#6. Провидица всегда права
Все наперед дела для нас предначертали,
Смешав добро и зло в узорах на Скрижали.
Что предначертано, то и вручают нам.
Нелепы хлопоты, бессмысленны печали.
Родной край неприветливо дохнул в лицо Люцифере осенними листьями, растрепал волосы и иссушил губы. Кладбище столицы округа Быков обволокло холодным мертвым светом. Люция пальцем перевернула одни из часов, и песок зашуршал, вспыхнув ярче. Задрала голову, всматриваясь в точеный профиль и громадные крылья статуи. Точно так же, как она, сложила руками птицу и ухмыльнулась. Забавно вышло – сама придумала этот знак, а теперь ее же с ним изображают.
- Лицемеры, - пробормотала она и, проведя рукой, перевернула весь ряд часов. Снова подняла голову и проследила за взглядом статуи – он был обращен не к небу, а к замку вассала императрицы. – Тц! – бросила Люцифера и, подхватив поудобнее бочонок с маслом для ламп, двинулась в сторону замка. Масляная дорожка поползла следом.
При виде статуи, точной копии себя в прошлом, Люция снова почувствовала разочарование. Его горький привкус напоминал о глупых мечтах и чаяниях. А еще о том, о чем она и подумать не могла, когда жила во дворце Мерура. Из ее окна было видно кладбище, и скажи тогда хоть одна паучиха-провидица, что ее статуя будет крыльями подпирать тяжелое небо над городом, она бы ни за что не поверила.
За кладбищем угадывался район слуг – ветхие землянки, даже скорее норы, и домики на деревьях. Сколько она помнила, пауков не пускали ближе к замку. Знаменитые ткачихи были в других городах, а здесь – лишь кукольники.
А справа сиял огнями масляных ламп город, угадывались широкие кварталы лошадей, домишки коз, кучкующиеся между ними, госпиталь. Черной дорожкой по улицам змеилась смерть разбитыми лампами, и шлейф вел до самого кладбища.
Впереди оставалась лишь стена, ограждавшая самый центр, обитель быков, и Люция взглядом искала старую брешь. Она часто убегала, когда не спалось, мчалась через кладбище и садилась под крылья императору Фениксу, сладко засыпая сразу, как только голова касалась мраморной плиты под его ногами.
Деревянная дверца была на месте, все так же держалась на одной петле. Вот только было две проблемы – просто сдвинув ее, как раньше, Люция не смогла бы пробраться за стены; к тому же за ней простуженно кашлял бык, верно несущий службу.
Люцифера поставила протекающую бочку с маслом у стены и сняла с пояса нож. Неторопливо просунула пальцы в широкий просвет между дверью и проемом, и остановилась. Раньше ей бы хватило сил вырвать любую дверь с петель, но за годы все стало хуже, и весь мир как будто в пять раз потяжелел. Даже мясо, которое она ела в огромных количествах, ни на йоту не приблизило к былой форме. Смешно, она двух оленей на спине смогла пронести только пару десятков километров, а потом валилась без сознания.
С другой стороны, крылья же хватило сил донести, еще пегас этот, олени. А тут всего лишь дверь. И, упершись ногой, Люция дернула ту на себя. Железный засов вырвало с креплениями из дерева, и он повис на перекладине. Страж обернулся, но Люция всадила ему нож под ребра, приняв тело на плечо, подхватила выпавшую алебарду. Поддержала, провернула клинок и вытащила, распоров брюхо. Торопливо огляделась, но никого больше не было.
Глянула на стража – лицо его исказила гримаса удивления. Люция хмыкнула и, подняв быка на руки, отнесла в угол, где аккуратно усадила, облокотив о стену и вернув оружие.
Вернулась за бочонком и, еще раз оглядевшись, приставила дверь на место, будто так и было.
- Дом, милый дом, - задумчиво протянула, проходя по старой дороге ко входу.
Она ожидала, что сад станет похожим на кущеря, зарастет или будет сожран сорняком, но ее встретили маленькие розы и отцветшая лаванда. Каменная скамейка под пологом девичьего винограда была теплой на ощупь, словно совсем недавно на ней кто-то сидел. Люция насторожилась и, присев, прислушалась к звукам. Но кроме шорохов ветра, игравшего осенними листьями, ничего слышно не было.
Подумав, Люция решила, что на скамейке отдыхал страж, и успокоилась. Одна из дорожек сада вела вдоль стены к главным воротам, а маленькая, мощеная грубыми камешками, - в заброшенное крыло. Прижав полупустой бочонок подмышкой, Люция направилась туда.
Новая дверь оказалась даже податливее, чем у стены – не заперта. Но за ней была одна лишь темнота – занавешены окна, убраны лампы. В нос ударил запах застарелой пыли и уже непривычный, но не выветрившийся - скотины. Люция помнила дорогу наизусть и, мельча шаг, последовала, как и когда-то очень давно, в свою комнату.
Половица скрипнула там же, где и всегда – Люция свернула и зашагала по деревянной лестнице, цепляясь за такие низкие теперь перила. Поднялась на третий этаж и остановилась, вспоминая. Прислушалась. Тишину нарушал только едва различимый плеск масла из бочки. Люция свернула и дошла до конца коридора, дернула ручку – не заперто.
Спертый влажный воздух дохнул в лицо, застыв испариной на висах. Люция поставила бочку и широкими шагами дошла до окна, распахнула шторы. Теплый свет лиловой луны полоснул по вымытому полу и чистому ковру, зацепился за зеленый полог кровати, взбитые подушки и шарнирную крылатую куклу. Люция взяла ту за горло и опустила в руке, вспоминать не хотелось.
У шкафа была картина в ее рост, и Люция двинулась к ней. Портрет был прислонен к стене, и на полу под ним стояли в широких вазах свежие орхидеи, цветы округа Змей. Казалось, что девочка в зеленом платье, изображенная на картине, гуляет посреди поля цветов и изучающе смотрит на зрителя. Люцифера коснулась пальцами щеки нарисованной девчушки и отдернула руку, будто обжегшись. Вытянутое лицо и чуть раскосые глаза выдавали в девочке жеребенка. Грива каштановых волос была откинута за плечи, пышная челка заколота набок. Изумрудно-зеленое платье пышной юбкой прятало крупноватые лошадиные ноги, легкая вуаль скрывала не по-женски широкую спину. Девочка улыбалась, будто кокетничая с художником, и крепко держала за руку мужчину в алом. Он был грузен, но богато одет. Бычьи рога украшал вырезанный орнамент, а шею – тяжелая цепь с крыльями – символом вверяемой власти.
Люция шагнула к кровати и с размаху плюхнулась на ту, старая перина промялась. А гостья смотрела на не очень симпатичную, то счастливую девочку, и думала, что с нею стало.
Куда делась смеющаяся малышка, играющая на скамейке с тем самым Муром в кошачью колыбельную из паутины няньки? Куда исчез тот жеребенок, галопом убегавший от ванны с жесткими щетками для гривы? Люция провела рукой по тонким седым волосам, мощным от крыльев плечам и фыркнула.
Жеребенка просто-напросто уничтожили. Мерур убил эту девочку. Предал. Бросил. Использовал. Это он виноват, что статуя крылатой Люциферы стоит в каждом городе, и она чувствует себя вечным кладбищем. Это его вина, что жалкие мечты о крыльях – Люция сжала горло игрушке – стали реальностью! Кукла рассыпалась на пол, фарфоровые крылья разлетелись на мелкие кусочки.
- Хорошее место для конца, - усмехнулась Люция и встала. В голове вдруг стало чисто. И легче дышать, словно створки старых окон распахнули, впустив чистый осенний воздух.
Бочонок с маслом почти опустел, она вылила последнее на картину, куклу и одеяла. Ловко забралась на кровать и распахнула чердак – старых тайный ход из комнаты к Меруру. Присела, потянула на себя тяжелый полог, забрызганный маслом, торопливо вытащила из куртки огниво и, чиркнув кресалом, выбила столп искр.
Пламя вспыхнуло, опалив руку. Люция бросила полог и выглянула с кровати. Огонь заплясал лисьими хвостами и окружил картину, скользнул к двери и по мокрому ковру к ступеням, наружу, на волю. Удовлетворенно хмыкнув, Люция забралась на чердак и побежала по старым ходам, за годы обросшие паутиной и осиными гнездами.
Опаленные орхидеи повесили головы, краска на картине пошла трещинами, и любопытный жеребенок утонул в рыжем пламени.
***
В каморке на пыльном полу сидела девчушка с паучьими глазами, желтый свет лампы падал на ее руки, переливался на паутине, растянутой меж длинных черных пальцев. Девочка перебирала тончайшие нити, выводя симметричный узор. Наконец паутина блеснула в тусклых лучах света картинами настоящего.
Район города, принадлежащий Меруру, пожирал огонь до небес. И только дворец тельца стоял черной скалой в окружении голодного пламени.
Паутина выхватывала образы ночи, вспышками показывая их один за другим.
Тощая газель подхватила коромысло с пустыми ведрами, отскочила, спотыкаясь на звериных ногах. Отвернулась, приняв выдох янтарного пламени на рога, и унеслась в сторону озера. Она петляла меж таких же газелей, звонко отстукивая копытцами по мостовой, и передавала слух дальше — каждому, кого встречала: «Сам дьявол напал на обитель повелителя! Адское пламя унесет всех нас!»
Хрупкая козочка бегала между покосившимися трещащими домами и жалобно звала: «М-ме-естные жители! Е-есть кто живой?». Крепко держала спадающую белую шапочку с кокардой — алым крестом, и неустанно вопила: «В госпиталь! В госпиталь!». Испуганно перебирала короткими белыми ножками и резво перепрыгивала рухнувшие балки.
Высокие статные кони впрягались вместо животных в телеги развозить песок. Помогали друг другу, грузили мешки, вытаскивали из-под упавших стен раненых и на руках передавали нервным козочкам. Пряднут ушами и улыбнутся широкими зубами, подбадривая перепуганных девчушек. Успокоят, повторяя, что все вокруг лишь плод чудовищной случайности, не более. А сами мрачнее туч.
Быки снаряжались у арсенала, ожидая боя. Встревоженно мычали, начищали друг другу желтоватые рога, словно старый ритуал должен был им помочь. Оружие раздавал советник вассала, подбадривал, тревожно смотря на верных подданных Мерура телячьими глазами. Словно не замечал, что огонь подбирался все ближе, а беспокойные газели не справлялись. Пряднул коровьими ушами и, подобрав полы широкого зеленого одеяния, спрыгнул с мостков. «Закрывай!» — утробно крикнул командиру взвода и поспешил укрыться в замке.
Пауки бежали из своих хрупких домов на окраинах, выбирались из землянок и прятались в окружавшем город лесу. Кони выдавали инструменты и зорко следили, чтобы каждый был занят работой — копал ров, ломал слишком длинные ветки или засыпал песком корни деревьев в пожухшей листве. Если огонь достигнет леса, спастись не сможет никто.
Но там, где ни одна душа не подумала искать, по ходам чердака замка тельца бежала фурия. Распугивала гнездовья птиц, перескакивала через испуганных мышей, и пробиралась сквозь паутину, и лезла, поглощенная мыслями о мечте. Дикая жажда убийства наполняла воздух вокруг нее, желание мести пылало сильнее пламени, до дрожи пугая провидицу.
А в тесной каморке было комфортно. Разве что удушливо пахло пылью, копотью и мокрыми половыми тряпками. Мир снаружи сгорал, но в жалких застенках было прохладно, масляная лампа покачивалась под потолком, освещала юную провидицу. Длинные черные косы были туго заплетены ободом, скрывая шесть бездонных, без белка, без радужки, глаз. Жуткие, в четыре фаланги, пальцы судорожно сомкнулись, смяв паутину. Видения исчезли.
Девочка с силой зажмурилась, стараясь спрятаться внутри себя, закрыться, не дать волю жгучему чувству вины. Она знала, знала, что этой ночью все будет в огне. Но никому не сказала. Как же страшно умирать!
Но за закрытыми глазами не пылало пламя, не бились видения. Лишь тишина, звонкая яркая тишина. Не мрак, а всполохи лилового света, разбивающиеся со звоном в этой тишине. Знакомая до черточки фигура — распятый на девяти цепях ангел. Он снова звал ее. И она закричала, забиваясь в пыльный угол, к двери. Ангела она боялась больше смерти.
— Вот ты где, Арахна!
Дверь распахнулась, и девчушка полетела на пол. Тут же свернулась в поклоне и забила лбом о ковер возле ног господина. Мерур был страшно зол, и хотелось сжаться еще сильнее.
— Не бросать же тебя! — фыркнул он с такой силой, что кольцо в его носу покачнулось, а цепь с крыльями задрожала.
Провидица подняла голову и испуганно посмотрела на него, ожидая неминуемого наказания. Но он даже не замахнулся. Словно чувствовал жаркое дыхание смерти. За ночь похудел, алое одеяние в пол повисло на нем шелковой тряпкой. Щеки впали, очертя широкие скулы, губы превратились в тонкую линию, и только глаза смотрели не с грустью даже — со смирением. Он не знал, что его ждет, но был готов, хоть сам вряд ли это понимал. Мотнул головой, заведя могучие рога назад, снова фыркнул и сложил на груди мощные руки.
— Оставьте! Я сгорю вместе с городом! Я не заслужила прощения! — заплакала девчушка у его ног, снова уткнувшись лбом в пол.
Разметавшиеся черные волосы заелозили по алым туфлям господина, и Мерур поморщился от омерзения. Схватил провидицу за косу и поволок за собой. Она не упиралась, только выла в черные ладони и придерживала волосы.
Он тащил ее в покои по устланным коврами коридорам и деревянным ступеням. Мимо галереи старых доспехов для быков и лошадей; мимо гобеленов, изображавших его, хоровод рогатых детей и покойную телицу; мимо портретов всех крылатых, что когда-либо правили империей. Двери смыкались за ним, и вооруженные стражи огромными телами загораживали их. Облаченные в стальные доспехи, гордо отстукивали наточенными алебардами вслед господину.
Мерур отпустил черные косы только в комнате.
— Ну, плакса, что ты там увидела? — усадил девочку на пол возле кровати и навис над ней.
— Все в огне, — шмыгнула она носом, поднимая глаза. Огляделась, услышав за спиной, чуть повыше, всхлип и тихий плач. Чуть привстала, разглядывая перепуганных телят. Но они жались к друг другу, и нельзя была даже различить кто есть кто. Провидица поправила прическу, успокаивая ноющие корни волос.
— Это я и без тебя знаю! — господин сел на постель, и свора детей подвинулась, толкаясь и мыча, всемером едва помещаясь на огромной кровати.
Девочке стало страшно. Скажи она раньше, всего этого бы не было! Хотелось так думать. Но ее паутина, сколько она ее ни разворачивала, показывала одно — Мерур умрет. И, сглотнув, провидица продолжила.
— Дикая фурия нападет на короля быков, верша свое правосудие. Она сожжет весь город и сбежит, — зашептала провидица, закрывая руками голову. Она боялась удара.
Мерур молчал. Его телячьи уши дернулись, выдавая страх. Но он быстро взял себя в руки. Главное — решить, как быть.
— Ты говорила, что твои предсказания не всегда верны? — осторожно спросил он, смотря на нее грустными коровьими глазами. Бить не собирался.
Девочка судорожно кивнула.
Она солгала. Предсказания точны ровно настолько, насколько они сбываются, как паутину ни поверни. Провидица часами плела все по новой, и всякий раз Мерур умирал. Но не каждый — умирала она.
— Хорошо, — минотавр принялся ходить по комнате. От масляных ламп у окна с видом на озеро, с открывающегося пейзажа на гобелен, где пышная телица обнимала семерых своих тонконогих детей. От гобелена к топору, от него к деревянной доске с воткнутыми по рукоятку кинжалами, от нее к трусливым детям, и снова к окну. — А твоя фурия хочет убить тебя? — внезапно спросил он, возвращаясь к кровати.
— Нет, — честно замотала головой девчушка. Все смерти в паутине были случайны.
— Тогда держи! — и он вынул из поясных ножен отравленный кинжал. — Ее убьешь ты. Это приказ, — почесал рукой необъятную грудь, — даже если я умру.
Девочка трепетно приняла клинок как самое ценное сокровище. И в то же мгновение деревянный дверца чердака распахнулась между провидицей и Меруром. В пыльном облаке к ним спрыгнула фурия, что в паутине бежала по коридорам. Вытащила из-за спины арбалет и, целясь в быка, попятилась к окну.
Провидица бросилась к господину, но он, ошарашенный появлением гостьи, едва дышал, с ужасом глядя на гостью. Видел ее не в первый раз, и их явно связывало нечто чудовищное. Телята хором замычали, забиваясь под кровать.
Ноги фурии подкосились, и она упала, забившись в конвульсиях. Лицо покрылось испариной, прилипли ко лбу седые волосы, проступили вены на шее.
— Давай, — Мерур толкнул девчонку к фурии. Сам идти боялся, помнил — смерть! Бросился к своему топору, видя, что что-то происходит не так.
И девочка пошла, крепко держа в ладошках клинок лезвием вниз. Не верила в реальность происходящего. Села подле женщины, увидела яркие белки беспокойных глаз, дрожащие губы и дергающиеся в нервном припадке руки, судорожно, до синих костяшек, сжимающие рукоять арбалета. Облизнула черным языком губы и занесла нож.
— БЕЙ! — закричал Мерур, срывая со стены стальной топор в его рост.
Но провидица видела только изумрудные глаза Люции и белесые ресницы. Зрачки дергались, сужались, расширялись, отчего эти зеленые-зеленые глаза в свете ламп казались сумасшедшими. Плечи девчушки задрожали, паучьи пальцы ногтями впились в ладони. Но фурия смотрела не на нее, а на быка. Схватила девчонку под ребра свободной рукой и встала, пошатываясь.
***
Мир растекался красками, выскальзывал из-под ног. И самый настоящий огромный лоснящийся черный бык, не человек, несся на Люцию посреди пшеничного поля в полуденный зной. Она закричала, силясь прогнать наваждение, замахала руками — спрятаться, свернуться в комок. Оглушительный звон и хруст под ногами толчками выхватывали ее из забытья — нечему было на поле разбиваться. Но она не различала даже собственных рук. Лишь золотистые отсветы ленивой маслянистой лавы, пожирающей все вокруг. Жар полыхнул в лицо.
Фурия судорожно сжала пальцами запястье, расцарапала его, стараясь почувствовать старое клеймо. И наваждение исчезло, а цифры были на месте.
Разбитые лампы лежали возле Люции, и масло растекалось по половицам к Меруру, загораясь, разгораясь, поглощая все и вся. Ей сквозь пламя не пробраться, а быку уже не спастись.
Оставалась только девчонка с ножом, но она упала вместе с Люцией и теперь стояла на коленях и дрожала от ужаса. Бескрылая глянула на Мерура, снова на девочку, вспоминая себя на ее месте. Когда-то и она была всего лишь развлечением, жалкой прихотью, изумительной зверушкой Мерура. И он бы вышвырнул девчонку точно так же, как однажды и ее. Даже самые восхитительные игрушки надоедают.
Люция схватила девчонку за талию и, прикладом арбалета разбив стекло, выглянула из окна — пять метров и сразу в озеро. Прыгнула без раздумий.
Вода охладила разум, возвращая Люцию в реальный мир: озеро, горящий город и девчонка. Бескрылая не помнила, откуда та взялась, но все равно вытащила на берег за шкирку.
— Ловите! — утробный вой разнесся по озеру, и быки бросились за ней.
Простонав, Люция повесила арбалет за спину, закинула потерявшую сознание девочку на плечи и побежала. Куда-нибудь. Петляя от голодных пастей пламени, прячась от преследующей толпы. Она просто бежала. В лес, куда не доставал свет огня.
Девочка болталась на плече тряпичной куклой. Пришла в себя. Посмотрела на сгорающий дворец, полный криков и стонов. Вой убитых горем телиц наполнял само небо. Этот город был ее единственным домом. Но она знала: если вернется — ее повесят. Никто не любит провидиц, предвещающих смерть. Особенно, если их предсказания сбываются.
Мерур был мертв. А его убийца бежала по лесу, унося паучиху все дальше на север.
