Два грека из Афин расхваливают свои районы. Прямо не на жизнь, а на смерть. Перебрали все возможные критерии: транспортная доступность, таверны, расторопность районной администрации, порядок сбора мусора, тишину, безопасность… То один кроет, то другой. Никто не может одолеть. Истощив прозу, развернулись к поэзии.

– А какие у нас красивые названия улиц! Улицы Сократа, Эола, Эврипида…

– Пф! Ну и что! Зато в нашем районе есть тупик Александра Македонского!

Окружающий мир формально тождественен для всех. Мы видим одни и те же деревья, одно и то же небо. Монтаж земли давно закончен. Набор свойств, присущих предметам, конечен. Но когда начинаешь учить иностранный язык, обнаруживаются неочевидные качества вещей. То, что важно для русского, грек даже не замечает. И наоборот. Так человеческое слово ежедневно переверстывает мир.

Продавцы на рынке оглушают распетой колоратурой:

– Берите груши! Самые лучшие, стальные груши! Свекла – майская! Черешня – хрустящая, на зубок! Абрикосы коринфские – мед, мед, мед! Клубника – только мелкая! Пробуйте огурцы! Пробуйте огурцы – чистый сахар!

– Исключительные помидоры! Не нужно покупать! На них можно просто смотреть!

У исключительных помидоров очередь. Продавец мечется: взвешивает, принимает деньги, дает сдачу, ведет диалоги, удерживает клиентов – кого взглядом, кого ласковым словом, кого тормозит властным жестом – так дирижер дает знак скрипкам. Мокрый, как переводчик-синхронист под конец смены.

– Давай взвешу, что там у тебя, девочка.

Я привыкла к тому, что из пожилой тридцатилетней петербургской женщины превратилась здесь в сорокалетнюю греческую девочку. Не возражаю. Машинально протягиваю свой мешок с помидорами.

Меня опережает шестидесятилетняя дама, соседка по очереди.

– Извините, – говорю, – я подумала, что…

Дама смеется, довольная.

– Да! Я девочка!

– Тогда кто же я?

– А ты еще вообще не родилась!

Греки в церкви ведут себя раскованно: женщинам можно в брюках. Платки не требуются. Мужской пол нарядный, в костюмах. Почти всю литургию публика сидит. Когда исповедоваться – решают сами. Определяют по совести: согрешил – не согрешил.

В записках о здравии и об упокоении такой же скандальный либерализм.

Православные Ирини, Георгии и Фотини соседствуют с языческими Афиной, Пенелопой и Менелаем.

Рядом с типографским «о здравии» ручкой дописано: «За удачу и успех».

А в конце списка имен: «И за всех друзей».

Группа русских паломников (женщины в юбках в пол, мужчины, заросшие бородами) вникает в записки, переводчица объясняет, что и как.

– Да это не молитва! – недоумевает один из паломников. – Это… Это же тост!