Легенда или пьянствуя водку во Вроцлаве в 1999 году
Иван «Зепп» Дитрих сидел с «Полковником» Гусевым в небольшом кафе, устроенном в подземном переходе. Переход был довольно-таки особенным. Наклонные стены из обработанного вручную камня поддерживали железобетонный потолок толщиной в пару метров. Одну из стен «исчезли», и через громадный вырез можно было видеть террасу, выходящую над обрамленный морем зелени городской ров. Собственно говоря, это был старый бункер, который использовали еще и в качестве подземного перехода — по его поверхности, называемой площадью Первого Мая, ездили автомобили и трамваи, ниже работали магазины и кафе и панели платных телефонов. Еще ниже находились терраса и городской ров.
Стоял поздний летний вечер. Гусев с Дитрихом играли в карты, потихоньку попивая пиво за столиком, заслоненным огромным зонтиком. Дитрих раздавал по пять карт для игры в покер. Гусев положил десять злотых «в темную».
— А не перегибаешь палку?
— Знаю, что выиграю.
— Это и я знаю. Ты вечно во все выигрываешь.
Гусев слегка усмехнулся.
— А знаешь почему?
— Потому что тебе всегда везет, придурок. Ты вечно у меня выигрывал. В любую игру, при каждом розыгрыше: в моряка, при бросках монеткой и в «пички под мостом»…
— А знаешь почему? — повторил Гусев.
— Потому что ты чертов счастливчик.
— Неправда. Я самый обычный неудачник.
— Давай, чеши языком…
— Видишь ли… Здесь проблема даже и не в этом. Я льщу себе, утверждая, будто бы писатель — это такой тип, у которого имеется необычное чувство наблюдательности. — Гусев и вправду был писателем. Помимо должности в учебном заведении, он занимался тем, что писал рассказы и повести. — Всякий раз, когда я еду через Вроцлав, вижу миллион историй. И если расскажу одну из них знакомым, все тут же считают меня обманщиком и треплом.
— А разве это не так?
— Я все это вижу на самом деле. Если у кого-нибудь нет чувства наблюдательности, то за писательство пускай и не берется.
— И как ты это соединишь с выигрышами в карты?
Гусев сложил руки, словно собираясь молиться.
— Ты чувствовал ту вибрацию реальности мгновение назад?
— Блин! Какую еще вибрацию?
— Не чувствовал? Не почувствовал того, что выиграешь?
Дитрих пожал плечами. Он сделал глоточек пива, которое уже делалось теплым.
— Хорошо, тогда выиграю я.
Гусев выложил открытые карты на столешницу. У него были пара валетов, девятка, тройка и двойка.
— Ты… Это же не американский покер. Зачем раскрылся?
Гусев положил на стол двадцать злотых.
— Хочу дать тебе шанс. Только ты и так не выиграешь.
Дитрих глянул в свои карты. У него было три туза, король и шестерка.
— Как же, выиграешь, — буркнул он, докладывая свою двадцатку. — Сколько?
Гусев подвинул к нему девятку, тройку и двойку.
— Три. Нет у тебя шансов.
— Посмотрим. — Дитрих поменял свои две карты. Глянул. У него были те же три туза и две двойки. Фулл. — Ну и как, приятель? Думаю, что и полтинник сейчас пересолом не был бы.
— Не бросайся бабками. — Гусев поднял голову, глядя на бетонные балки. Он на ощупь перевернул свои карты, даже не глядя на них. — И как? — спросил он, все так же смотря вверх. — Что там?
Дитрих в бешенстве сунул в рот сигарету.
— Четыре валета, — глубоко затянулся он. — Черт подери! Вечно ты выигрываешь. Черт… Когда нужно было выбрать книгу на аукционе, и мы бросали монетку… Когда покупали себе револьверы в магазине, и нужно было тянуть жребий, кому достанется модель «Steel Blue»…
— Тут дело совершенно не в том. — Гусев вынул из кармана монету. — Орел или решка?
— Орел.
Гусев бросил. Он так же не отводил глаз от расположенных выше балок.
— Что вышло?
— Решка! Блин!
Гусев вынул из кармана авторучку, положил ее на столе и закрутил.
— Уже и не спрашиваю, на кого покажет…
— Обязательно на тебя.
— Ну.
— Авторучка вертелась на мокрой столешнице. Через какое-то время вращение начало замедляться. Когда ручка остановилась, кончик указывал строго в живот Гусева. Дитрих громко выругался.
— Как ты это делаешь?
— Не делаю я этого. — Гусев допил остаток пива. — Оно само делается.
— Вот только не надо мне тут звиздеть на голодный желудок!
— Ты же сам сказал, что я всегда и во все выигрываю. Я же считаю себя самым большим неудачником, которого только носила земля. Я кошмарный неудачник, Иван.
— Насчет посрать — эт'точно. Но вот неудачник — нет!
— Смеешься. Это ты зря.
— Сам же помнишь, как во время кризиса мы стояли в очереди за бензином. Час три стояли. Уже подъезжали к станции, когда приехала цистерна. Ну и пошел мужик с объявлением про запрет въезда в руках. Три сотни машин в кошмарной, социалистической очереди. А он… он поставил стойку с запетом как раз за твоей машиной. Тебе уже не нужно было ожидать еще пару часов, потому что тогда именно столько все это и длилось. Он выбрал именно твой задний бампер. Именно твой, среди трех сотен автомобилей.
— Вибрация реальности, — Гусев тоже закурил.
— Что?
— Не чувствуешь? Когда ты должен будешь выиграть, то испытываешь вибрацию действительности.
— Чтоб ты скис! Что?
— Погляди, — «Полковник» вынул из кармана две игральные кости. Бросил. Тройка и пятерка. — Вот сейчас проиграю, — сказал он.
У Дитриха выпало пять и четыре. Еще раз. У Гусева: тройка и двойка. «Зепп»: четыре и пять.
— А вот сейчас выиграю.
Гусев выбросил две шестерки. У Дитриха только лишь единица и двойка.
— Я ебу! Как ты это делаешь?
— Не делаю я ничего. Это само делается. Я же только наблюдаю за реальностью.
— Как ты, черт подери, следишь за реальностью.
— Видишь ли… — Гусев жестом подозвал официантку и заказал еще два замечательно охлажденных «Окочима». — Неоднократно я обращал внимание на то, что игра, в которую мы играем, пытается нам помочь. Понятное дело, если игра встретится с исключительным болваном, или же обстоятельства тебе не способствуют, тогда ничего из этого не выйдет, но…
— Ну спасибо, что назвал меня болваном, — Дитрих усмехнулся на все тридцать два зуба.
— И не говори. Игра желает, чтобы ее выиграли, и потому помогает игроку. Как раз это и есть вибрацией реальности. Хороший наблюдатель это чувствует.
Дитрих прикусил губу. Он долго знал Гусева, так что знал: коллега над ним не насмехается.
— О'кей. Покажи мне эту «вибрацию реальности», — он вытащил из кармана горсть монет. — Сколько у меня в горсти? Тот, кто укажет наиболее близкую сумму — выигрывает! — он анализировал про себя свои сегодняшние расходы, чувствовал тяжесть монет в ладони. Вот теперь он должен был выиграть. — Двадцать злотых. Нет… — тряхнул он рукой, словно бы желая взвесить мелочь. — Пятнадцать. Ммммм… Тринадцать. Двенадцать. Около двенадцати злотых
— Семь пятьдесят, — буркнул Гусев.
— А вот хренушки! — Дитрих высыпал монеты на столешницу. Начал считать. Возбужденный развлечением, отпил два глотка пива. — Пять, шесть, шесть девяносто… Господи… Семь девяносто! — Семь, холера ясна, девяносто! Ну, откуда ты знал?!
— Не знал я.
— Тогда почему ляпнул: семь пятьдесят?
— Не ляпал. То была вибрация реальности.
Дитрих сделал два больших глотка.
— И это значит?
— Я знал, сколько там у тебя в горсти. Более-менее.
— Это игра тебе подсказала?
— Нет. Чувствовал. Даже не знаю, как это тебе сказать…
Жаркий летний день в подземном убежище-переходе, под парочкой метров бетона, с огромным «окном», впускающим дующий из-под городского рва ветерок и с холодным пивом на столе был таким уж докучливым. Немногочисленные прохожие двигались неспешно, солнце отражалось на поверхности воды все более багровыми рефлексами. В очередной раз за этот день Гусев поглядел на элегантный конверт, содержащий результаты его больничных исследований. После этого перенес взгляд на вырезанное из газеты фото, изображающее девочку трех-четырех лет, сидящую в одиночестве на плоской крыше какой-то пристройки. Девочка, задумавшись, глядела в пустое, затуманенное пространство прямо перед собой.
Ему сделалось грустно. Уинстон Черчилль называл это «черным псом». Люди ведь называют депрессию по-разному. Его собственный, Гусева, черный пес, таился где-то поблизости. Еще не подходил, но уже скалил зубы в укрытии, неспешно кружа где-то рядом. «Ты еще будешь моим, старик», — казалось, говорил он на своем собачьем языке. — «Ты еще достанешься мне…».
«Зепп» Дитрих потянул приличный глоток пива.
— Что это ты так задумался, старик? — спросил он.
«Старик»… Точно так же говорил и черный пес.
— А… фигня.
— Я просто обязан у тебя выиграть.
— Так выиграй.
— Во что?
— В моряка? — ответил Гусев вопросом на вопрос. Черный пес был опасно близко.
— Нет проблем…
Иван поднес бокал к губам, но закончить не успел. Что-то дернуло им. Гусев тоже почувствовал это, причем, гораздо лучше.
— Господи Иисусе! — Дитрих отставил пиво. — Дева Мария! Почувствовал!!!
— Да нуууу?
— Я почувствовал вибрацию реальности! Теперь выиграю.
— Нет. Не выиграешь.
— Но я же почувствовал, как дрогнула действительность.
— Ну да?! — Гусев все так же улыбался. Для него, для вдохновенного наблюдателя, это было как оргазм. Он чувствовал это всей своей сутью, всеми фибрами. И сейчас не мог отойти от шока. — Только что началась какая-то игра. Большая. Чудовищно огромная. Совершенно невероятная!
— Звиздишь.
— Она желает нм помочь. И это будет чудовищно невероятное чувство, — Гусев спрятал конверт из больницы и снимок девочки в папку. — Никогда я еще не чувствовал чего-то такого.
— Неправда. Я сейчас выиграю. Я же почувствовал!
— Нет.
Дитрих вытянул над столом кулак, сжатый как для игры в моряка.
— Ладно. Гляди, как я выигрываю. Считаем, начиная с меня. Раз, два, три…
Гусев показал два пальца, Дитрих тоже два.
— Блин! — даже не пересчитывал. — Снова ты выиграл!
Гусев начал смеяться.
— Это не та игра, — буркнул он. — Сейчас что-то произойдет.
— Что? — «Зепп», ничего не понимая, глядел на него.
— Наблюдай. Учись. Потому что дар наблюдения в тебе имеется. — Гусев допил свое пиво. — Я всегда говорил, что тебе следует стать писателем.
Дитрих лишь качал головой. Он никак не мог справиться с совершенно иррациональным чувством беспокойства, которое неожиданно охватило его.
— Сейчас что-то произойдет, — повторил Гусев.
Сбоку к ним подошла симпатичная девушка с бокалом вина в руке.
— Я извиняться пан, — обратилась она на ломаном польском. — Я венгерка из Венгрии. Польски говорить слабо, потому что тут училась.
— Присаживайтесь, если желаете.
Гусев указал на стул. Сам он чувствовал дрожь в спине. Черный пес удирал, поджав хвост. А девица и вправду была ничего.
— Я — Ирмина, — девушка уселась и поставила бокал на столе. — Фамилию не скажу, потому что и так ее вы не сказать никогда. Слишком трудная.
Оба наших героя вежливо назвали себя.
— Я так вот себе думала, — продолжала девушка, — почему вы сидите на столике с зонтом. Ведь солнца нет. Над вам метров пятнадцать до зубов армейского бетона.
— Ну, может и не столоько, — усмехнулся Иван. — Но… погляди-ка, детка, вверх. Что там видишь?
— Ну… такое, — девушка послушно подняла голову. — Такие вот… Такие… балки?
— Фермы. А на них что сидит?
— Ну, эти… голуби. И что?
— Они срут словно снайперы, — вмешался Гусев.
— Так нет же… Зонт ведь не обделан. На зонте нет говна, — с лучистой улыбкой сообщила девушка. Скорее всего, польскому языку ее обучал некто с большим… талантом.
— А зачем же напрасно тратить боеприпас. Гляди вон туда.
Дитрих показал на обвешанного аппаратами германского туриста, который как раз попробовал пива. Сейчас он поудобнее устраивался на пластмассовом стульчике. Долго ожидать не пришлось. Голуби наверху уже его нацелили. Паць! Хлюп! И в пиво туриста ляпнулся заряд, которого никому бы не хотелось там иметь.
— Ну вот, Ирмина Со-Слишком-Трудной-Фамилией, — рассмеялся Гусев. — Для местных имеются столики с зонтами, а для приезжих — без зонтов. Так они потратят больше денег.
— Думаешь, владелец забегаловки сам дрессирует голубей? — спросил Иван.
— А хрен его знает. — Гусев отвел взгляд от немца, который как раз бежал к бару, чтобы купить новое пиво. — Но… «венгерка из Венгрии» здесь не совсем чужая. Место под зонтом имеется.
— Ну дааа… — прибавил Дитрих. — К вам, венграм, здесь относятся по-особому.
Девушка громко рассмеялась. Была красивая, симпатичная, обрезанные «под мальчика» ры-жие волосы, на ней были обтягивающие белые леггинсы и такая же обтягивающая футболка.
— Хрен вас забери, — сказала она. — Поможете мне найти Институт Исследований Сна?
Дитрих подавился пивом. Гусев, хотя и ожидал самых странных вещей, упустил сигарету, которую как раз подносил ко рту.
— Ну что, видишь? — толкнул он коллегу. — Игра только что началась. Большая, совершенно невероятная…
— Ага, ты говорил, — мотнув головой, согласился совершенно обескураженный Иван. — Боже… — впервые в жизни он почувствовал это состояние столь интенсивно. — Ведь во Вроцлаве и окрестностях где-то тысяч восемьсот человек. И все они, теоретически, могли бы здесь появиться!
— А она выбрала именно нас.
Девушка с удивлением глянула на них.
— О чем это вы говорите? — спросила она.
— Так уж складывается, что… — Гусев только вздохнул, — что мы оба работаем в Институте Исследований Сна.
— Мы завезем тебя туда, — Дитрих вынул из кармана бумажник и кивнул официанту. При этом он глянул на Гусева, но тот смотрел на свою незакрытую папку с результатами в заклеенном элегантном конверте и вырезанным из газеты снимком. Тем не менее, черный пес ненадолго удрал и пока что предпочитал не появляться.
— Я не сейчас, — сообщила девушка. — Я завтра привезем материалы из отеля. О'Кей?
— Мы?
— Я. О'Кей?
— О'Кей, детка. Ну а так, собственно, в чем дело?
Девушка пригладила свои короткие волосы.
— Насмехаетесь, что? — усмехнулась она. — Вы не из Института Исследований Снов. Хотите меня снять на жопа, так?
— Это тоже, — буркнул Гусев. — Но у нас документ имеется, — и оба показали свои служебные удостоверения.
Девушка отпила вина.
— Потому что, знайте, ребята, меня очень интересует ваш институт. Потому что было так. В пятидесятых годах и поляки, и венгры проводили исследования над снами. В смысле шпионажа. Это НКВД хотело, потому что у самих русских результаты не было, врубаешь одно с другим?
Дитрих с Гусевым согласно кивнули. Им обоим Ирмина ужасно нравилась.
— В обще, было так, — продолжала та на своем ломаном польском языке. — Поляки первыми напали на идею. Ну, это ваше Управление Безопасности, так? Врубаетесь?
— Мы во все врубаемся, — сказал «Зепп» с каменной миной.
— Ну! И… И этот безопасность отдал материалы русским, потому что Венгрия очень пошла далеко. Разве нет?
— Так, — подтвердил «Полковник» Гусев, хотя ничего не понимал.
— Ну, потому что речь здесь идет про шпионаж во сне. Русские страшно хотели это получить. И забрали все копий материалы из Польши и упаковали в такие ящики. Это повезли в Будапешт в этих ящиках. В Венгрию, в наш институт, чтобы Венгрия могла воспользоваться вашими материалами, потому что методика была другая.
— Какая методика? — буркнул Дитрих.
— Шпионажа во сне, — ответила Ирмина. — Ну, но они съелись.
— Господи Иисусе! Кто себя съел?
— Про русских по-разному говорят, но чтобы сразу каннибалы? — прибавил Иван.
— Русские съели себя сами, — девушка допила свое вино. — Ну, потому что подвезли это в пятьдесят шестом, а там сделалось восстание. И все сгорело в нашем институте. Все венгерские материалы превратились в дым! Все! А вот польские были в металлических ящиках. И часть сохранилась. Малая часть. Кто-то сохранил. Думал, будто бы золото, или что-то подобное. И я напала на них. На клочки бумаги. Напала и прочитала.
— Все о том, что Управление Безопасности знало про шпионаж во сне. — Развеселившийся Гусев глянул на улыбающегося Дитриха. Ему не хотелось оскорблять девушку чистой воды насмешкой.
Ирмина и сама слегка улыбнулась.
— Это хорошие материалы, — сказала она. — Я уже шпионила во сне.
— И чего выследила, детка? — Дитрих пытался не рассмеяться.
— И видела сон про наш разговор. Но не знала, что здесь и с вами. Но мне снилось, — девушка отставила пустой бокал и указала на Гусева. — Тебя называют «Полковник», — после этого перевела руку в сторону Дитриха, целясь в него пальцем, — а тебя «Зепп». Правда?
Оба мужчины поглядели один на другого, на сей раз с изумлением — когда представлялись, своих прозвищ не называли. Девушка глядела на них с чувством удовлетворения.
— У вас должны быть оригиналы тех документов, — сказала Ирмина. — Будем их разыскивать. Завтра мы выявим, до чего вы дошли в проекте «Кал».
— В чем?
— Проект «Уал», — пояснила та, но они все равно ничего не поняли. — Так это назвало Управление Безопасности.
— Ты думаешь, что в нашем институте имеются бумаги чуть ли не пятидесятилетней давности? — спросил Гусев.
— Я знаю, что они есть. Я уже шпионила во сне, — усмехнулась Ирмина, показывая красивые зубы. — Проект «Кал» действует, только он очень опасный. Очень.
Дитрих с Гусевым снова поглядели друг на друга.
— Ты говорил, будто бы началась какая-то игра, — шепнул «Зепп».
— Большая. Ты чувствуешь?
Губной помадой на салфетке Ирмина накаляла им адрес, откуда ее должны были завтра забрать. После этого поднялась заказать для себя еще один бокал вина.
— Ты говорил, что каждая игра желает, чтобы ее выиграли, — сказал Дитрих, когда девушка направилась к бару.
— Вопрос лишь в том, что является выигрышем, — буркнул Гусев.
К счастью, черный пес удирал с поджатым хвостом. Вырезанная из газеты фотография маленькой девочки пока что не очаровывало своей злой силой.
Наступал вечер, прибавляя понемногу багрянца к окружающему морю зелени. Гусев сидел в своем автомобиле на стоянке неподалеку от Народного Зала. Радиоприемник, выставленный на максимум, чего-то выл, сквозь открытые окна вовнутрь попадал вечерний летний ветерок. «Jahrhundredhalle». Гусев глядел на выцветший купол напротив, возведенный из старого доброго немецкого бетона — собственно говоря, конструкция Берга могла быть Вроцлавом будущего. По крайней мере, именно такое производила впечатление, едва выступая над верхушками деревьев.
Гусев, заканчивая уже вторую банку пива, огляделся по стоянке. Мужик в renault scenic бросал мячик двум маленьким пуделям, которые суматошно приносили ему его обратно. Мужчина в «старой стирке», то есть в «ford sierra», глушил водку из фляжки. Тип из небольшого фиатика сосал вино, перелитое в бутылку из-под минеральной воды. Двое молодых, один в «пежо», другой в «дэву» — пили баночное пиво, как и он сам. Боже! Цивилизация бухающих в собственных машинах одиноких мужчин. Гусев знал их всех, хотя ни с кем ни разу не разговаривал. Все знали друг друга. Они даже уже имели «собственные» места на этой стоянке. Радиоприемник на всю катушку, спиртное, а потом поездка по боковым дорогам и тропкам, чтобы избежать полиции. У каждого имелись «надежные» проезды, давным-давно отработанные пути, по которым можно было добраться домой, где их ожидала супруга и все остальное дерьмо. Цивилизация одиноких мужчин, почитателей Бахуса, из которых каждый имел жену, любовницу, случайных телок… Только все это псу под хвост — все они были чертовски одинокими. Пытались не глядеть на других. Прятали глаза за стеклами темных очков. Делали вид, будто у их стоянки имеется какая-то иная цель. Такой мужик мог выпустить собак и заставлять таскать себе мячик или ветку, мог выслушать известия по радио, да хотя бы вымыть стекла в машине. Лишь бы только не возвращаться домой… Гусев знал множество подобных мест. Над Видавой располагались «дачники»: лопата на багажник и уже можно бухать, не объясняясь перед женой. На Грюнвальдской площади стояли «ученые», которые никогда не поднимались на кафедру, чтобы прочесть лекцию. На Криках «гуляющие», которые никогда не высаживались из своих машин. На Лётничей — «бизнесмены», объясняющие свое отсутствие дома навалом обязанностей.
Цивилизация мужчин-одиночек с радио на full и спиртным в руке. А вот интересно, а вот другой уроженец Вроцлава, «Красный Барон» Манфред фон Рихтхофен, тоже парковался здесь, глядя на Jahrhundredhalle, и в перерывах между вылетами, в ходе которых крошил англичан, стоял здесь и бухал, не желая возвращаться домой трезвым?
Все было не так, как обычно. «Полковник» Гусев весь дергался, буквально трясся, так как не мог справиться с нервами. Что-то случится. Что-то произойдет. Что-то еще будет! Только это одно было у него в голове. Словно вдохновенный наблюдатель он чувствовал эту приближающуюся странность всеми клеточками тела. Что-то случится…
Он закурил и поглядел на вершину «Народного Зала». Здесь выступали и Гитлер, и папа римский — оба, что ни говори, почетные граждане Вроцлава. Где-то здесь, неподалеку, в 1936 году фирма IBM продала немцам автоматическую систему распознавания перфорированных карт, идеально подходящую для учета в Auslandorganisation евреев, которых впоследствии всех должны были истребить. Где-то отсюда ХХХ пехотная дивизия отправилась на войну с Польшей, атакуя стоявшие близко от границы войска генерала Роммеля, дальнего родственника Эрвина Роммеля. Фельдмаршал тренировался на полигоне под Вроцлавом, но позднее, перед экспедицией в Африку. Что ни говори, семейные дела — это семейные дела; мальчишки все устроили между собой, как родственник с родственником, в особенности, в ходе обороны Варшавы. А точно в том месте, где стоял Гусев, гарнизон Festung Breslau сложил оружие перед войсками советского поляка, генерала Глуздовского…
Взгляд Гусева скользил по идеально уложенной плитке современной автомобильной стоянки. Соль хорошего, как он, наблюдателя, новое покрытие обмануть не могло. Он знал, как шла старая дорога, где еще остались столбы с немецкими фонарями, которые можно увидеть в любом фильме про Аушвиц. Гусев знал, где находятся самые нижние точки бетонного поля, и как их подсоединили немецкой мелиорационной сети. У него было впечатление, будто бы целые поколения архитекторов, возводящих этот город, желали ему что-то сказать. Что в ткани агломерации заколдована некая мысль. Что все это чему-то служит. Правда, ему никак не удавалось об этом догадаться, но «Полковник» знал, что, в конце концов, до решения доберется. Ибо что-то здесь находилось, нечто на границы между полным непониманием, энтропией, и наводящей порядок идеей. Гусев глянул на идеально подстриженный газон. Достаточно было взять лопату, чтобы в любом месте докопаться до человеческих костей и каких-нибудь камней с немецкими или еврейскими надписями, несущих свое мрачное послание — куда-то туда, сквозь невообразимые бездны времени. Еще ему было известно, что именно он откроет это послание, узнает, что хотели сказать Старые Мастера.
Но еще не сегодня. Сегодня ему никак не удавалось сконцентрироваться. Что-то произойдет. Что-то случится. Сто-то будет… Эти слова колотились в голове. Одной радостью было то, что Дитрих тоже бухает в своей машине, правда, в совершенно другом районе города.
Дитрих закончил чекушку «Зубровки» в тот самый момент, когда Гусев отправлялся по боковым дорогам в свое путешествие, назад домой, куда он вовсе не желал возвращаться. Он запустил двигатель автомобиля, спрятанного в бетонной нише крупнопанельного дома. Отсбда до своего охраняемого паркинга ему было несколько сотен метров, но сегодня он остановился перед своей подворотней. Что-то произойдет. Что-то станется, что-то случится… Весь на нервах, войдя в лифт, он сунул в рот половину пачки жевательной резинки. И зря. Оказалось, что жены с детьми дома нет. Он поставил чайник на газ, пустил воду в ванную, после чего уселся за письменный стол в своей маленькой комнатке и затянулся сигаретой. И тут же зажег свечку, чтобы избавиться от запаха никотина. Потом вынул из сейфа громадный револьвер.357 Магнум и начал его чистить — исключительно затем, чтобы занять чем-то руки. Что-то случится… От этой настырной мысли никак не удавалось избавиться. Громадный розовый перс открыл дверь в кабинет и мяукнул на пробу, проверяя, а не удастся ли оторвать хозяина от чистки этого дурацкого оружия, которое делало столько грохота. А вдруг получится завести его в кухню, где имеется такой замечательный холодильник и несколько коробок с кошачьими вкусностями! Только на этот раз Иван «Зепп» Дитрих не реагировал. Он медленно размазывал Remington Oil внутри ствола, а потом вытирал масло чулком жены, намотанным на строе шильце.
Что-то произойдет. Что-то случится… Дитрих никак не мог сконцентрироваться на смазке сложных механизмов, не отмечал он и уходящее время. Скучающий перс вскочил на стол, его пушистый хвост моментально занялся от свечки. Кот встал и с некоторым изумлением глядел на свое горящее тело. И в этот момент раздался щелчок замка. В квартиру вошла жена с детьми.
Дитрих схватил кота и выскочил в прихожую.
— Тадам, тадам! — крикнул он. — Первый на свете горящий кот!!! — пытался он рубашкой погасить горящий хвост.
Только жена веселья никак не разделила. В шоке она глядела на выливающуюся в прихожую воду из ванны, на мечущегося кота и на почерневший на огне чайник.
— Все это весьма странно, — говорил Гусев «венгерке из Венгрии». — Мы проводили исследования над повторяющимися снами, но так ни до чего не дошли.
— Не пизди, Гусев, — заметила Ирмина, давая очередное доказательство тому, что польскому языку ее обучал некто, обладающим громадным талантом, к тому же — без каких-либо тормозов. — Я уже шпионила во сне и уже знаю, что сейчас скажешь мне что-то важное.
— Ничего я тебе не скажу!
— Гусев! — практически крикнула, одновременно смеясь, девушка. — Скажешь!
«Полковник» лишь пожал плечами.
— Повторяющиеся сны? — закурил он. — Тааааа… Борковский вел исследования по этой теме. Он даже выдумал «штуку, чтобы делать сны более приятными». И испытывал его с одним техником на Яреке Вишневецком. Вся штука в том, что Ярека нет в живых, во время эксперимента с ним случился инфаркт. А Борковского полиция и дирекция института затравили так, что он повесился. Хочешь с ним переговорить? Нет проблем, завезу тебя на кладбище!
— Гусев, вот не пизди, хорошо? — повторила Ирмина. — Где тут комната Борковского?
— Вот тут! — Гусев откинулся на стуле, открыл дверь, указал на что-то в глубине коридора. — Вот здесь! Даже полицейские печати, детка, до сих пор на двери имеются. Оригинальные.
— Ключ!
— В полиции, детка!
— Гусев, вот только не задалбывай меня. Ключ!
Дитрих не выдержал. Он тоже откинулся на стуле, выставляя голов в коридор.
— Пани Аня, — крикнул он вахтерше. — Дайте, пожалуйста, ключ от сто шестнадцатой! Ну, вы знаете, запасной, для уборщиц.
— Нет проблем, — услышали они приятный женский голос, а потом и отзвук шаркания слишком больших башмаков. — Вы только туда не заходите, панове доктора. Там атомы летают. Уборщицы мне рассказывали.
— Ага. Все три, — согласился с ней Иван. — На прошлой неделе мы пробовали схватить одного, так быстрый, зараза! Смылся!
Ирмина усмехнулась.
— Ну. И я же говорю, — пани Анна ногтем убрала полицейские пломбы и листочки с печатями. — Вот только не включайте аппараты, господа доктора. Уж слишком много покойников было. Доктор Борковский, упокой Господь его душу, и…
— Магистр, — исправил Дитрих, уточняя научную степень коллеги.
Пани Анна, шаркая, удалилась в свою охранную будку напротив стоянки, на которой постоянно воровали радиоприемники из всех машин. Через минуту она будет сидеть рядом с храпящим охранником, а чужие приемники она видела в заднице.
Гусев, неожиданно разволновавшись, открыл дверь и запустил всех вовнутрь. Затем вышел, вытащил из ящика письменного стола три пива, поставил бутылки под стеной, словно осужденных, и прошелся по ним струей из углекислотного огнетушителя — старый студенческий способ.
— Ну вот, теперь имеете холодненькое, — складным ножом он вскрыл пробки. — И что ты хочешь здесь найти?
Ирмина приняла пиво с благодарностью. Солнце за окнами поднималось все выше — и только лишь в толстых, оставшихся от немцев стенах можно было еще как-то дышать.
— Где его заметки?
— Чьи?
— Пан Борковский. Писал что-то. Или нет?
— Все его работы ты обнаружишь в библиотеке.
— Вот не доставай меня, «Зепп»! — Неожиданно девушка закатила рукав, показывая исколотые, словно у наркоманки, вены. — Это ваше Управление Безопасности в пятидесятых годах изобрело производное скополамина! Я уже шпионила во сне! — крикнула она. — Я уже ходила рядом со смертью, но знаю, что у Борковского имелся более лучший метод.
— Вот же ж курва… — шепнул Гусев. — Он мотнул головой, затем снова вытащил складной нож. Одним движением вскрыл ящик письменного стола, поддев защелку паршивенького замка. — Ты этого хочешь? — бросил он на столешницу пачку листков, покрытых мелкими буквами. — Этого? Но не забывай, что из-за этих листков погибло два человека!
— Этого хочу, — тепло усмехнулась Ирмина. Она опустила рукав, закрывая следы уколов. — Этого хочу, — повторила девушка.
— А почему полиция не захапала эти бумаги? — спросил Дитрих.
— Ты чего? Дурак? — Гусев сунул сигарету в рот. — Их интересовало лишь то, было ли все это легальным. А схемы до сих пор валяются в суде. А года через три будешь уже чего-нибудь знать.
— Например, что?
— Г… бум, бум, бум! О!
— Погоди, — Иван рукавом вытер пыль на устройствах, занимающих почти половину помещения. — Выходит, мы не знаем, как все это запустить?
— Вот же ж кур… — остальную часть ругательства Гусев приглушил. — Знаем! Знаем, потому что мы сами это гов… конструировали! — он разложил руки и сделал глубокую затяжку. — Хочешь включить? Хочешь?!Тогда ложись на кушетку, а я врублю! Будешь очередным трупом в очереди на кладбище!
— Так то был приступ?
— Не знаю я, что то было! Но знаю, что ТО имеется! — указал он на подключенную к компьютера аппаратуру. — Все это одна громадная куча дерьма!!!
Дитрих тоже закурил. Гусев метался от стены к стене.
— Все это — одно громадное дерьмо! Эта штука убивает людей!!! — кричал он. — Если желаешь, так давай, бля…, врубай!!! А еще лучше — сунь голову в микроволновку! Эта штука убивает! Пойми, она убивает людей.
— Я и не знал, что это ты конструировал.
— Потому что не конструировал! Потому что устроил Борковскому техника из университета. И все. Но кое-чего знаю…
— А Ярек?
— Ярек сдыхал три дня! Борковский повесился. Полиция с прокурором психически совершенно задолбали его. Ты и дальше желаешь продолжать? Желаешь?!
Иван «Зепп» Дитрих присел на краю стола. Поднес ко рту горлышко бутылки, покрытой инеем от углекислотного огнетушителя.
— Погоди, погоди, погоди, — неожиданно улыбнулся он. — Мне это начинает нравиться. Выходит, два трупа по причине этой вот электроники? — указал он запыленный лом под стеной.
Гусев рукавом оттер пот со лба.
— Если бы ты знал Ярека, то не радовался бы.
— Я и сейчас не радуюсь! Но меня заинтересовало. Два трупа?
— Укладывайся, а я включу устройство. Будет третий!
— Погодите, — вмешалась Ирмина. — Я буду третьей, — отложила она заметки.
Гусев уселся под стеной, спрятал лицо в ладонях.
— Никогда в жизни! — заявил он. — Без меня вы не справитесь. А я эту штуку не включу.
— Включишь, — очень спокойно сказала девушка.
— Лишь бы ты не удивлялась, детка. Лишь бы только не проспала момента, когда стану включать! Хочешь встать в очередь на кладбище? А у нас во Вроцлаве они красивые. На разный вкус и цвет. В нашем распоряжении полтора десятка некрополей…
Ирмина подошла к нему и отвернула оба рукава рубашки, показывая многочисленные следы уколов на сгибах рук.
— Вот это смерть. И это — смерть. Борковский нашел методику лучше, чем мы и Управление!
— Хочешь быть следующей в очереди на кладбище? — еще раз спросил ее Гусев. — Хочешь?
— А какой я была в Венгрии? — подсунула она ему под нос следы от уколов. — Как ты думаешь? Какой я была? Сколько народу передо мной отправилось, в ежовую задницу, нюхать травку снизу?
— Господи! Ты это серьезно?
— Говорю!
— Нет, нет, нет… Все это не так! — Гусев поднялся у себя под стенкой и начал жадно вливать в себя пиво. — Никогда в жизни! Я не включу эту штуку!
— Включишь, Гусев. Поверь мне. Включишь. Или… — Ирмина подсунула ему свое предплечье под самые глаза. Отступить тот не мог, потому что стоял под стеной. — Врубишь, или ищи для меня местечко на каком-нибудь из ваших милых кладбищ. Следующей серии уколов я просто не переживу.
Девушка лучилась теплой улыбкой. Она прищурила глаза, наклонила голову.
— Вот же курва!
Гусев даже не мог стереть пота с лица. Ирмина стояла слишком близко.
— Ну… Пару раз в жизни дала, — Ирмина вновь приоткрыла свои красивые зубы. — Но вот чтобы сразу «курва»?
Дитрих тихо рассмеялся и выругался. Гусев ругался во весь голос.
— Ну ладно? — Иван открыл окно и уселся на подоконнике с ногами наружу. — Врубаем?
— Сам врубай! Я человека убивать не стану.
— Тогда зачем же купил пистолет?
— А ради хохмы! Но вот ее я убивать не стану.
Ирмина взяла со стола брошенные заметки Борковского.
— А если я скажу тебе, что Ярек Вишневецкий жив?
Гусев расхохотался.
— Я сам был на похоронах! Так что перестань уже молоть чепуху!
— Послушайте меня, парни, — Ирмина стала перелистывать бумажки. — Только послушайте.
И она начала медленно читать, водя пальцем по мелким буковкам. То были описания снов, которые собирал Борковский. Бумаги, которые инициировали его работу.
— «Женщина, 36 лет. Рассказывала так: Что-то бежало целых четыреста километров. Все были заинтригованы. Нашли следы в таком огромном парке. Следы тянулись и тянулись. Они были страшно удивлены. Мне сказали, что я могу стать агентом. Я проснулась…».
Ирмина взяла следующий листок.
— «Мужчина, 23 года. В себя я пришел в таком огромном парке. И мне казалось, будто бы это не сон. Что все происходит наяву. Ко мне подошла полиция Они сказали, что что-то бежало почти что четыреста километров за одну ночь. Нашли следы. У этого чего-то ноги расходились сантиметров на тридцать. Полицейский спрашивал, могу ли я на них работать, стану ли их агентом».
— «Женщина, 23 года. Я думала, что это не сон, что все это происходит на самом деле. Вокруг было много военных и полиции. Ко мне подошел один такой офицер в конфедератке. Сказал, что Вроцлав был давным-давно засыпан, и сейчас над ним один огромный парк. Но там, снизу, что-то происходит. Что-то за ночь пробежало почти четыреста километров. Офицер спросил, стану ли я их агентом. Я проснулась перепуганная!».
— «Мужчина, 44 года. Никогда мне не снилось ничего подобного. Сам я, как правило, все свои сны забываю, но этого не забуду. Мне казалось, будто бы я и не сплю. Все то было ужасно реальным. Знаю, что я боялся, весь трясся от страха, хотя вокруг была куча полиции. Они обнаружили какие-то следы, тянущиеся от горизонта до горизонта. То был какой-то парк. Вокруг было полно деревья. Один из полицейских подошел ко мне и спросил, стану ли я их агентом. Я проснулся весь в поту…».
— «Мужчина, 56 лет. То было совершенно невероятное чувство. Мне казалось, что я совсем не сплю. Помню газоны, деревья и парк. Вокруг было много военных и полиции. Ко мне подошел какой-то офицер. На нем был польский мундир, но выглядел весьма странно. Помню, что в том сне я трясся от страха. Тот офицер сказал, что под низом, под землей, значит, находится Вроцлав. Засыпанный, хотя и не до конца. Офицер спрашивал, не соглашусь ли я стать их агентом. Я проснулся с криком. Жена хотела вызвать врача или даже скорую помощь».
— «Мужчина, 34 года. То было что-то совершенно невероятное. Никогда в жизни я не был столь чертовски уверенным, что все это происходит на самом деле. То был какой-то странный мир. Помню громадный парк. Ко мне подошел какой-то мужчина. Выглядел он странно. У него была коса. Сказал, что меня хотят послать вниз. Во Вроцлав. Это значит, под землю. Что-то бежало и бежало, и бежало… За одну ночь много километров. Когда проснулся, то принял снотворное, но той ночью заснуть уже не мог. На работу пошел совершенно разбитый, потому что все время помнил, будто бы Вроцлав находится под землей. Глубоко. А наверху — такой парк. Но я не мог туда пойти, пан доктор. Я страшно боялся…».
— «Женщина, 26 лет. Никогда еще ничего подобного во сне я не видела. То было словно реальность. У меня было такое впечатление, будто бы заснула на одеяле, на солнце, а потом неожиданно очнулась. Вокруг было полно людей в польских мундирах. Один из них подошел ко мне. То было… словно бы происходило взаправду. На нем был польский мундир, но выглядел как-то так… как-то весьма странно. У него были черные волосы и косичка, как у девочки, только он был не девочкой. Сообщил, будто бы что-то бежало через парк, и они обнаружили следы. Правда, это им как-то было до лампочки. Он спросил меня, спущусь ли я… вот вы не поверите, пан доктор… спущусь ли я под землю, во Вроцлав. Я проснулась с криком, так что даже мать прибежала из другой комнаты с вопросом: что со мной. А я уже той ночью заснуть не могла».
— Зачем ты нам это читаешь? — спросил Гусев.
Ирмина шелестела бумажками. Отложила все, кроме последней.
— «26 августа. Ко мне пришел Ярек Вишневецкий. Хихикая, он рассказал мне свой сон. Схема была уже известная. Заявил, что никогда не испытывал чего-то столь реального. Словно бы неожиданно пришел в себя в обширном парке. Вокруг были люди в польских мундирах. Ярек — все так же смеясь — утверждал, что выглядели они странно. Косичек не помнил. К нему подошел какой-то офицер, отдал салют и сказал, что те, кто послал сюда Вишневецкого, обманывают в какой-то игре. Для них он здесь не желателен, ну да ладно — им на все это наплевать. Может исполнять свою миссию и возвращаться, откуда пришел. Они не уговаривали его сделаться их агентом. Единственные элементы, общие с остальными сообщениями — это парк, закопанный Вроцлав, о котором упоминал кто-то из военных, и совершенно странное чувство реальности сна».
— И что? — спросил Гусев.
— Мне кажется, что Вишневецкий жив, — ответила на это Ирмина.
— Ага! А в гробу мы похоронили песика?
— Он не отсюда, «Полковник». Его послали типы, которые махлюют из совершенно другого, чем это, места. Мне кажется, что он жив, — девушка присела на краешке письменного стола. — Только где-то в ином месте.
— Дитрих, — повернул голову Гусев. — Слышал когда-нибудь большую чушь?
— Да, — «Зепп» болтал опущенными за подоконник ногами. — Вчера по телику запустили речь премьера.
И он рассмеялся собственной шутке.
— Иван, перестань нести хрень, а только скажи, что будем делать?
Дитрих коротко глянул на Ирмину.
— Вызываем скорую помощь? Хотя, черт подери, красивая же, чтобы вот так, сразу сделать донором органов…
— Ладно, — венгерка соскочила со стола. — Сейчас я иду чего-нибудь поесть, но вечером встречаемся. Здесь.
Вместе с Дитрихом на черной хонде они мчались через водоносные территории. Это был самый лучший способ подъезда к стрелковому полигону.
— И что ты думаешь об этой телке?
Гусев, с доброй сотней на спидометре, чудом вписался в небольшой деревянный мостик над шлюзом.
— Во-первых, регулярная наркоманка. Ты ее лапы видел?
— Она не наркоманка. Ты ее глаза видел?
— Влюбился?
— Что-то сделать нужно, — он припарковался с писком шин, в тумане пыли, перед полигоном.
— Что, например? — Дитрих вышел первым.
Сначала им нужно было идти на проходную. Господи Иисусе! Нужно написать фамилию, номер разрешения, время прихода, номера оружия… Не хватало только рубрики с размером перца.
— Ты включишь те устройства?
Они шли по коридору, который, казалось, имел пару километров длины. А он просто обязан был быть очень длинным, потому что сбоку, за стеной, у них были стрелковые поля для винтовок. На стенах висели давным-давно известные им фотографии Рени Мауэр.
— С ума сошел?
— Но ведь ради чего-то ты с ней разговариваешь?…
Дитрих открыл дверь в зал «25 метров». Тут же их окутал запах сожженной нитроцеллюлозы, который въелся во все окружающее. «Запах Вьетнама», как говаривал Гусев.
— Так что сделаем?
— Лично я иду повесить мишени, — Иван открыл дверь, ведущую в коридор бункера. — Только не стрельни мне в задницу, хорошо?
Гусев подготовил две позиции: столики, стулья, щиты. Через несколько секунд они уже могли надеть очки и наушники. С этого момента единственным действенным методом общения был крик.
Начали с «двадцати двоек», но у тех было ужасное рассеивание; пули едва помещались в мишени. В черное попадал, хорошо еще, если каждый третий выстрел.
Гусев вытащил «зиг зауэр» и валил из девяти миллиметров.
— А ты что посоветуешь, — тут он вынул из сумки уже тэтэшку и начал заряжать патронами плоскую обойму.
— Так мы можем часами говорить. — Иван взвесил в руке револьвер.357 Магнум, который носил в кобуре на заду. — Вот почему, блин, в романах не пишут, что оружие всегда нужно чистить? Даже после одного единственного выстрела.
— Потому что было бы чертовски скучно. — Гусев указал на отражатель толчков в револьвере коллеги. — Впрочем, это устройство вообще невозможно вычистить, так что это все были бы экзистенциальные рОманы о всеобщей невезухе.
— Эт'точно, — прикусил губу Иван. — Что с ней сделаем?
— Не знаю.
— Так мы можем часами говорить, — повторил Дитрих. — Включишь устройства?
— Нет.
— Тогда, что ты ей скажешь?
Гусев вложил «зиг» и тэтэшку в кобуры при поясе.
— Я в сортир, — прервал он тему.
Туалет на стрельбище является одним из опаснейших мест в мире. Оружие в кобурах ужасно тяжелая, и если вы не желаете вычистить спущенными штанами всего пола, то, сидя на унитазе, их необходимо придерживать руками. А поскольку производитель так изготавливает пистолеты, чтобы соответствующие пальцы сразу же попадали в соответственные места, ты сидишь, держа обе волыны со стволами, нацеленными в двери, и с двумя пальцами на спусковых крючках. Туалет на стрельбище это единственное во всем свете место, где никто, никогда и ни по какой причине не дернет резко за ручку, чтобы проверить: а свободна ли кабинка. Тут удивляться нечему, каждому жизнь дорога…
Только «Полковник» Гусев вовсе не думал о последствиях рывка за ручку. Все время у него перед глазами была Ирмина, которая показывает исколотые иглами руки. Боже, что же нужно этим венграм? Чего они хотели достичь? Это если вообще примем, что ее рассказ был правдивым. Только девушка никак не походила на сумасшедшую, вопреки всему тому, что говорила. Не похожа она была и на агента венгерской разведки. А даже если и была… Венгры были «своими», это не враги. Им можно было помочь, какие бы планы они не связывали с аппаратурой Борковского. Господи! Запустить все те устройства? Гоооспооди… Нет. Никогда в жизни.
Ну а с другой стороны… В кошмарной тесноте кабины «Полковник» как-то справился с брюками и оружием, которое держал в руках. На самом деле он никогда полковником не был. Прозвище взялось оттуда, что как-то, еще студентом, во время военного положения, он как-то наступил декану на мозоль. Тот решил его наказать и вывесил в на доске огромное объявление: «Настоящим назначаю кол. Гусева ответственным за поддержание порядка в коридоре». К сожалению, уже через мгновение студенты сверху приклеили свое собственное объявление: «Сегодня доклад. Вся правда о том, как выглядит поддержание силой строя в Советско Союзе». Понятное дело, что какой-то активист оппозиционный плакат содрал, но сделал это неровно, так что появилась «комбинированная» надпись: «Настоящим назначаю кол. Гусева ответственным за поддержание силой строя в Советском Союзе», а под всем этим печать и роспись декана… Понятное дело, что, что сразу же сокращение «кол.» («kol.»= коллега) было переделано в «Col. = colonel», и так вот он стал «Полковником». И если сопоставить с этим званием его фамилию, то для всех сразу становилось ясно, что он советский офицер, и напоминание ему об этом при всяком случае сделалось ритуалом. Иногда он задумывался над тем: а помнит ли кто из соучеников его настоящее имя.
Когда он возвратился в зал «25 метров», Дитрих стрелял из короткоствольного револьвера.38 Special, поднимая клубы пыли за мишенями.
— И как? — крикнул он. — Дошел до чего-нибудь в храме мышления?
— Да, — решил удивить его Гусев.
Из кобуры под мышкой он достал Кольт.45 и выстрелил, вызывая извержение гейзеров земли на опоясывающем валу.
— Господи! А это что такое? — подскочил к Гусеву Иван. — Это что такое?
— Кольт.45 А-Це-Пе.
— Так ведь на такой калибр у нас нет разрешения.
— Коллега из Варшавы купил мне «нелегала», — усмехнулся Гусев.
— Ну а патроны откуда?
— От продавца, — пояснил тот. — Если у тебя имеется разрешение на 9 миллиметро и на.38 Special, то продаст тебе и.45…
— Дай пострелять, — «Зепп» буквально вырвал оружие из рук «Полковника». — Ух тыыы…
— Аппаратуру я запущу, — сообщил Гусев.
Приятель не слушал его, устраивая бойню металлической двери бункера, что было еще более нелегальным, чем само оружие, из которого он это делал.
— Я запущу все те устройства, — повторил «Полковник». — И это не ради нее. Ради Борковского. И ради Ярека…
— Блиииин, вот же кайф! — кричал Дитрих. — Вот же дает!!! Глянь! — подсунул он под глаза друга обожженную нитроцеллюлозой ладонь. — Гляди как жжет!
Как и в прошлый раз, Ирмина сидела на краю письменного стола Борковского, показывая ноги в обтягивающих леггинсах. Ноги притягивали взгляды мужчин, словно магнит. Вечером в Институте не было никого, кроме охранника, застывшего в состоянии вечной спячки. Даже консьержки…
Но кто-то стучал в дверь.
— Да? — Дитрих открыл дверь.
Он увидел мужчину в пижаме и наброшенном на плечи халате. Институт был соединен старым немецким противовоздушным тоннелем с находившейся поблизости небольшой больницей, и все те, у кого имелись проблемы со сном, таскались здесь по ночам, пытаясь даром получить совет «настоящих специалистов».
— Снова вы, пан Вызго?
— Ну да, пан доктор. Ну, вы же знаете, все время мне снится одно и то же. Захожу в супермаркет, на рынок, да куда угодно, где имеется толпа. И… И в руках у меня ручной пулемет, а на спине — три цинка с лентами. И я начинаю стрелять. В людей! И там сотни трупов!..
— Примите чего-нибудь успокоительного и идите спать.
— Что я должен принять?
— Аспирин, ну, не знаю… Чаю выпейте, — пытаясь сохранить, по крайней мере, видимость вежливости, Дитрих вытолкал мужчину в пижаме в коридор и закрыл дверь. — Блин, что за придурок, — шепнул он, блокируя замок. — Уже почти что месяц лежит, потому что снится одно и тоже. Из ночи в ночь перемалывает толпу из ручного пулемета…
Ирмина даже не подняла голову.
— Ты включишь оборудование? — спросила она у Гусева.
— Да.
Девушка поглядела прямо в глаза «Полковнику».
— Где мне следует лечь?
— Нигде. Это я буду объектом эксперимента.
— Почему?
Тот бросил ей элегантный конверт, который получил в больнице. Какое-то время девушка разбиралась с жесткой бумагой, вынула лист с текстом и печатями, но из латинских названий ничего не поняла. Листок она подала Дитриху.
— Ой, курва! — прошипел Иван. — Господи Иисусе!!! Почему ничего не сказал?
— Всего лишь рак. От него не умирают, — буркнул Гусев.
— Старик! Ну почему не сказал?
— И что бы это изменило?
— Черт… Черт! Старик… Курва!!! Давай поедем лечить тебя в Швейцарию! Ведь что-то сделать можно!
— От этого не умирают, — усмехнулся Гусев Ирмине. — По крайней мере, еще не сегодня.
Девушка повела себя весьма рационально: положила ему руку на плечо, поцеловала в щеку.
— Ты должен включить все это на холостой ход.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Поверь. Никаких приятных снов. Все должно работать на холостом ходу.
— Люди! — крикнул Дитрих. — Да о чем вы говорите?! Химиотерапия, облучения, курва, операция!!! А не всякая хрень…
— Он уже принял решение, — сказала Ирмина. — Говори, что мне следует делать.
— Лично я на это не подписываюсь, — Иван открыл дверь и выскочил в коридор.
— Пан Вызго! — крикнул в темноту Гусев. — Задержите его и не дайте выйти. — А я пропишу вам приличное снотворное и без рецепта!
Через несколько секунд они увидели спину Дитриха, отступающего перед мужчиной в пижаме. Мужик был вооружен металлической пепельницей на длинном металлическом пруте, которая до сих пор стояла возле консьержки. Гусев вытащил из кармана пластиковый блистер с таблетками и бросил агрессивному охраннику.
— И постойте еще несколько минут под дверью. Чтобы этот не смылся.
— Хорошо, пан доктор, — Вызго занял пост.
— Ты придурок, идиот, кретин, псих и шизик, — спокойно заявил «Зепп».
— Он уже принял решение, — повторила Ирмина. — Принял вызов.
Гусев лег на лежанку.
— Сначала подключите ЭКГ, потом датчики на наиболее важные мышцы. К уголку левого глаза приклейте красный светодиод.
— Про светодиод я не слышала, — вмешалась Ирмина.
— Это мое приложение. Как только я войду в фазу REM, буду знать, что это сон.
— Старик, — включился Дитрих. — Давай сходим к какому-нибудь хорошему врачу.
Движением головы Гусев указал на лежащий на письменном толе конверт.
— Подпись на листке видел? Или знаешь какого-нибудь лучшего врача во Вроцлаве?
— Тогда поехали в Варшаву! Поедем в Швейцарию! Курва, сбросимся с ребятами и махнем в Штаты!
— Ты бумагу читал? Хочешь сделать мне резекцию мозга?
Ирмина не обращала внимания на Ивана, сидевшего под стенка с лицом в ладонях.
— Ладно. Кабеля я уже подключила. Что теперь?
— Сейчас включи все комплексы. Поосторожнее со стабилизатором напряжения. У Борковского с ним были проблемы.
— О'Кей. Все включено. И я все контролирую.
— А ты классная жопка.
— Спасибо, Гусев, — снова улыбнулась девушка. — А эта вторая холера подойдет помочь?
Дитрих поднялся и подошел поближе.
— Слушай, а может тебя пристрелить? Будет быстрее.
— Тогда бы ты снял с меня кучу проблем, но сам посадил бы себя за решетку.
— А мы можем поговорить серьезно?
— Потом. Слушай. Здесь у тебя анализатор работы мышц. Скорее всего, тобудут лишь микросокращения. У меня здесь имеется такой выключатель, который позволяет мне вырваться из любого кошмара. Будет достаточно, если во сне я присяду на корточки и стисну веки. Как только считаешь нечто подобное, немедленно буди меня. Но может быть и обратное — я начну просыпаться, а во сне как раз в этот момент может происходить нечто интересное. Тогда вколешь мне успокоительное или снотворное.
— Придурок, — резюмировал Дитрих.
— Ты все понял?
— Идиот!
— Слушай, ведь Борковский разработал весьма неплохую концепцию…
— Ага. И убил Ярека.
— Если боишься, то выйди, — буркнул Гусев. — Так что все свалится на ее голову, — указал он на девушку. — А Вызго будет свидетелем, что ты хотел удирать.
Он улегся на лежанке максимально удобно. Не хотелось, чтобы утром болели все мышцы.
— Ладно, включай, — обратился он к венгерке. — А ты, — глянул он на Дитриха, — если хочешь мне помочь, вырви из сна, когда график покажет, что я присаживаюсь на корточки.
Так что такое сон? Собственно говоря — неизвестно. Ученые предпочитают сокращения, которые пишутся заглавными буквами: REM. EEG, HXDC, SNR… Ладно, давайте признаем, что у Гусева была фаза HXDC, если кто-то знает, что это означает. Он лежал под тротуарной плитой из листового металла с дырками и вставками. Такой вот решеткой, на которой народ чистит обувь перед тем, как зайти в магазин. Пошевелиться почти что не удавалось. Пыль и песчинки падали ему на лицо, как только прохожие ставили свои башмаки в паре сантиметров от его носа. Гусев был на Рынке, на углу, где находится старинный дом «Под Золотой Короной» — но теперь здесь стоял «Феникс». Каким-то образом он выбрался из-под решетки, вошел в вестибюль, где помещались лифты, и вошел в один из них: чугунный, резной, истинную куколку довоенной работы. Этажи медленно перемещались вниз. Несмотря на толпу на лестница, в лифте он находился один. Но потом лестничные пролеты закончились, вниз ехали какие-то другие лифтовые кабины. В одном из них он увидел Борковского.
— Не иди туда!!! — кричал тот. — Не иди, прошу тебя!
— Что?
— Не иди туда! — орал Борковский, спускаясь все ниже. — Ты же был моим другом, «Полковник»! Не иди туда… Умоляю!
Лифт выбрался из здания — держался он только лишь на тонюсеньком, колеблющемся и нацеленном в небо тросе. Все хозяйство тряслось, рассыпалось, становилось нереальным.
Гусев проснулся в кабинете Борковского так резко, что даже уселся на лежанке.
— Чтоб вы все сдохли, — протирая глаза, он опустил ноги на холодный пол. У-у, словно лед. Черт! Веки открыть не удавалось. Гусев широко зевнул. — В жопу такое устройство!
— Не понял?
— Полнейший шайс. И снилось какое-то дерьмо.
Он подошел к окну. Туман едва-едва позволял видеть очертания деревьев ниже. Довольно частое явление во Вроцлаве, состоявшем из бесчисленного количества рек, каналов, шлюзов, маленьких озер и прудов.
— А башка трещит, — буркнул Гусев. — Ирмина, Иван, дайте какого-нибудь аспирина, что ли…
— Слушаю, пан посол?
Гусев резко обернулся. В комнате стояли два офицера Войска Польского. На обоих были парадные мундиры с орденскими планками, портупеи, ремни с закрепленными на них кобурами и конфедератки с гербовыми орлами. Боже!!! У обоих была желтая кожа и раскосые глаза; когда же они поглядели друг на друга, Гусев заметил… косички, выступающие из-под конфедераток. Это китайцы!
— Пан разрешит представиться, — сказал майор. — Я Михал Донг-Бей. А это поручик Гуи-Хау Шливиньский.
Поручик отдал уставный салют.
До Гусева дошло, что он видит пульсацию красного света в левом глазу. Господи Иисусе!!! Светодиод! Светодиод!!! Я в фазе REM! Это всего лишь сон… Но все было таким ужасно реальным… Он лизнул собственную ладонь. Чувствовал вкус кожи, чувствовал влажность слюны, прохладу на пальцах. Он даже мог прикоснуться к ткани элегантного костюма, что висел на стуле. Он чувствовал ее фактуру, видел подробности — вещь, невозможная во сне.
— Пан посол, — сообщил майор. — Мы получили задание. Мы должны провести пана к пани президент Речи Посполитой. Вы наденете костюм?
Шокированный реальностью событий Гусев послушно надел пиджак. С помощью маленькой щеточки поручик попытался удалить невидимые пылинки с черной ткани.
— И где пани президент?
— Ну как это, где? — удивился майор. — Ведь только что РП Number One приземлился.
— Что, что приземлилось?
— Хмм… Крейсер «Лех Валенса».
Гусев выругался. Он позволил вывести себя в коридор, солдаты по бокам салютовали ему оружием. Реальность всего происходящего заставляла его дрожать. Только лишь благодаря пульсирующему в уголке левого глаза огоньку, он знал, что все это ему только снится.
— Прошу прощения, пан посол, — отозвался ведущий его майор. — Еще раз, прошу прощения… Что-то не в пордке с вашим левым глазом. Может, это кровоизлияние? Быть может, следует вызвать врача?
Гусев инстинктивно коснулся виска. Чистая, гладкая кожа. Ведь светодиод существовал только в реальном мире. Как они могли подозревать, что он видит красный огонек в левом глазу?!
— Быть может, то всего лишь сосудик лопнул, — сказал поручик Гуи-Хау Шливиньский. — Тем не менее, нужно быть поосторожнее.
Гусева вывели наружу, прямиком в туман. Он видел очертания какого-то монструозного космического корабля. Оба офицера провели его к пандусу, на котором спокойно могла бы расположиться войсковая дивизия.
— Вот это как раз и есть РП Number One, — сообщил поручик. — Крейсер «Лех Валенса».
— Боже, — шепнул Гусев. Красный огонек пульсировал в левом глазу, но ведь вокруг все было таким реальным! Он чувствовал порывы ветерка, излучение тепла от нагретого металла, через подошвы мягеньких туфель он даже различал структуру ступеней, по которым как раз шел.
Оба китайца завели его в огромную приемную, сотканную из свет и каких-то еще материалов — чертовски дорогих, как догадывался. В самой средине помещения ожидало несколько мужчин.
— Господа разрешат, если я их представлю, — указал майор ладонью. — Это пан посол Речи Посполитой Польши при Ватикане, пан полковник Гусев. А это господа… — повернул он ладонь в другую сторону. Он начал представлять нескольких китайцев с осами и, возможно, пару мужчин, выглядящих по-европейски. Все в блестящих костюмах. Ни одной фамилии Гусев не запомнил.
— А вы откуда родом? — заинтересовался один из китайцев.
— Из Вроцлава.
— Оу? А где это?
— Пан посол смеется над нами, — вмешался один из «европейцев». — Вроцлавский парк располагается на предместьях столицы. Без пары сотен миллионов на счету вы там себе виллу не построите.
— Ах, — усмехнулся китаец. — То есть, вы из Варшавы? Тогда откуда же вы так хорошо знаете польский язык?
Остальные начали смеяться, словно бы от рассказал анекдот.
— Прошу прощения, господа, — перебил их беседу майор. — Пани президент ждет.
Он указал Гусеву направление. Когда тот двинулся за офицером, у которого из-под конфедератки выглядывала косичка, услышал комментарии идущих за ним людей:
— Вот видишь?! Без виллы во вроцлавском парке будешь ожидать здесь до усыр… гмм… смерти!
— Опять же, нужно быть еще и послом в Ватикане. Даже минуты с нами не отстоял.
Красный огонек пульсировал в левом глазу Гусева. Майор завел его в громадный лифт.
— Прошу, — произнес офицер, когда появилась дверь. Они не придвинулись, не опали вниз, не закрылись… Попросту появились. — Прошу прощения, но во время аудиенции ни в коем случае вам нельзя присаживаться на корточки!
Господи Иисуууусе!.. «Как только я во сне опущусь на корточки, все прерываешь!», — сказал он Дитриху. Но ведь они же не могли об это знать!
— Почему именно меня вы решили информировать про опускание на корточки? — спросил он по возможности спокойно.
— Я всего лишь офицер для особых поручений. И хотел всего лишь сказать вам, что в ходе аудиенции абсолютно нельзя опускаться на корточки. Лучше и не садиться, для верности.
Двери исчезли. Майор ввел Гусева в зал, в котором ожидала девочка-подросток и какой-то генерал, судя по орденам, звездам и лампасам. И он, и она походили на славян. У них были русые волосы и голубые, совершенно не раскосые глаза.
— Это посол РП при Ватикане, — начал презентацию майор, — пан полковник Гусев. А это, — повернул он ладонь в другую сторону, — пани Президент Речи Посполитой, Королева Польши, Матерь Божья Ченстоховская, Асия Мацейчук.
Гусев инстинктивно склонил голову, но при этом не отрывал взгляд от красивой, не имеющей еще двадцати лет пани президент. Та заметила это.
— Ладно, ладно, — подошла к нему и положила руку ему на плечо. — Вообще-то, на самом деле мне 96 лет и зовут меня Хуи-Чон. Га эту внешность и фамилию нужно было потратить множество труда, и я потратила по-настоящему много денег… Так что не перегибай палку с этим своим восхищением, Гусев. Аплодисменты следуют хирургам.
— Пани президент…
— Похоже, мы можем разговаривать менее официально, — движением руки она отправила майора. — Гусев, с твоим левым глазом что-то не так.
Тот вновь вздрогнул. Ну не могла она видеть светодиода, пульсирующего в реальном мире.
— Пани президент?… — осторожно спросил он.
— Знаешь… Когда человек рождается в управляемом триадами предместье Пекина, то вырабатывает в себе инстинкт к выживанию. Я и вправду сама заработала на это славянское лицо, — провела она рукой по щеке. — И сама заработала на свою славянскую фамилию! Тяжким трудом, по-настоящему тяжелым. И я не хочу все это растратить, посылая вниз какого-то придурка.
— Вниз? — спросил Гусев. — В закопанный под землей Вроцлав?
Женщина усмехнулась.
— Ты приготовился. Уже не словно дитя в тумане, ты не такой, как те, другие…
Неяркий огонек пульсировал в уголке глаза все время. Гусев не мог понять, почему все вокруг кажется ему таким реальным. Пани президент Мацейчук, внешне девица семнадцати лет, сделала жест пальцем, и словно из-под земли появился лакей с подносом. Оба взяли по бокалу вина; стоящий рядом генерал явно не признавал подобного рода напитков. Боже… Он чувствовал запах и вкус превосходного напитка, прохладу замечательно остуженного бокала. Пальцы увлажнились от капельки росы, стекшей с запотевшего хрусталя. Во сне это было просто невозможным. Гусев не чувствовал бы ее дыхания, когда приблизила лицо, не заметил бы перстней на ее пальцах, у одного из которых в бриллианте был вырезан герб Речи Посполитой. Все это во сне было просто невозможным. И все же… Светодиод, приклеенный в уголке левого глаза где-то там, в реальном мире — а здесь просто невидимый — говорил ему, что как раз переживает фазу REM. Но ведь это же невозможно. Такое невозможно! Графики ЭКГ в реальной действительности не могли лгать, но ведь он не мог чувствовать всего этого. Это был сон!!! Всего лишь сон…
Асия Мацейчук приблизилась еще сильнее.
— Я дам тебе сорок десантников для прикрытия при спуске, — сообщила она. — Но, понятное дело, там, внизу, тебе придется действовать самому. Проблема кое в чем другом: как тебя оттуда эвакуировать? Ты знаешь, как выглядит теперь Вроцлав, более-менее?
— Скорее: нет.
— О'Кей. Много лет там возвели здание высотой более четырех километров. Это предел прочности тогдашнего железобетона. В его холле размещался практически весь центр исторического Вроцлава, который, естественно, был сохранен. Вся проблема заключается в том, что после того, как все было засыпано, нам нужно пройти четыре с половиной километра. Хуже всего то, что во вроцлавском парке трудно дышать, потому что, черт подери, располагается он слишком высоко, но мы уже начали увеличение содержания кислорода. Впрочем, это неважно. Десантники спустят тебя вниз и спустят на какое-то строение, приблизительно, на крышу костела Святого Креста. Знаешь, где это?
— Да.
— О'Кей. Перед самым костелом имеется памятник.
— Знаю. Святого Яна Непомуцена.
— А ты и вправду хорошо подготовился, — вновь улыбнулась пани президент, на сей раз — с удивлением. — Замечательно! Солдаты демонтируют памятник, а на его месте поставят муляж, который не отличить от оригинала. В средине же его будет космический корабль.
— Какой? — спросил Гусев.
— Обычная ракета. Если бы ты оказался в опасности, достаточно сесть и запустить. К сожалению, ты моментально погибнешь, но тут нет никаких проблем. Ракета будет обладать таким ускорением, что даже спрессованная пробьет все те четыре с половиной километра бетона и взлетит в космос. На орбите ее перехватят наши корабли; мы тебя извлечем и воспроизведем заново. Опасаться не надо, технология проверенная.
— Я не опасаюсь, пани президент, — сказал Гусев, инстинктивно щуря левый глаз, потому что светодиод из реального мира все время давал о себе знать.
— Наконец-то настоящий мужчина, — и пани президент подала Гусеву бокал с вином.
— Что я обязан узнать?
— А ты не знаешь? — какое-то время Гусеву казалось, что женщина разочарована.
— Нет.
— Не читал источников?
— Прошу прощения, пани президент. Какие это источники?
— Ну, из твоих времен. Из твоей эпохи.
— Аааа… — мало чего понял он. — Эеее… наверное, нет.
— Ладно, меньше об этом, — пани президент мельком глянула на своего генерала в лампасах. — Ты должен найти фальшивое кладбище. А на кладбище — посредника, — тут она подала Гусеву запечатанный сургучом конверт. — Когда нужно будет вскрыть, узнаешь сам. Удачи, полковник!
Гусев инстинктивно приложил руку к пустой голове. Пани президент Мацейчук ответила салютом, генерал тоже; «Полковник» и девяностошестилетняя девушка-президент сделали это, скорее, ради забавы, а вот генерал — на полном серьезе.
— Прошу прощения, мог бы я на прощание задать вопрос?
Пани президент отставила пустой бокал, едва заметно прикусила губу.
— Видишь ли, с вами, поляками, у меня вечно проблема. Это тебе не китаец, который сразу же делает то, что ему сказали… — пани президент приостановилась перед сияющей стеклянной панелью, которая моментально исчезла, показывая громадное помещение, заполненное людьми, занятыми какими-то устройствами. Но оттуда все так же не доходило ни единого звука. — Поляк вечно должен задать вопрос.
Она отвернулась и поглядела Гусеву прямо в глаза, жестом руки удержав, когда тот хотел что-то сказать.
— Меня зовут Асия. Фамилию себе сменила, но вот имя настоящее, — вздохнула она. — Так вы называли девочек, желая показать имперскую силу… Асия. Асия… То есть, АЗИЯ!!! — крикнула она. — Власть над Азией, — и совершенно неожиданно улыбнулась. — Только вы никогда не предвидели, что, идя в Азию, сделаетесь ею…
Она подошла к Гусеву и положила ему руку на плечо.
— Я отвечу тебе.
Поглядела прямо в глаза и ответила, хотя никакого вопроса он не задавал:
— Да. Он жив.
Гусев проснулся с криком. Дергая провода, он отклеил все датчики ЭКГ и сорвал пластырь, придерживающий мертвый теперь светодиод.
— У, курва!!!
— Что случилось? — спросил «Зепп».
— Ты был там? — спросила Ирмина.
— Черт подери! Был!!! — заорал Гусев, срываясь с лежанки. — Ну, был! Был!
Из висящего на спинке стула пиджака он извлек пачку сигарет. Господи Иисусе! Пиджак на стуле! Почти такой же, как ТАМ! Он горячечно начал проверять, не приклеился ли светодиод к щеке, хотя ведь только что он сам его снял; какое-то время косил глаза, чтобы убедиться в том, что в левом уголке не пульсирует красный огонек.
— Так что случилось? — Дитрих был явно обеспокоен.
До сих пор не могущий собраться Гусев уселся на письменный стол и закурил.
— Это… — он глубоко затянулся, затем выпустил дым под потолок. — Это было настолько чудовищно реально!
— Этот сон?
— Это был не сон, — Гусев затянулся чуть ли не до пупка. — Там ты испытываешь тепло и холод, чувствуешь запахи, ветер, вода там мокрая, ты чувствуешь вкус, прикосновение, даже чье-то дыхание. А помимо того, ты можешь рационально мыслить! Все это чертовски реально!
— Не заливай, — Дитрих тоже закурил. Он указал на основной компонент аппарата Борковского. — Похоже, это какое-то электрическое соответствие ЛСД или сего-то в том же духе.
Гусев глянул на Ирмину.
— Ты была там?
Венгерка кивнула.
— Была.
— Тебе приказывали спуститься под землю?
— Нет. Наша методика намного хуже. У меня были только… — она замялась, — ммм… определенные ощущения.
— Погоди, погоди. А как такое возможно, что люди, у которых не имелось никакого метода, никакой аппаратуры, — указал он на листки с записками Борковского, которые все так же лежали на письменном столе, — тоже очутились там?
— Это они.
— Так, — вмешался Дитрих. — Какие еще они?
— В этом нечто странное, — Ирмина почесала себя по лбу. — Я думаю, они существуют на самом деле. Только где-то в ином месте. И они ищут людей, чтобы что-то сделать.
— Что?
— Не знаю. Это очень важно. Там имеется некий проход. Какой-то помост между мирами. Но им нужно что-то не то. Они разыскивают посредника. Гения, который сможет отыскать этот проход.
— Кого?
Девушка быстро глянула на Гусева.
— Ты задал им вопрос про коллегу?
Тот кивнул.
— И что они сказали?
— Что он жив.
— Вот, именно. Ярек Вишневецкий жив. Где-то в другом месте. В каком-то мире, где существует гений, который обманывает переход. Ярек не отсюда. Он откуда-то оттуда…
— А мне кажется, что мы похоронили какое-то конкретное тело.
— Не отсюда, — повторила девушка. — Здесь ничего не случилось.
— Ничего не понимаю, — сообщил Дитрих.
Гусев подошел к окну, инстинктивно проверил, нет ли на дворе тумана. Он чувствовал, что дрожит. Что-то случится, что-то будет, что-то произойдет… Только это билось у него в голове.
— Только сейчас у меня впечатление, будто бы я сплю, — произнес он. — Ведь о том, что Ярек жив, мне сказала пани президент РП, Королева Польши, Матерь Божья, Асия, а точнее — Азия Мацейчук. А вы в это верите.
— Я не верю, — предупредительно буркнул «Зепп».
После возвращения домой Дитрих не мог заснуть, хотя полночи просидел над аппаратурой. Он улегся в кровать, но удалось только крутиться с боку на бок, рискуя скрипом разбудить жену перед утром. Через долгое время он понял, чего ему не хватало — он не слышал урчания громадного котяры, который привык спихивать его с подушки. «Зепп» поднялся и, стараясь не стучать тапками, отправился на поиски бело-розового перса. Поглядел в «грязной дыре» под ванной, но, несмотря на применение мощного фонаря, не увидел блеска глазок маленького домашнего хищника; искал за холодильником, за умывалкой, за кухонным сливом, между баром и газовой печкой… В какой-то момент ему показалось, будто бы услышал тихий, правда, как бы слегка сдавленный писк. Дитрих вошел в большую комнату. Кота не было, но он вновь услышал писк, причем, гораздо четче. Что-то коснулось его, и он направил луч фонаря в потолок.
Вид был совершенно невероятным. У самой люстры висел небольшой метеорологический шар, а под ним — прицепленное за морду отчаянно перебиравшее лапами пушистое животное.
— Что случилось? — жена, потирая глаза, вышла из спальни и включила свет.
— Кот очутился на потолке.
— Ага… А что кот на потолке делает?
— Висит.
— Тогда стащи его оттуда и иди спать.
Дитрих стащил перса за хвост и пошел в кухню, держа его словно детский воздушный шарик, надутый гелием. Правда, вместо ниточки в его руке был кошачий хвост. Кот не протестовал, хотя и издавал какие-то странные звуки. Объяснение, несмотря на кажущееся, было очень простым. Кот постоянно пожирал всяческие тесемки. Если знакомые приносили цветы, и кто-нибудь переставал следить за вазоном, зверь моментально бросался в атаку, съедал ленточку и бросался наутек. К сожалению, в силу обстоятельств, он уже был «привязан» к букету, так что по дороге разбивал ве, дополнительно еще и оставляя мокрый ковер.
Теперь должно было случиться то же самое. Дитрих с помощью ножниц отсоединил кота от «аэростата», который принес дочке от коллег из другого института. Скорее всего, дочь сунула баллон под стул, чтобы подарок не улетел, кот слопал шнурок, рванул баллон из-под стула, ну и…
«Зепп» бросил приходящему в себя животному в миску несколько хрустиков. Сам он совершенно уже не хотел спать. Поэтому отправился в кабинет, где в сейфе для оружия у него было припрятана бутылка пива. Он извлек ее, и только лишь после того до него дошло, что единственной причиной прихода сюда были привезенные Ирминой копии бумаг Безопасности за пятидесятые годы. «Проект Кал». Ответственный за организацию: майор Длужевский. Обследовано четыре тысячи лиц, прикрывая операцию под предлогом исследований принадлежности к АК и шпионажа в пользу Великобритании. Эффект получен у около восьмидесяти человек. Четыре человека умерло сразу же после введения препарата, восемнадцать — в последующее время. Один человек был расстрелян под предлогом его шпионажа в пользу США, это после того, как данный исследуемый пытался рассказывать все и слать малявы на волю. Три человека направлены на психиатрическое лечение, в том числе и профессор Фельдман, один из творцов проекта.
Дитрих открыл пиво и закурил сигарету.
«А что же такое этот «Кал»? — и взял в руки том энциклопедии. — «Кал… кал… кал…», — перемещал он палец по последующим статьям. — «Да ведь это же Калевала!!! Элементарно, Ватсон!».
Ну как он мог такого не знать?!
— Нашел! — заорал «Зепп» во все горло. Из спальни до него донеслись тихие ругательства.
Калевала. Финская национальная эпопея, сложенная Лоннротом в первой половине XIX века. Поэта интересовали народные песни — он собрал огромное количество материала, ходя в народ, в основном, к крестьянам. Песни были короткими, народные исполнители помнили их фрагментарно, в различных версиях, но Лоннрот заметил некие элементы, которые объединяли эти обрывки в единое целое. Возможно ли такое, чтобы обрывки песен, повторяемые на территории всей страны, были отражением одного, истинного рассказа? Передаваемого в течение поколений? Лоннрот обнаружил одних и тех же персонажей, одни и те же сюжеты, одну и ту же тайну. В конце концов, он сложил все это в единое целое, но, похоже, именно в этот момент тайна, сложенная из тысяч кусочков, расстроилась. Ему не удалось дойти до того момента, когда весь рассказ еще был единым целым. Калевала. Затерянный в безднах времени жпос, авторы которого что-то желали сказать. По каким-то причинам им пришлось все это скрыть, разделить на частицы, но… они дали механизм, который давал возможность сложить рассказ в целое. Лоннроту это до конца не удалось.
Иван Дитрих подошел к окну, затягиваясь сигаретой. Проект «Кал». «Зепп» усмехнулся. «Эх, майор Длужевский, нужно было придумать более запутанное кодовое имя. Например, «Операция Задница».
«Зепп» рассмеялся и выпил несколько глотков теплого пива. А интересно, что они, в этом своем Управлении Безопасности, имели в виду? Ведь явно же не поэзию…
Проект «Кал». Складывание истины из маленьких, неуловимых фрагментов, которые, по каким-то причинам, должны были быть скрыты. И Длужевскому это удалось. По крайней мере, в каком-то смысле, о чем свидетельствовали исколотые шприцами вены Ирмины. «Производное скополамина», — говорила она. Дитрих глянул статью «скополамин». Там имелись химические формулы и объяснения, но не было сказано, когда же скополамин был изобретен. «Зепп» понятия не имел, существовал ли он в пятидесятые годы. И что за всем этим стоит? Что имеют в виду венгры? И вообще, за что ведется игра? Зато у него не было ни малейших сомнений в том, что какая-то игра как раз началась…
Дитрих задумался, неспешно попивая теплое пиво. Его отец был урожденным немцем, проживавшим в небольшом городке в Силезии. До войны он работал в польской угольной фирме и был двуязычным. После войны на Возвращенных Землях не хватало кадров, поскольку перед тем большая часть польской интеллигенции была вырезана. Из Вильно прибыла комиссия, которая должна была как-то с этим справиться. Но что поделать, если в городке сплошные немцы? Бургомистром назначили Дитриха, поскольку он превосходно говорил по-польски. Новый начальник городских властей к инаугурации подготовился солидно. Настропалил оркестр, заставил всех заучить наизусть слова песни, но у… началось. В большом зале сплошные немцы по струнке и всего два поляка. Дитрих дал знак: «К гимну!», и капельмейстер начал:
— Ein, zwei, drei, abesicher!
— Еще Польша не погибла, пока МЫЫЫЫЫЫЫЫ живые!!!! — завыли надрессированные немцы под ритм оркестра, который до сих пор играл исключительно на нацистских торжествах, а польский гимн в их исполнении был очень похож на песню «Horst Wessel lied».
Только два человека в зале не пело. Командировочные из Вильно изо всех сил сжимали зубы, чтобы не загоготать.
Второй провал Дитриху засчитали в тот самый момент, когда в городке уже появились первые поляки. Партия организовала митинг на площади, а между пламенными речами запевала инициировал соответствующие кличи:
— Да здравствует Советский Союз!
— Да здравствует!!! Да здравствует!!! — скандировала толпа.
— Да здравствует союз рабочих и крестьян!
— Да здравствует!!! Да здравствует!!! — звучал громкий и слаженный ответ.
Тут Дитрих решил включиться с собственной инициативой:
— Хватай мародеров! — крикнул он в микрофон.
Вот на этот призыв никто не ответил. Собравшиеся глядели друг на друга, и уже через минуту площадь начала пустеть.
Третий провал нового бургомистра имел место во время первого призыва в Войско Польское. На площади перед магистратом стояли по стойке смирно юные немцы в польских мундирах. Дитрих вышел на балкон.
— Приветствую вас, пани, в этом польском вермахте! — крикнул он.
Вот этого уже даже рабоче-крестьянская власть не выдержала. Прислали комиссию, которая должна была исследовать «понятливость» бургомистра и еще нескольких попавшихся. Но три львовянина, сидящих за столом, совершенно не собирались злобствовать. Кадров ведь на самом деле не хватало, потому задавали самые простейшие вопросы.
— На чем вешают?
— Ну, на кухне, — ответил Дитрих.
Львовяне, как один, опустили головы.
— Ладно. Мы пошлем вас учиться во Вроцлав.
Дитрих долгое время не мог понять, что те имеют в виду. Ведь он, попросту, знал силезский польский, а не кресовый. Варят ведь на кухне. А если они имели в виду весы, так на весах «взвешивают»!
Впрочем, во Вроцлаве у него все шло очень хорошо. Несмотря на всеобщую нищету, партия о нем позаботилась. Она никогда не спрашивала, а был ли он членом NSDAP (в противном случае, по причине любви к правде, он сказал бы правду), зато обеспечила жилище и послала на учебу, которую он закончил с хорошими результатами. Дитрих стал инженером-горняком, а поскольку во Вроцлаве шахт нет, временно его пристроили на работу в воеводский комитет. Через несколько лет он женился на красивой польке, а еще позднее — дождался первородного сына. В честь нового суверена, он послушно назвал его Иваном. Тем самым, устраивая ребенку незаслуженную обиду, потому что горожане имели «нового суверена» водном, не слишком-то привлекательном месте.
Юный Дитрих только лишь в девяностые годы, в совершенно другой Польше, сменил себе имя на Ivan, которое своих знакомых требовал произносить как «Айвен», и это производило огромное впечатление на девицах. «Айвен Дитрихс» (иногда произносимое по-английски как «Дайтрич») — вот это уже звучало, как следует. Ну и как е было с такой фамилией и нордической внешностью не получить прозвища «Зепп» в честь генерала СС? Коллеги были безжалостными — он был «Сепом» Дитрихом (произносимым по-польски).
