который внушил себе, что преподнесет ей жизнь в подарок. Этот доброжелатель своим извращенным умом понял, что сделать это можно через донорство, и решил все взять в свои руки. Выбор пал на Линею, скорее всего потому, что Эдмунд Антонсен казался подходящей жертвой, ведь выпивка уже загнала его в самые темные уголки совести. Но все пошло наперекосяк, план не сработал, и ему снова пришлось выбирать. В этот раз ему повезло, почка несчастной женщины и сегодня поддерживала в Карианне жизнь.

Внезапно слова старого патологоанатома приобрели новый смысл. Тот сказал, что удар, из-за которого у Линеи на черепе появилась трещина, был не очень сильным. А скорее, его можно было назвать точно рассчитанным. Потому что она не должна была умереть на месте. Согласно плану, Линея должна была прожить еще несколько часов. Достаточно долго для того, чтобы ее хорошо работающую почку можно было пересадить.

Час. У него был всего час. Никлас проверил часы, понимал, что должен что-то сделать. Внезапно ему в голову пришла мысль. Возможно, он действовал наугад, но это было единственное место, где, как он мог предположить, держали Карианне. Поэтому он отправился именно туда.

Одиноко стоящий у моря дом, на первый взгляд, был построен в пятидесятые. Тесный ряд скал ограждал его от остального мира, казалось, выбирая место для строительства, хозяева сознательно отстранились от окружающих. Никлас остановил машину у небольшой дорожки, немного не доезжая до съезда к дому, и стал пробираться между скалами, острые хребты которых напоминали окаменевшие гигантские волны.

Последние лучики солнца заползали за горизонт, поэтому Никлас пару раз оступился. Постепенно глаза привыкли, и он смог перебраться через скалы, цепляясь за щели и выступы. Он взобрался на последнюю преграду и осмотрел дом. Из трубы не валил дым, но пара окон тускло светилась – значит, именно здесь он держит Карианне.

Никлас увидел, что одно из окошек мансарды приоткрыто, конечно, это вполне может быть ловушка, но у него не было ни сил, ни времени это выяснять. Желтый фонарь едва освещал пятачок у входа и не оставлял выбора. Он проберется в дом через окно мансарды. Никлас встал на четвереньки и пополз вдоль скалы туда, где горы лентой огибали полянку. От влажной осенней травы колени тотчас же намокли, но он этого даже не заметил. Сердце колотилось так, что становилось больно. От мысли о том, что кто-то, возможно, следит за каждым его движением, все у него внутри сжалось. Никлас остановился и подождал, пока восстановится дыхание, а затем выверенными движениями, стараясь действовать очень тихо, взобрался на веранду. Он чувствовал, как доски прогибаются у него под ногами, но скрипа не слышал. Дерево прогнило насквозь.

Никлас пытался уловить какие-то звуки, но его движения заглушали все остальное. Огромный тополь простирал свои ветки над верандой, и Никлас представил себе, как они скребутся о стены, качаясь на холодном осеннем ветру. Кто-то явно не особо утруждал себя своевременной стрижкой ветвей. Карниз держался с трудом, и Никлас осторожно наступил на него. Ноги не слушались, и ему едва удавалось унять дрожь. Он взглянул на окно, оно было закрыто на простой крючок. Может быть, где-то здесь была лестница, но Никлас решил, что обойдется без нее. Он схватился за одну из веток, наступил на металлический козырек над окном первого этажа и сразу ухватился руками за верхнюю раму. Всем телом Никлас прижался к стене, опасаясь, что козырек отломится, но он держался прочно. Никлас сбросил крючок с петли и распахнул окно. Он увидел маленький выступ, за который смог уцепиться руками, и подтянулся. Повиснув на раме, Никлас пытался поймать центр тяжести. Из темной комнаты проступили очертания шкафа и кровати. Никлас бесшумно опустился на пол. В нос ударил запах дома и его обитателя. Никлас лежал неподвижно, прижимаясь к холодному полу руками и лицом. В доме царила тишина. Либо здесь никого не было, либо хозяин ждал, когда жертва попадется в ловушку.

Никлас притаился за дверью и осторожно взялся за ручку. Дверь открылась с сухим скрипом. Снова все стихло. Никлас присел и заглянул в коридор, который, очевидно, был пуст, только плетеный коврик из рогожи закрывал половицы. Из коридора вели две двери – одна распахнутая, вторая закрытая. Никлас сбросил ботинки и на цыпочках подбежал к дверям, расположенным друг напротив друга. Он думал, что дверь в закрытую комнату распахнется тут же, как только он войдет в соседнюю. Поэтому Никлас пнул дверь ногой и сразу же прижался к противоположной стене. Ничего не произошло. Он сник, понимая, что дом, по всей видимости, совершенно пуст. «Еще одна спальня», – подумал Никлас. Кровать не застлана, значит, ею давно никто не пользовался. Он снова ударил ногой по двери. На него смотрели пять женщин. Прошло несколько секунд, прежде чем Никлас понял, что это куклы. Они стояли на маленьких подставках в неестественных позах и казались замороженными. В свете старой стоявшей на полу настольной лампы куклы выглядели жутко. Чувствуя, что заходит в рабочий кабинет сумасшедшего, Никлас вошел в совершенно пустую комнату. Здесь не было ничего, кроме кукол и лампы с коричневым абажуром. Все куклы были одеты в старомодные платья на несколько размеров больше, чем нужно, так что платья висели на их изящных фигурках. Никлас почувствовал, что кукол скорее накрывали, чем одевали.

Он подошел поближе и увидел, что лица у кукол были одинаковыми. Почему куклы? И почему пять одинаковых? Волос у кукол не было, Никласу показалось это странным, ведь мастер, очевидно, пытался придать им естественный вид. Когда он осматривал одну из кукол, то заметил тень на ее лице. Никлас пригляделся и осторожно провел пальцем по ее щеке. Поверхность была холодной и твердой, почти гладкой. А прямо посреди головы виднелись трещины. Значит, вопрос был не в качестве. Никлас повернулся и заглянул внутрь головы куклы, одетой в застиранное платье. Такие же трещины – как на сухой, неухоженной коже. Ужасная догадка поразила его, когда он подошел к одной из кукол, которая стояла, приподняв руку, как будто махала кому-то на прощание. Трещин было меньше, но и они проступали из огромной дыры прямо в центре головы. В центре головы. Он все понял, но отказывался до конца в это верить, мысли как будто увязли в масле.

Он выскочил из комнаты, больше не заботясь об осторожности, рванул по лестнице в мансарду, выкрикивая имя жены. Никто не ответил. Он заглянул во все комнаты, спустился в подвал, но кроме небольшого мешка картошки и инструментов ничего там не обнаружил. Их здесь не было. Он уже собирался выйти из дома, когда его настигло озарение. Он медленно обернулся. На крюке на лестнице висела бейсбольная бита. Никлас представил себе, насколько хорошо рассчитанными были удары – и по силе, и по месту. В прошлый раз он ошибся. И не хотел ошибиться еще раз. Никлас достал телефон. Больше ждать он не мог.