Гору Парнас вздымают к небу подземные ключи. Ее вспученное ледяной водой каменное брюхо плотно заросло соснами и платанами, щедро раздающими густую тень. Дома здесь строят из тяжелых камней, окна маленькие: все это для того, чтобы не просто выжить под апокалиптическим южным солнцем, но и получить от жизни удовольствие.

Спрашиваю у соседки, тети Кулы (подбородок у нее длинный, пышный, как кружевное жабо на портретах французских аристократов, и как будто живет своей жизнью):

– Как вы делаете пирог с сыром, тетя? Я пробовала ваш, такой сочный у меня никогда не получается!

Кула смотрит на меня. Подбородок скептически мотается из стороны в сторону.

– Смотри, – серьезно говорит она. – Чужое и чуть-чуть всегда вкуснее, чем свое и много. Твой пирог тоже хорош, но он тебе никогда не понравится просто потому, что он твой. Но ты приходи, я покажу, приходи! Но помни – чужое и чуть-чуть!

Подбородок торжественно дрожит.

В деревне событие: открылась новая таверна. Вечером там собираются все жители. Каждый входящий останавливается и зорко осматривает столики на предмет знакомых: кому бы проставиться?

– Что будешь, Лука? Свинину или ягнятину? Не хочешь? Уже два раза поел? Смотри, какой ты стал капризный! А что ты пьешь – вино или пиво? Два пива от меня Луке!

– Выходить в свет тут опасно для жизни, – критически замечаю я, едва дыша после третьего по счету угощения. (Дядя Лука, друг детства официант Пантелис и владелец трактора Василис.)

– В моей деревне на Пелопоннесе все еще хуже, – обиженно поджимает губы дедушка. – Здесь, видишь, угощают друзей и родню, а у нас вообще – любого прохожего!

За соседним столиком заседает деревенский бомонд: владелец винодельни, хозяин винного бара и ресторана. На тарелках у них несколько пресных ломтиков помидора, тощие кусочки хлеба, в стаканах меланхолически чернеет кока-кола.

– Чего это они постничают? – интересуюсь у Пантелиса.

– Надорвались на работе!

Василис объясняет, почему закрылась предыдущая таверна.

– Понимаешь, хозяин слишком много болтал.

– В смысле?

– Ну вот прихожу я, например, выпить ципуро. Время – 2 часа ночи. Он мне кисло: а почему так поздно? Представляешь? Как будто мы, не дай бог, женаты! А когда мне еще приходить? Как закончил работу, тогда и пришел.

Дядя Лука ударяется в лирические воспоминания:

– А знаешь, Катерина, сколько я был знаком с Яннулой, когда мы решили пожениться?

– Откуда же мне знать?

– Пятнадцать минут! У нас в деревне был «променад невест» – главная улица, где гуляли парочки. Мы вышли погулять, но, само собой, не одни – с ее сестрой и кузеном. В момент, когда мы вернулись домой, я уже все для себя решил, и через месяц мы поженились. Сорок лет вместе! Только так и надо жениться! Молния!

Дневной центр светской жизни деревни – магазин, в котором можно купить все, что душа пожелает, а именно: промтовары. Держит его Янис – по совместительству собиратель антиквариата, старинщик. Выглядит Янис специфически: поврежденная в детстве шея навсегда зафиксировала голову вправо и немножку книзу, из нижней челюсти растут три длинных зуба, посаженные в десну через крупные промежутки, а что происходит сверху, непонятно: зашторено губой. Глаза у него светлые, взгляд прямой и умный.

Янисова любимая тема – пожаловаться на конкурента: чиновника, который устроил в деревне что-то наподобие этнографического музея:

– Я ему, главное, подарил несколько вещей. Но он-то хотел показывать себя, а не искусство! Представляешь, не позвал меня на собрание коллекционеров – меня, главного специалиста! Да никто здесь лучше меня в этих делах не разбирается, ко мне из самих Афин на консультацию приезжают! А он пришел и знаешь, что сделал?! Достал кошелек! Меня как громом поразило! Я ему говорю – а ну-ка, убери кошелек. У тебя что – комплексы?! Ты сам понимаешь, что делаешь? Ведь ты заслоняешь собой экспонаты!

– А он что?

– А ничего! Повернулся и ушел. Тихо, как цуцуна, видно, стыдно стало. Больше я с ним не разговаривал, и ноги моей в его «музее» не будет. Это надо же было – не позвать меня на собрание!

В магазине потихоньку собираются посетители. Образуется что-то вроде клуба. После покупки никто не уходит: остаются философствовать в прохладе, в уюте старых и новых вещей, вперемешку нагроможденных на полках.

Бабушка – еле-еле душа в теле, шагу не ступит без палочки – с любопытством спрашивает у Анастасия, сухощавого пожилого бодрячка, бывшего таксиста:

– Вы пенсионер?

– Скорее всего! – четко, по-военному отвечает Анастасий, поднаторевший в парнасских смолл-токах.

– Э-э-э, вы избегаете вопросов?

– Никак нет! Я просто включаю поворотник и ухожу налево!

Спирос – плотный седой блондин со стрижкой бобриком – кивает на меня Йоргосу:

– А твоя кто? Англичанка?

– Русская.

– Ой, что ты мне напомнил! Оййй! Вся молодость им отдана – как там? А! «Иди сюда»! А где ты жил в Афинах?

– В Периссосе.

– Ойй! Зачем ты мне напомнил! Двадцать лет отдано этому району! Помнишь пиццерию Антониса? Его дочь на меня вешалась. Вся молодость ей отдана!

Наговорившись, Спирос собирается уезжать. Сажает с собой в машину и любопытную бабушку – ее нужно подвезти в соседнюю деревню.

– Смотри мне! – наставляет его Янис. – Не приставай к девушке! Доставь в целости!

– Не волнуйся! Я не связываюсь с девственницами! – уверяет его Спирос. – Хватит с меня! Вся молодость им отдана!

Бабушка гнется в коленях, валится в хохоте. От смеха долго она не может залезть в машину и захлопнуть дверь.

Янис, отсмеявшись, обращается к Анастасию:

– Вы отсюда родом? Из деревни?

– Нет, я зять, – смущается восьмидесятилетний Анастасий. – Неместный. Когда я сюда приехал в первый раз, мне сказали – не пей воду из ключа: тот, кто ее попробует, останется здесь навсегда. А я не послушался! Взял за себя дочку Афанасиса Топалиса, старшую, Тицу. И вот – шестьдесят лет уже здесь. Нашел свое депо. Конечная остановка.

– А тебе, – поворачивает ко мне корпус Янис, – нравится здесь?

– Очень, – отвечаю.

– А где лучше – у тебя дома или здесь?

– Понимаете, – говорю я, – здесь, конечно, мне жить лучше. Но дело в том, что я помню: чужое и чуть-чуть любить легче…