Глава 16

Китти примчалась ко мне в барак, как только отменили карантин:

– Зачем ты приехала? Дурочка, ты что, не знаешь, что к 20 июня нас всех сожгут? Нужно было бежать, как только они арестовали Джо. Мы, декабрьские, живы только потому, что этим ублюдкам для их затеи нужно красивое круглое число, а после марта нас осталось немного. Ты не знала, что в честь Дня рождения Масарика они отправили в печь 3750 молодых заключенных? Им на смену пришли те, кого доставили в марте. Здесь никто не выживает. Максимум шесть месяцев, а потом – все. Зачем же ты приехала?

Я была уверена, что она сошла с ума. Это была уже не та подруга, которую я знала всю жизнь, та общительная девушка с прекрасными темными глазами, которые улыбались даже тогда, когда она была серьезной. Теперь же они ни секунду не останавливались. Пока Китти выдавала мне всю эту лишенную логики чепуху, ее взгляд непрестанно блуждал. Почему же Гонза не рассказал мне о том, что здесь происходит?

В этот момент меня охватило странное ощущение. Я уставилась на свою татуированную руку, и, словно плохо сфокусированная фотография, она медленно раздвоилась. Но татуировка была только на одной руке. Я попыталась сфокусироваться, но нас по-прежнему было двое. Я и А-4116. И я подумала: что эта бедолага здесь делает? Я же знаю ее. И мне ее жаль. Я буду присматривать за ней. Она так похожа на меня. – Послушай, я по глазам вижу, что ты мне не веришь, – сказала Китти, – пойдем, я покажу тебе кое-что.

А-4116 слезла с верхней полки и пошла за Китти по лагерю. Там, в отдалении, Китти указала ей на группу дымоходов, из которых валил дым, и впервые с момента прибытия она ощутила в воздухе странный запах, похожий на горящие кости и волосы.

А-4116 по-прежнему с недоверием сказала:

– Но ведь это невозможно. Откуда ты знаешь? Лагерь большой, может, они просто сжигают тела тех, кто умер своей смертью. Ты же знаешь, как немцы зациклены на чистоте. Кроме того, крематорию хватает работы с больными и стариками, которых в лагере полно.

– Ну конечно, а как ты объяснишь, что за одну ночь бесследно исчезли 3750 человек?

– Их могли депортировать. На дворе 1944 год. Существуют международные законы. Им ни за что бы не сошло с рук столь массовое убийство. И не забывай, что за этими стенами все еще есть мир, который может сделать с немецкими военнопленными то же самое.

– Черт, какая же ты наивная. Миру наплевать, что тут с нами делают – увидь они все это, и то не поверят. Прямо как ты. А твоя капо Нина. Почему, как ты думаешь, она и ее мать остались живы? Ее ухажер прошел через все круги ада, чтобы упрятать их в тифозном блоке, потому что ОН знал, что готовится, и знал, что тифозный блок не тронут. Они твои соседи. Иди и спроси ее.

Две девушки ходили по лагерной дороге и то и дело останавливались, чтобы поприветствовать старых друзей. А-4116 заметила, как сильно они изменились за два месяца после отъезда из Терезина. Исхудавшие, в своей одежде и обуви они напоминали статистов из постановки «Оперы нищих». Казалось, каждый сжимает в руках какой-то сверток и куда-то торопится. Поскольку мужчинам и женщинам дозволялось видеть друг друга только в это время дня, дорога была заполнена людьми. По обе ее стороны стояли семь бараков, а между ними затесалось отхожее место для женщин. Биркенау представлял собой четырехугольник, окруженный двойным рядом колючей проволоки под высоким напряжением. На одном конце стояли ворота с огромной надписью «ARBEIT MACHT FREI». За воротами дежурили эсэсовцы. С другого конца виднелась сортировочная станция. По обе стороны, на сколько хватало глаз, тянулись единообразные гигантские клетки.

Прозвучал Appell, и всем надлежало вернуться в свои бараки. Это была стандартная процедура, проводившаяся дважды в день. Она длилась от одного до трех часов, в зависимости от того, как быстро появлялся дежурный офицер. Обитатели каждого барака выстраивались на улице в ровные ряды по пять человек, а завидев офицера СС, вытягивались по стойке смирно. Капо докладывал о том, сколько человек присутствует, сколько больных и сколько умерло. Эсэсовец входил в барак, проверял сведения и пересчитывал оставшихся заключенных. А-4116 с отстраненным интересом наблюдала за происходящим и забавлялась отчаянными попытками капо и двух ее помощников, заместителя и писца, сохранять порядок в рядах – задача не из легких, особенно учитывая, что они имеют дело с людьми, не обученными военной дисциплине.

Когда ей шепнули, что в случае беспорядка ответственность ляжет на капо и весь лагерь будет стоять, пока все не приведут себя в надлежащий вид, сцена перестала казаться ей забавной. Капо тринадцатого блока, что находился прямо через дорогу, в пылу усердия приводил своих подопечных в строевой порядок при помощи кулаков и пощечин еще до прибытия офицера.

Она узнала его – это был Рихард, ее приятель по Терезину. Что с ним произошло? Она знала, что он был довольно суров, в команде играл за нападающего и был не очень разборчив в словах и выражениях. Но сейчас Рихард уже не контролировал жестокость. Она спрашивала себя, как он теперь относится к ее хорошей знакомой из Терезина, в которую когда-то был влюблен.

Appell закончился, и настало время пайка. Суп и небольшой кусок хлеба, чтобы продержаться следующие сутки. Кто-то сразу съедал его целиком, а кто-то аккуратно делил на три части и прятал остаток в небольшой сверток под соломенным матрасом. Темнело быстро. Свет погасили. День подошел к концу.

А-4116 лежала на койке с широко открытыми глазами и, несмотря на то, что не спала уже почти трое суток, заснуть она не могла. Образы сменяли друг друга как в каком-то безумном фильме. Дымоходы, люди в обносках, глаза Китти, дымоходы, вежливая улыбка Гонзы, дымоходы, Рихард бьет какого-то старика и кричит на него, колючая проволока, немецкие овчарки, дымоходы, Нина, лицо мамы, папа – где они теперь? – пока все это не превратилось в раскручивающийся перед ней пылающий огненный шар. Казалось, будто издалека до нее доносится мамин голос: «Ты должна выжить».

– Я выживу, – вслух сказала она. – Я выживу.