Глава 23

Василий Васильевич Блогов внимательно наблюдал сквозь стеклянную стену, как трое рабочих затаскивали через шлюз громоздкий котел. Шлюз находился на противоположной стене "стеклянной комнаты", и рабочие спинами закрывали дверь — но Василий Васильевич не волновался по поводу возможных ошибок: там, напротив него, стоял и следил за рабочими другой инженер, Сергей Викентьевич Апушкин. Объединяло инженеров то, что при встрече с каждым из них хозяин завода — молодой парень — широко улыбался.

Впрочем, не только это: оба приняли очень странное предложение поработать (хотя и за невероятный оклад жалования) на весьма странном заводе в какой-то дыре — а теперь, глядя, как эта "дыра" быстро превращается в город-сказку, оба радовались тому, что получили эту работу. И оба, по большому счету, не совсем понимали, зачем они ее делают…

Рабочие закрыли шлюз и теперь уже Блогову предстояло контролировать правильность выполнения всех операций. Однако многомесячные "тренинги", как именовал обучение англоязычный хозяин, дали результаты вполне положительные: рабочие аккуратно подсоединили шланги высокого давления к котлу с расплавленным алюминием, закрепили горловину слива на кокиле, открыли клапан. Всё исполнили верно, и даже немного быстрее установленного времени. А теперь доставали из форм горячие еще детали, вставляли заглушки и закрепляли их на станке-качалке, быстро макающем детали в ванну с расплавленным алюминием…

К Василию Васильевичу подошел Сергей. Это была их давнишняя шутка: сорокашестилетний Апушкин именовал двадцатипятилетнего Блогова исключительно по отчеству, сам же принимал обращение по имени:

— Ну что, Васильевич, думаю, что смысла особого в нашем надзоре более нет. За последнюю неделю ни одной ошибки не сделали.

— Конечно. Мне временами кажется, что после полугода этих "тренингов" и медведи все без ошибок сделали бы, — ответил Блогов, когда они уже шагали в механический цех.

— Вряд ли: медведи расплавленных металлов всяко побоялись бы. Но я всё же не понимаю: зачем делать столь сложно? — Апушкин снова завел ставший уже традиционным разговор.

— А в лаборатории подтвердили, что силумин быстро окисляется.

— Конечно окисляется! Эта отливка, работая вечно в масле, годков так через десять даже блестеть перестанет! Волков что, собирается выделывать вечные двигатели?

— Не удивлюсь и такому, хотя думаю, что завод готовят для выделки чего-то иного. Зачем бы в противном случае в городишке этом инженеров заводить больше чем в Калуге?

— Вижу, давненько Вы в Калуге не были, там на заводе Гаврилова, говорят, инженеров уже за полста работает. Но возможно что Вы и правы: нынче утром приехали архитекторы от Мешкова, говорят, что будут ставить еще два инженерных дома. Также сказывали, что на неделе и от Васильева едут, ставить для Загоскина целый "Криогенный институт". Да и театр…

Это хорошо, когда есть на кого положиться. Потому что в противном случае всё пришлось бы делать самому. Однако и в совсем не противном случае пришлось: чаще сделать что-либо именно самому означает крупно сэкономить. А когда денег мало, это становится очень важно.

В октябре снова пришлось ехать в Штаты — уж больно много требовалось купить именно за океаном. Например, медь. Вот взять, к примеру, винтовочную гильзу — как ни крути, а весит она двадцать пять грамм, в основном именно меди: стальная гильза у Чаева пока не "пошла", уж слишком "нестабильным" оказался материал: каждая плавка стали слишком сильно отличалась от других. Миллион гильз — уже двадцать пять тонн. А у японцев армия, если мне память не изменяет, триста тысяч человек, и на каждого нужно потратить не меньше тысячи патронов. То есть, семь с половиной тысяч тонн меди. А ведь медь нужна и для пуль, и для пушечных гильз, и для много чего еще. Тот же кабель делать… Необходимо купить миллион пудов меди — за три с половиной миллиона долларов. А такой контракт подписывать с клерком никто не будет.

Хорошо, что поставщиков этой меди искать не пришлось: оказалось, что Генри Роджерс ещё и в медной промышленности не последний человек. Настолько не последний, что шестнадцать тысяч тонн меди было отгружено в мой адрес через неделю. Точнее, в адреса: половина отправилась в Ростов, а половина — сразу во Владивосток.

Сто тысяч тонн стального листа для автомобилей — это дополнительная пара миллионов, а ведь нужен и другой лист, для кораблей. Ещё — трубы, профили… Генри (опять Роджерс, он, оказывается, и от Карнеги смог "унаследовать" его стальной бизнес) подписал общий контракт на семь миллионов. И разнообразные станкостроительные фирмы — еще почти на тридцать.

Забавно: металл у американцев стоил почти в полтора раза дешевле, чем в Европе (и вдвое дешевле, чем в России). А станки — на четверть дороже. Но американцы их делали раза в два, а то и в три быстрее, чем европейцы. И не спрашивали, зачем — так что "под шумок" я заказал и небольшой такой заводик по производству азотной кислоты. С двумя аммиачным реакторами, которые проходили под видом "газосушильных колонн". К ним требования были как к пушечным стволам, но янки никаких вопросов не задали.

Впрочем, закажи я пушки — то, думаю, было бы то же самое. По крайней мере заказ "единых патронов" к крупповским семидюймовкам они восприняли спокойно. А смысл закупать снаряды не в Германии был большой: немецкий снаряд вместе с гильзой и зарядом стоил восемьсот марок (то есть триста семьдесят шесть рублей), а американский — всего шестьдесят два доллара (сто двадцать четыре рубля). Правда американцы снаряды поставляли пустые и без взрывателя, гильзы тоже были хоть с капсюлями, но без пороха — но тол в снаряды запихивать на Родине специалистов хватало, да и взрыватели имелись, так что готовый боеприпас обходился мне менее чем в двести рублей, а на десяти тысячах снарядов экономия получалась чуть меньше двух миллионов рублей.

Самым забавным оказалось то, что на этой же фабрике удалось купить и оборудование для изготовления пушечных гильз. Не новое, да и делать на нем можно было гильзы разве что для пушек Барановского, до двух с половиной дюймов диаметром — но на безрыбье и такой рак сойдёт. Тем более, что вместе со станками я "купил" и рабочих: их сразу по демонтажу цеха уволили, а я тут же предложил двухлетний контракт. Не всех, с дюжину человек — но они пообещали, что уже через месяц после прибытия в Россию продукция пойдет, по сотне гильз в день. Пушек Барановского у меня пока не было, и вряд ли будут, но можно делать гильзы и к двухдюймовкам катеров береговой охраны. Вообще-то запас снарядов для них был закуплен приличный, но если война случится, то дополнительные снаряды лишними не будут. Заодно и отечественных рабочих обучить получится.

Домой удалось вернуться лишь в конце февраля — правда, возвращался я не один. Вместе со мной в Царицын приехал и Вилли Форд — он еще не успел устроиться на работу и предложение возглавить американский автозавод принял с восторгом. Конечно, теперь ему месяца три предстояло осваивать новое производство, но при таком энтузиазме, думаю, проблем не будет…

У Форда не будет.

Когда я вошел в квартиру, Камилла встретила меня с каким-то испуганным выражением лица:

— Саша, там к тебе приехали, говорят — родственники, за наследством.

— Очень вовремя. А подождать, пока я, скажем, помру, они не могли?

— Нет, за наследством Николая Владимировича…

— Где они?

— В городе, в "Столичных номерах" остановились. Я хотела им у нас погостить предложить, но они отказались: хотят, сказали, рядом со своим адвокатом быть.

С адвокатом — это интересно. Очень — и назавтра я этого адвоката у себя в конторе и встретил. Вместе со статным мужчиной, представившемся как Александр Николаевич Волков. Мой дядя.

— Я приехал, чтобы вступить в права наследства, — практически с порога заявил "дядя". — И, откровенно говоря, желал бы исполнить все формальности как можно скорее, поскольку не хочу задерживать покупателей.

— Боюсь, что вы находитесь в заблуждении. Ордена Николай Владимирович завещал передать внуку, то есть, как я понимаю, вашему сыну. Он же, узнав о том, что я намереваюсь из квартиры деда сделать памятный музей, официально передал их мне. Бумаги должным образом оформлены. В любом случае орденские знаки Империи не подлежат продаже. Что же до денег, то их, насколько я знаю, Николай Владимирович отправлял опять же внуку — ну те, что не тратил сам.

— Меня не интересуют ордена и подобная мелочь. Не старайтесь заморочить мне голову!

— Речь идет о иной собственности, — включился в разговор адвокат. — Насколько нам известно, Вы являетесь в настоящий момент управляющим пароходства Николая Волкова, судоходного канала, а так же "Компании зимних перевозок". Речь идет именно об них, и мы желали бы немедленно получить доступ к документам указанных компаний. Несомненно, Ваша работа тоже будет должным образом вознаграждена, но отныне размер этого вознаграждения мы будем определять сами. И должны предупредить заранее, что Вам, вероятно, придется искать себе другое место — все эти компании будут в ближайшее время проданы другим владельцам.

— Ну что же, спасибо за столь своевременное предупреждение. Я обдумаю ваши предложения…

— Только сначала озаботьтесь передачей бумаг, — даже не произнес, а взвизгнул "дядя".

— Вынужден вас разочаровать…

— Если вы немедленно не передадите бумаги, то мы будем вынуждены привлечь полицию!

— Вероятно, мне придётся Вас огорчить. Николай Владимирович не был никогда владельцем указанных Вами компаний. Как раз он и вёл управление, будучи директором этих предприятий. Получая, разумеется, определённое жалование — но, как я уже говорил, эти деньги уходили внуку. Те же накопления, которые у него оставались на момент его смерти, были потрачены — в соответствии с последней волей — на памятник. Копию завещания и выписку из расчётной книги вы можете получить в канцелярии, бесплатно — я распоряжусь. А теперь — прощайте, надеюсь с вами больше никогда не встретится.

— Вы думаете, что мы поверим в эту идиотскую сказочку?

— Верить или не верить — дело ваше. А теперь — убирайтесь!

Наверное, если бы "дядя" пришел в другой день, когда у меня настроение было бы получше, или просто хотя бы выразил скорбь в связи с утратой отца, то и разговор мог бы сложиться иначе. А так… Интересно, что теперь мой кузен ко мне испытывает? Хотя — нет, не интересно. Я помню его как неплохого русского офицера, и, в общем-то, человека неплохого — пусть он для меня таким и останется. А "дядя"… Через два дня ко мне заехал Василий Евгеньевич Воскресенский — уездный судья — и рассказал, что "дядя" (уже в сопровождении супруги) попытался подать иск в суд "о присвоении наследства". Суд иск, естественно, не принял, так как уж кто-кто, а "законники" очень хорошо знали, что и кому принадлежит. И — в компании с кем. Но осадок остался неприятный…

Впрочем, долго я об этом не думал: некогда было. В Царицынском Инженерном институте началось обучение будущих инженеров страшному колдунству под наименованием "черчение" — и я — как "отец-основатель" данного заведения, посетил "чертёжный кабинет". Кабинет, конечно, внушал — и спроектировавший здание Васильев (поскольку здание относилось в "производственным") им заслуженно гордился. Еще бы: три шестиметровой высоты этажа, сплошное окно высотой в шестнадцать метров и шириной в восемьдесят. А внутри — столы, столы, столы… Именно столы: после завершения "торжественной части" я напряг заводскую техническую библиотеку и уже через час выяснил, что вершиной современной чертежно-технической мысли сейчас является рейсшина. Вот только напрягал я своих библиотекарей, за языком не очень следя, и в результате Херувимов, явно втихушечку покручивая пальцем у виска по моему поводу, занялся поиском очень специфического "специалиста".

К моему удивлению, специалист нашелся в родном Отечестве, причем — совсем рядом, в Саратове. Правда, какой-то худосочный, причём не в смысле телосложения, а в смысле образования. Впрочем, сойдет и такой, ведь ему предстояло "воплощать" полностью "моё" изобретение. Мозги же напрягать пришлось мне…

В результате "напряжения мозгов" у меня появилось первое в моей системе "столичное" предприятие. Правда, не в Петербурге, а в Москве, но Москва-то — тоже столица. Причем не "бывшая", а именно действующая: царей-то на царство венчали именно в Москве — и статус у Москвы никто не отменял. Что было для моих целей не очень хорошо, цены на недвижимость не радовали. Но повезло: у Брестского вокзала (бывшего Смоленского и будущего Белорусского) удалось купить здания кордегардии (бывшей городской "таможни"). Внешне домики напоминали мне Большой театр (только поменьше, и колонн лишь шесть), но внутри — казарма-казармой. Что тут было до меня — не в курсе, наверное какое-нибудь московское "присутствие" вперемешку со складом. Но Илларион Иванович "попросил" — и домики у Триумфальной арки я получил, причём за сумму более чем приемлемую.

Заодно — уже самостоятельно и за сумму намного менее приличную — выкупил и стоящий за левой (если смотреть от центра города) кордегардией дом. Жилой, но жильцов — арендаторов просто выселили под предлогом "аварийного состояния дома". Откровенно говоря, дом и в самом деле был почти развалиной. На ремонт был подряжен известный в Москве архитектор с простой московской фамилией Дриттенпрейс, а пока Пётр Александрович приводил здания в божеский вид, я приводил в божеский вид будущего директора создаваемого завода.

Персонаж попался колоритный. Потомственный дворянин в фиг знает каком колене, он мог часами рассказывать про своих двух двоюродных прадедов — Георгиевских кавалеров. Получивших кресты одновременно, за одну и ту же битву. Вот только никаких дополнительных подробностей жизни знаменитых родственников он не знал, да ему и не нужно было. Образование у него было — Саратовскую гимназию закончил. Был и "руководящий опыт", а так же "технические навыки": на хлеб Фаддей Семенович зарабатывал на мельнице Бурова, в должности помощника сменного мастера…

Впрочем, следует ему отдать должное: учился он яростно, слова иного не подобрать. Несмотря на солидный тридцатишестилетний возраст не стеснялся просить объяснений непонятного у девиц — слушательниц "бухгалтерских курсов", которые Мышка устроила при институте, а невзирая на хотя и забавную, но "дворянскую" спесь — вникал в детали металлического производства, излагаемые рабочими "модельного цеха". В результате директор из него получился. Не "гений всех времен и народов", но вполне моим требованиям отвечающий — и уже в конце апреля "Завод чертежного инструмента Кульмана" приступил к выпуску одноименного агрегата.

Ну а я занялся решением "мелких проблем" пресловутой "концессии на Ялу". В основном — пока технических.

Мое обещание "взять на себя техническое обеспечение проекта" вовсе не подразумевало, что я просто отдам деньги, а концессионеры их потратят на всякие свои нужды. В нашем соглашении подразумевалось, что мной будет обеспечена добыча леса в нужных объёмах по взаимоприемлемым ценам, а уж способы и методы рубки и доставки дерева будут всецело моей заботой. "Нужные объёмы" на текущий год оговаривались в полмиллиона кубических саженей, а "приемлемой ценой" Балашов — крупнейший русский лесопромышленник — считал полтинник за сажень. Исходя из этого предполагалась и заработная плата корейских лесорубов: тридцать копеек в день — если корейцы будут лес рубить по двенадцать часов без перерыва.

Понятно, что при таких расценках большой любви и согласия с трудящимися массами достичь трудно — но ведь приходилось учитывать и затраты на вооружённую охрану, необходимую, чтобы "труженики" не разбежались. А охрана — дело дорогое, затратное — ну и как лесорубам больше денег-то выкроить?

Но мне очень на руку было то, что Иван Петрович был человеком хорошо образованным, солидным бизнесменом, покровителем искусств — так что вполне согласился с моим предложением "получать лес готовым", а уж сколько я буду платить лесорубам и как заставлять их работать — на такие детали внимания более не обращать.

Понятно, что малогабаритный кореец — далеко не богатырь Пересвет, и даже не пресловутый канадский лесоруб. И при использовании "малой механизации" в виде топора в день может свалить разве что пару лиственниц или два-три кедра. А в среднем — с учетом времени на обрубку веток и подготовку ствола к транспортировке — у корейца с топором получалось добыть как раз одно дерево. Но если взять корейца не с топором…

Мотор, названный мною "МП-120", стал моей гордостью. Еще бы, впихнуть в семь килограмм двухцилиндровый двигатель, редуктор и всю прочую обвеску — это непросто. Особенно непросто, если мотор четырехтактный. Я слышал, что двухтактный при том же объеме получается мощнее, но гораздо менее экономичный. Не знаю, но этот мотор делался вовсе не для экономии топлива: просто я не знал как на самом деле устроен двухтактник.

Чтобы влезть в семь кил, пришлось блоки цилиндров с радиаторами и головки делать алюминиевыми, точнее — силуминовыми, а потом запрессовывать собственно цилиндры из лантанового чугуна со стенками в полтора миллиметра. Вдобавок силуминовые отливки еще плакировались чистым алюминием, чтобы не ржавели — непростой моторчик получился, очень не простой. Настолько непростой, что для изготовления этого чуда пришлось выстроить даже специальный заводик, хоть и небольшой, но с самыми квалифицированными рабочими.

Секретный такой заводик: я его "спрятал от врагов" в Тотьме. При том, что Тотьменский механический завод стал у меня первым, на котором работало сразу десять инженеров. Хорошо "спрятал": с учетом потребностей поставленной в городе электростанции пришлось строить весьма немаленькое углехранилище и на Сухоне собирать сразу четыре доставленных из Царицына в Вологду новые, пятисоттонные "амазонки". А Курапову пришлось строить угольные причалы и в Тотьме, и в Вологде — и на все подготовительные работы было нанято почти десять тысяч человек.

Думаю, что если бы этот завод ставился где-нибудь в Казани, Нижнем Новгороде или даже в Москве, то на него бы точно никто особого внимания не обратил. А когда в городишко с пятью тысячами населения через полстраны тащится электростанция на двенадцать мегаватт (вдвое больше, чем в Москве), и к тому же в Вологде ставится угольная станция, вмещающая топлива больше, чем город потребляет за год — то на это не обратить внимание сложно. Оставалось только в "Московских ведомостях" объявление поместить "требуются секретные рабочие на секретный завод"…

Однако то, что объявления я все же там не разместил, похоже, помогло: Линоров ажиотажа среди спецслужб "потенциальных противников" не заметил, хотя и старался. Меня же удивило то, что и среди отечественных инженеров ажиотажа особого не было: несмотря на безумно высокое по нынешним временам жалованье наплыва соискателей на заветные должности не случилось. Впрочем, Херувимов вместе с Евгением Алексеевичем задачу подбора персонала все же решили.

Десять инженеров на сто двадцать рабочих — это овердофига, но что делать? В смысле, и этот десяток с проблемами едва справлялся. А проблем — чисто технологических — было тоже "овер". Чтобы наладить алюминиевое литье (из закупленного в Америке металла), пришлось быстренько "изобрести" вакуумные электродуговые печи (не мне — инженеры просто "творчески переработали" нынешнюю американскую конструкцию) и наладить разливку металла в формы в бескислородной среде (что было уже полностью заслугой отечественных специалистов). Проще говоря — в аргоне, для чего, понятное дело, этот аргон пришлось тоже получить где-то. В принципе, это несложно: в атмосфере вокруг нас этого аргона много, целый процент… но это — в принципе, а мы-то в России, причем в той, которую мы все, в едином порыве… Однако "волшебное слово" я знал, а придумать, изготовить и запустить в эксплуатацию этот самый турбодетандер — разве это задача для настоящего инженера? В итоге, конечно, от аргоновой идеи пришлось отказаться и остановиться на азоте: выжигать кислород углём и вымывать углекислый газ водой вполне хватало.

На все эти мероприятия по подготовке производства в Тотьме ушел год с небольшим и четыре с половиной миллиона рублей. Но цель, как говорится, оправдывает средства. И уже осенью вырабатываемая продукция начала быстро-быстро возвращать вложенные средства.

Один кореец с топором в день нарабатывает бревен на тридцать копеек. А вот два корейца с бензопилами за тот же день нарубают дров уже на тридцать рублей — и радуются, получая за этот героический труд по два рубля. Двести корейцев успевают за день заработать для меня две с половиной тысячи рубликов, а только на Тумангане к осени планировалось запустить четыре "леспромхоза" по две сотни лесорубов в каждом. Ну, не то чтобы планировалось — очень хотелось, но пока Тотьменский завод в сутки делал всего лишь две бензопилы, и всё свободное время мне приходилось посвящать размышлениям по поводу увеличения производства столь нужного в хозяйстве инструмента.

Самый простой вариант — делать мотор чугунным или стальным — не прокатывал. Пила (обозванная из ностальгических соображений "Дружбой") и так получилась весом почти в пуд (при полной — на два литра — заправке маслом и бензином), а "чугуниевый" мотор вместо семи килограмм потянул сам по себе на пуд — без масла, без бензина и даже без пилы. Вдобавок он еще и перегревался. Стальной не перегревался: более "густой" радиатор справлялся с охлаждением, но вот при науглероживании внутренности цилиндра девяносто процентов заготовок отправлялось в брак — и выпуск моторов получился бы ниже, чем алюминиевых. Да и одиннадцать килограмм на одном моторе всё равно было многовато. Так что упор делался на тупое расширение производства и обучение новых рабочих. Небыстрый путь — но другого видно не было.

Впрочем, польза от экспериментов с "менее высокотехнологичными" моторами была: "отходом исследовательского процесса" стал стальной одноцилиндровый моторчик на семьдесят пять кубиков мощностью почти в две лошадиные силы. С чугунной гильзой цилиндра, весом килограмм в десять — и ставший основой небольшого и недорогого мотоцикла. Эти моторчики должны были выпускаться на новом заводе, который по старой памяти начал строиться в Коврове. Сами же мотоциклы планировалось выпускать в Филадельфии: там и с сырьем попроще, и шины подходящие Дэнлоп выпускал.

Начать производство на обоих заводах планировалось в начале осени, и я очень надеялся, что инженеры, ответственные за строительство заводов, с делом справятся. Потому что самому заниматься этим вдруг стало некогда…