Глава двадцать шестая

Три дня мы провели на том берегу. Весел не мастерили, не латали парусов. Ловили рыбу, собирали фрукты и ни в чем не нуждались, кроме находившегося под рукой. Я клала ладонь ему на живот, чувствовала, как вздымается он на вдохе и опадает на выдохе. Плечи Телемаха перетянуты были жгутами мускулов, обожженный солнцем затылок – шероховат.

Я и правда обо всем ему рассказывала. У костра или при свете утра, когда мы отвлекались от наслаждений. О чем-то говорить было проще, чем мне думалось. Я радовалась даже, описывая ему Прометея, возвращая к жизни Дедала с Ариадной. О другом говорилось труднее, и порою гнев овладевал мной, слова застревали в горле. Да кто он, чтобы иметь такое терпение, тогда как я истекаю кровью? Я взрослая женщина. Я богиня и старше его на тысячу поколений. Ничего мне от него не нужно – ни жалости, ни внимания.

– Ну? – вопрошала я. – Что же ты ничего не говоришь?

– Я слушаю, – отвечал он.

– Вот видишь, – сказала я, покончив с рассказом, – боги безобразны.

– Мы не то же самое, что наш род, – откликнулся он. – Так говорила мне одна колдунья.

* * *

На третий день он вытесал новые весла, я сотворила мехи, наполнила водой и собрала фруктов. Поглядела, как он легко, со знанием дела ставит парус, исследует корпус: нет ли где течи.

– И о чем я только думала? Я не умею править лодкой. Что делала бы, не отправься ты со мной?

Он рассмеялся:

– В конце концов ты справилась бы, затратив, правда, немного вечности. Куда пойдем теперь?

– К побережью на восток от Крита. Там есть небольшая бухта – песок да камни, заросли кустов неподалеку и холмы. В это время года созвездие Дракона, наверное, укажет нам путь.

Он приподнял брови.

– Если отвезешь меня в те края, скорее всего, смогу ее отыскать. – Я посмотрела на него пристально. – Спросишь, что там?

– По-моему, ты не хочешь, чтоб я спрашивал.

Меньше месяца мы провели вместе, а он, кажется, знал меня лучше, чем любой из когда-нибудь ходивших по земле.

Приятное было путешествие – дул свежий ветер, и солнцу еще не хватало жара, чтобы жечь по-летнему. По вечерам мы становились на ночевку на первом попавшемся берегу. Телемах привык к жизни пастуха, и я поняла, что прекрасно обхожусь без золотой и серебряной посуды да гобеленов. Мы жарили рыбу над костром, насадив на палку, я приносила фрукты в подоле. Встретив жилье по пути, мы иногда предлагали свои услуги в обмен на хлеб, сыр и вино. Телемах вырезал игрушки для детей, латал челны. А у меня были целебные мази, и, прикрыв голову, я вполне могла сойти за травницу, пришедшую облегчить чью-то боль и жар. Благодарность этих людей была простой и скромной, и наша тоже. На колени никто не вставал.

Лодка шла под парусом, а мы сидели на досках под голубосводным небом и говорили о повстречавшихся нам людях, проплывавших мимо берегах, дельфинах, что сопровождали нас пол-утра и, усмехаясь, плескались у поручней.

– А знаешь ли ты, что я лишь раз покидал Итаку, до того как отправился на Ээю?

Я покивала:

– Я видела только Крит да несколько островов по пути – вот и все. Всегда хотела побывать в Египте.

– Да. И в Трое, и в великих шумерских городах.

– В Ашшуре, – подхватила я. – И Эфиопию хочу увидеть. И север тоже – земли, изборожденные льдом. И новое царство Телегона на западе.

Молчание повисло меж нами, глядевшими в морскую даль. Дальше должно было прозвучать: отправимся вместе. Но я не могла этого сказать, пока нет, а может, и никогда не смогу. И он молчал, потому что и впрямь хорошо знал меня.

– Как думаешь, твоя мать рассердится?

Он фыркнул:

– Нет. Она, наверное, все раньше нас поняла.

– Не удивлюсь, если к нашему возвращению она уже станет колдуньей.

Всегда приятно было всполошить Телемаха, увидеть, как невозмутимость его разлетается в пух и прах.

– Что?

– О да! Она с самого начала на мои зелья посматривала. Я бы научила ее, да уже не успела. Так и будет, спорим?

– Если ты так уверена, вряд ли я окажусь в выигрыше.

По ночам мы сливались телами, потом он засыпал, а я лежала рядом, чувствуя тепло от соприкосновения наших рук и ног и наблюдая, как бьется жилка у него на шее. Вокруг глаз у него были морщины, на шее тоже. Встречавшие нас люди думали, что я моложе. Но я, хотя говорила и выглядела как смертная, оставалась бескровной рыбой. Я видела его из воды, и небо за его спиной, вот только перейти туда не могла.

* * *

С помощью Дракона и Телемаха тот давний мой берег отыскался наконец. Мы достигли узенькой бухты поутру, когда отцовская колесница была на полпути к зениту. Телемах поднял якорный камень.

– Брошу или втащим лодку на песок?

– Бросай.

За сотни лет приливы и шторма изменили очертания берега, но ноги помнили мелкое зерно песка и жесткую траву с репейником. Вдалеке курился легкий серый дымок и звякали козьи колокольчики. Я миновала выступ скалы, где мы любили сидеть с Ээтом. Миновала лес, где отлеживалась после того, как отец обжег меня, – остались от него лишь редкие сосны. Холмы, куда я затащила однажды Главка, заполнила весна: бессмертники и гиацинты, лилии, фиалки и душистые скальные розы. А в самой их гуще – небольшая поросль желтых цветов, взошедших на крови Кроноса.

Раздалось уже знакомое мне гудение – будто в знак приветствия.

– Не трогай их, – предупредила я Телемаха, но, не успев еще договорить, поняла, как это глупо. Цветы ничего бы с ним не сделали. Он уже был самим собой. И на волосок не изменился бы.

Взяв нож, я выкопала с корнем все цветы. Завернула прямо с землей в лоскуты ткани и опустила в недра своего мешка. Задерживаться здесь было незачем. Мы подняли якорь и направили нос в сторону дома. Воды и острова оставались позади, но я их едва замечала. Напряженная, как лучник, целящий в небо, ожидая, когда вспорхнет птица. В последний вечер, когда мы подошли так близко к Ээе, что можно было, кажется, почуять витавший над морем аромат ее цветов, я рассказала ему историю, которую утаивала до сих пор, – о первых моряках, явившихся на мой остров, и о том, как я им отплатила.

Звезды сияли над нашими головами, пламенел Геспер.

– Не хотела, чтобы это встало между нами, поэтому не рассказала тебе раньше.

– А если встанет теперь, тебе все равно?

В темных недрах мешка тянули свою желтую ноту цветы.

– Теперь я хочу, чтобы ты знал правду, как бы там ни было.

Соленый бриз шарил в прибрежной траве. Телемах прижимал мою руку к своей груди. Я ощущала, как равномерно пульсирует его кровь.

– Я ни к чему тебя не принуждал, – сказал он. – И не буду. Знаю, ты не можешь мне ответить, и у тебя есть причины. Но если… – Он запнулся. – Знай, если отправишься в Египет или еще куда, я хочу отправиться с тобой.

Его жизнь проходила под моей рукой, толчок за толчком.

– Благодарю тебя.

* * *

На берегу Ээи нас встречала Пенелопа. Солнце стояло высоко, и остров буйно цвел, плоды наливались на ветвях, и за каждым поворотом, из каждой щели пробивалась молодая зеленая поросль. Пенелопа среди всего этого изобилия казалась безмятежной, махала нам рукой и выкрикивала приветствия.

Если она и заметила перемену меж нами, то ничего не сказала. Обняла нас обоих. Все было спокойно, сказала она, никаких гостей, а впрочем, не спокойно вовсе. Народились львята. Над восточной бухтой три дня стоял туман, а еще разразился такой ливень, что река вышла из берегов. Пенелопа говорила, и к щекам ее приливала кровь. Извилистой тропой мы прошли мимо глянцевых лавров и рододендронов, через сад к большим дубовым дверям. Я вдохнула воздух комнат, напоенный чистыми ароматами трав. И изведала то, о чем так часто говорят сказители, – радость возвращения домой.

Простыни на широкой золотой кровати в моей комнате оставались свежими, как и всегда. Я услышала, что Телемах рассказывает матери про Сциллу. Вышла из дому босая и отправилась гулять по острову. Земля грела ноги. Цветы качали яркими головками. Лев шел за мной по пятам. Было ли то прощанием? Я обратилась к широкому небесному своду. И подумала: нынче ночью. Нынче ночью, одна, под луной.

Я вернулась на закате. Телемах ушел наловить рыбы к ужину, а мы с Пенелопой сели у стола. Кончики ее пальцев были испачканы зеленым, и в воздухе витал запах чародейства.

– Давно хочу спросить, – начала я. – Когда мы спорили из-за Афины, как ты поняла, что нужно встать передо мной на колени? Что я устыжусь?

– А! Я просто предположила. Вспомнив, что однажды сказал о тебе Одиссей.

– И что же?

– Что впервые встретил богиню, которую так мало радовала бы ее божественная суть.

Я улыбнулась. Даже мертвый он мог меня удивить.

– Пожалуй, так и есть. Ты сказала, он образовывал царства, но он образовывал и мысли людские. До него все герои были Гераклами да Ясонами. А теперь дети будут играть в путешественников, которые завоевывают вражеские земли умом и красноречием.

– Ему это понравилось бы, – сказала Пенелопа.

Я тоже так подумала. А в следующий миг взглянула на ее испачканные руки, лежавшие передо мной на столе.

– Ну? Рассказать не хочешь? Выходит у тебя с колдовством?

Она улыбнулась словно самой себе, как делала часто.

– Ты была права. В основном нужна воля. Воля и труд.

– Для меня здесь все кончено, так или иначе. Хочешь занять место ээйской колдуньи?

– Хочу, пожалуй. Пожалуй, и правда хочу. Вот только цвет волос у меня неподходящий. Совсем не как у тебя.

– А ты их покрась.

Она состроила гримасу:

– Лучше буду говорить, что поседели от жуткого колдовства.

Мы рассмеялись. Пенелопа закончила тот гобелен, и теперь он висел на стене за ее спиной. Пловец, уверенно гребущий в бурную бездну.

– Если заскучаешь одна, скажи богам, что готова принять их непослушных дочерей. Думаю, ты найдешь к ним подход.

– Сочту это за похвалу. – Она потерла грязное пятно на столе. – А мой сын? Отправится с тобой?

Я поняла, что почти взволнована.

– Если захочет.

– А чего хочешь ты?

– Я хочу, чтоб отправился. Если это осуществимо. Но мне предстоит еще сделать одно дело. И что из этого выйдет, не знаю.

Она не сводила с меня спокойных серых глаз. Подумалось, что линия лба ее похожа на свод храма. Изящна и непоколебима.

– Телемах был хорошим сыном, и дольше, чем следовало. Теперь он сам себе хозяин. – Пенелопа коснулась моей руки. – Ничего нельзя знать наверняка, нам это известно. Но тебе я доверила бы любое дело, если бы пришлось.

* * *

Я отнесла тарелки на кухню и мыла их тщательно, пока не заблестели. Наточила ножи и разложила по местам. Вытерла столы, подмела пол. А вернувшись наконец к очагу, застала лишь Телемаха. Мы пошли на поляну, которую оба любили, – ту, где целую жизнь назад говорили об Афине.

– Я хочу сотворить заклятие. И не знаю, что из этого выйдет. Может, оно и не сработает. Может, сила Кроноса неотделима от своей почвы.

– Тогда вернемся назад, – сказал он. – И будем возвращаться, пока не добьешься своего.

Так просто. Я сделаю что хочешь. Поеду с тобой, лишь бы ты была довольна. В такие минуты, наверное, отворяется сердце? Но отворенного сердца мало еще, и я достаточно поумнела, чтобы это знать. Я поцеловала его и покинула.