Большинство наших агиос-стефановских собак обитают на железнодорожной станции. Они косматые и мрачные, как декаденты. Все мужского пола, холостяки. Спят под лестницей, встают поздно, когда нормальные люди уже давно на работе, долго разминают пасть на зевках, потом, шатаясь от лени, направляются завтракать в соседнюю таверну. После обильной еды возвращаются под лестницу валяться. По вечерам устраивают поэтический перелай: черный вожак направляет морду, обтрепанную верленовскими страстями, на луну и делает длинный басовый зачин гекзаметром. Рыхлый блондин с откушенным ухом в ответ заливается истерическим амфибрахием на октаву выше. Остальная компания – двое-трое зачуханных барбосов в колтунах – хором вклинивает короткие ямбы.

В районе станции живет еще одна собака. Примечательная особа. Немолодая робкая брюнетка, лишние килограммы на боках, живот плюшкой. Но душевная: по личной инициативе работает собакой-поводырем. Волонтерит, сопровождая агиосстефановцев к транспорту. Внезапно выныривает из ниоткуда и начинает идти рядом с тобой. Меня раза четыре провожала до поезда, сидела рядом, ждала. Убедившись, что все нормально, я зашла в вагон, поворачивала толстую спину и уходила. Благодарности не ждет. Еду не просит,

погладить – можно, но если не хочешь – не проблема. Идеальная компания. Вчера опять видела ее – сидит на остановке, по своему обыкновению тактично ждет с кем-то автобус. К ней подошел кобель – тот самый вожак с порочной мордой. Произошел понятный диалог. Вожак понюхал у нее за ухом и кивнул:

– Ну… пошли, что ли?

Брюнетка отрицательно задрала голову вверх и немного вбок:

– Не могу! Не видишь, я на работе!

«Верлен» постоял еще немного – может, передумает, потом махнул хвостом и удалился. Вечером ветер принес со станции гекзаметры оглушительнее обычных: видимо, сублимировал одиночество. А что еще оставалось делать поэту? Искусство вечно, жизнь коротка.