Сражающиеся демоны

К середине XX века в просторечном употреблении закрепляется еще одно родственное хаму наименование – жлоб. По одной версии, произошедшее из польского «чурбан», «олух», по другой – образованное от искаженного английского «работа» (job), это слово означает невоспитанного наглеца, примитивного грубияна. В раннем значении, зафиксированном, например, в «Рассказе не состоящего больше во жлобах» и в «Сокровенном человеке» Андрея Платонова, жлоб – недавний переселенец из сельской местности, экспансивно обживающийся в городской среде. Завоевывая «место под солнцем», жлоб не брезгует руганью, скандалами, притеснением окружающих.

Новую актуальность и дополнительные смыслы приобретает и уже упомянутое слово быдло, стремительно обрастающее производными словоформами (быдлеть, обыдление, быдлячий, быдлость). В новейших контекстах оно употребляется даже в качестве квазиприставки (быдло-стиль, быдломузыка, быдлореклама). Говорят о «быдлократии» как новой псевдоформе социального влияния и «быдлоязыке» как предельно обедненной речи и деградации общения.

Журналисты, телеведущие, писатели активно оперируют этим емким экспрессивным словом в самых разных контекстах: Виктор Астафьев упоминает «злобствующее быдло», Михаил Козаков – «начальственное», Александр Терехов – «вороватое», Виктор Пелевин – «темное», Захар Прилепин – «дворовое», Сергей Гандлевский – «оголтелое», Владимир Спектр – «фашистское», Сергей Есин – желающее «торговать и воровать»…

Быдлячество часто напрямую соотносится с хамством, а иногда используется как его синоним. Колоритные образы быдлохамов – во множестве рассказов Василия Шукшина: «Обида», «Кляуза», «Сураз», «Ванька Тепляшин»… Однако «хам» все же просто неодобрительное (пейоративное) наименование, а «быдло» уже отчетливо сознаваемое оскорбление. И вот еще что любопытно: назвать кого-нибудь быдлом в глаза негласно считается проявлением хамства.

Наконец, примерно с конца 1980-х громко заявляет о себе социально-психологический тип, получивший просторечное название гопник. Слово не имеет точной этимологии: одни специалисты выводят его из криминального арго XIX века («оборванец», «бродяга»); другие – из зафиксированных еще в словаре Даля слов «гоп» (удар, скачок), «гопнуть» (прыгнуть, ударить); третьи – из более поздней криминальной лексики («гоп-стоп» – уличный грабеж); четвертые – из аббревиатуры ГОП, в разное время означавшей Государственное общество призора и Государственное общежитие пролетариата.

В собирательном значении гопник часто отождествляется с тем же быдлом (гопота, гопша, гопотень), но все же ему не равнозначен. Гопники – малообразованная городская молодежь, агрессивно настроенная и ведущая полумаргинальный образ жизни. В социальном плане гопник близок к хулигану, в речеповеденческом – к хаму. При этом, как и в случае со словом «быдло», личное обращение «гопник» чаще всего вызывает ответную агрессию, обиду и злость. Сами гопники называют себя «реальные, нормальные, правильные, чоткие пацаны».

Гопникам свойственны нагло-вызывающая манера речи, фамильярность в общении, бравада нецензурной лексикой, словесные нападки. Яркая словесная черта гопника, изобличающая в нем по-любому-реального-чоткого хама – провокативная конфликтность. Если вспомнить забавную картину Николая Неврева, то это можно назвать «словесной марсоманией».

Агрессия гопников чаще рассеянная: кого выцепит угрюмый взгляд из-под надвинутой на лоб «паленой» адидасовки, тот и жертва, лох. Любимые выражения гопника: «А ты ваще кто, слышь?»; «Че, западло с нормальными пацанами побазарить?»; «Я че, на фраера похож?»; «Че, проблемы? Нет? Ща будут!»

Основное коммуникативное оружие – «грузка», насильное и притом алогичное, абсурдное убеждение адресата в его виновности: «Ты здесь че, самый резкий?»; «Ты че, рамсы попутал?!»; «А ты не спотыкаешься?»; «Да ты сам себя под лоха подписал!»; «Много на себя берешь – могу и не понять!».

Основная привычка – нахальное вымогательство, небрежно маскируемое под просьбу: «Есть мобилка позвонить?»; «Слышь, мелочи не найдется?»; «Дай куртку, пацану холодно»; «Дай проездной почитать!»; «Выручи по-братски». Заметим: снова паразитирование на морали, извращение благих намерений и подмена понятий – братства, дружбы, справедливости.

Невоспитанный, примитивный, развязный, культурно отсталый – такой образ гопника закрепился в фольклоре и массовой культуре: популярных песнях, анекдотах, видеороликах, интернет-мемах. Яркие, правдивые, очень живые персонажи – в рассказах Владимира Козлова.

Обложка книги Владимира Козлова «Гопники», илл. Григория Ющенко, изд. 2016

В «лихие» 90-е тип гопника парадоксально – при явной разнице в материальном благосостоянии и социальной ориентации – сближается с образом «нового русского». Сходство – в речевых манерах, моделях общения, коммуникативных стратегиях. Для обоих окружающие делятся на «быков» и «лохов»; у обоих главная цель – «отжать кэш», «поднять бабла». Для этого используются не только физические приемы, но и словесные «подставы», «предъявы», «разводки». Выразительные образчики речи «новых русских» – в произведениях Виктора Пелевина, в фильме «Жмурки», сериале «Бригада».

Здесь напористая манера общения и конкретно хамство – значимые составляющие речевого имиджа. Здесь слово неотделимо от действия: перетереть означает и «поговорить», и «подраться». В одном из интервью на вопрос о том, какова постперестроечная Россия в языковом плане, Пелевин ответил готовым афоризмом: «Логос устал “храниться”, устал преть во рту бессильного интеллигента – и возродился в языке сражающихся демонов».

В данном случае хамство выступает еще и как своеобразный способ социальной адаптации, врастания в жизнь, как возможность цепляться за нее не только зубами, но и языком. Разница лишь в целях использования хамства как стратегии коммуникации. Большинство гопников – социальные паразиты, только на то и способные, чтобы трясти мелочь у прохожих. Ядро «новых русских» – пассионарии, стремительно разбогатевшие благодаря деловой хватке.

Очень похоже вели себя в период промышленной революции второй половины XIX века люди, ловко и быстро сколотившие капитал и именовавшиеся скоробогачами. Лексикон, конечно, другой – но образ жизни, характер поведения и речевые манеры живо напоминают нуворишей 1990-х.

Ну а само по себе хамство неразборчиво и всеядно – оно заставляет служить себе любых демонов, с равным удовольствием затаскивая в свою пещеру и проворного нувориша, и прозябающего маргинала.

Василий Перов «Современная идиллия», 1880, бумага, карандаш

Скоробогачи страсть как любили заказывать парадные портреты в подтверждение своих успехов и достижений. Мужчины красовались перед живописцами в одеждах старорусского фасона, важно дымили сигарами, демонстрировали жалованные медали, картинно закладывали пальцы между страниц книг, которых отродясь не читали. Их жены, наивно копируя аристократок, принимали жеманные позы, надевали сразу все свои украшения, держали на руках комнатных собачек. Валентин Серов иронически называл такие художества «портретами портретычами». Эту практику переняли и русские нувориши 1990-х, выстраиваясь в очередь к модным портретистам и соревнуясь друг с другом в декоративной «навороченности» и дороговизне полотен.