Глава 5

Как вылечить все болезни

Врачи и бизнесмены всего мира давно уже знают, что будущее – за IT-технологиями и частной медициной. Клиники вовсю конкурируют за клиентов и пытаются сделать качество услуг таким, чтобы пациенты хотели платить деньги именно им. Проникновение телемедицинских технологий на европейский рынок к 2020 году будет составять уже 50 %, а это значит, что люди будут вовсю общаться с докторами по скайпу и в мессенджерах и перестанут толпами штурмовать больницы и поликлиники, повергая терапевтов в отчаяние. Все свои снимки и анализы давно уже можно отправить лучшим врачам в мире и получить консультацию, не выходя из квартиры. Все это очень похоже на мир будущего в представлении ретро-футуристов. И все это никак не касается России. Большинство наших граждан лечится за счет фонда ОМС, где и заказчиком, и исполнителем становится государство, конкуренции нет и денег тоже. А если смотреть правде в глаза, то полстраны практикует уринотерапию и пьет керасин, чтобы вылечить онкологию. В этой главе, читатель, ты узнаешь, как справляются с душевными и физическими болезнями в государственных клиниках России, почему Елена Малышева спасет Россию от самолечения и как повзрослеть, написав пару десятков текстов о людях с ограниченными возможностями.

Гной нашего времени

Арина Калмыкова

Здравствуйте, меня зовут Арина, и я врач в третьем поколении, а если верить семейному преданию о прапрабабушке Ксении, травнице-знахарке из нижегородского села, то даже и не в третьем. Росла я в профессорской семье на книжках «Этюды об ученых», «Люди русской науки» и прочих записках юного врача; окончила с отличием хороший вуз, где еще сохранились пресловутые «академизм» и «школа». Я так затягиваю вступление, чтобы вы в красках представили себе меня в те времена, о которых пойдет речь, – выпущенную из оранжереи фею со взором фанатичным, алчущую служить человечеству (и я сейчас нисколько не иронизирую).

Итак, в один прекрасный день подошло время поступать в ординатуру. У меня была возможность пойти в Федеральный центр, в НИИ, в котором есть вертолетная площадка, все чистенько и вообще самая настоящая Европа, но я заявила милым родителям, что хочу «посмотреть жизнь». Тут-то и начинается моя история.

«Смотреть жизнь» мне предстояло в городском гнойном стационаре, куда свозят по скорой все гнойные инфекции города – запущенные диабетические и трофические язвы у забытых стариков, пролежни у них же, загнившие вены инъекционных наркоманов, отмороженные стопы бездомных и прочее и прочее. К тому же моя ординатура, конечно же, совпала с плановым ремонтом в больнице. Мои розовые очки разбились в первое же утро, когда я искала ординаторскую: передо мной предстал темный мрачный коридор, совсем как в песне «КиШ», освещенный одной-единственной болтающейся на проводе лампочкой, в воздухе завесой стояла строительная пыль, с пола было содрано покрытие и наспех положены серые занозистые доски; ощущение было такое, что здесь только что прошла бомбежка. И, конечно же, запах. Запах трех этажей гнойных палат и перевязочных, запах лежачих больных.

Этот запах неописуем, если вы никогда его не чувствовали, вам его не представить. К нему также примешивались нотки сварки и краски. Из полутьмы доносились отдаленные крики. Я пошла на свет лампочки и услышала за спиной характерное «шур-шур», которое бывает именно в такие моменты в фильмах ужасов. Источником этого «шур-шур» оказался человек с ампутированными по колено ногами, который полз по тому же коридору в сторону туалета с пачкой сигарет, а длинный бинт с его правой культи медленно разматывался по ходу движения и тянулся за ним серым шлейфом, но он этого не замечал.

Когда я наконец открыла дверь ординаторской и обнаружила прямо перед собой импровизированный иконостас – шкаф, снизу доверху уставленный иконами, я даже посчитала это уместным. Наше отделение было не хирургическим, а консультативным, и, по сути, состояло из одной этой ординаторской. Заведующая наша ходила в юбке в пол, при любой возможности повязывалась платочком, с восторгом вспоминала виденный ею пояс Богородицы, пересказывала жития святых и всегда при разговоре смотрела куда-то за твое правое ухо, что наводило на мысль об устаревшем диагнозе «вялотекущая шизофрения». Впрочем, зря я, на самом деле, хорошая она женщина.

В основные мои обязанности входили перевязки. О перевязках нужно рассказать отдельно. В утренние часы из палат выводили, вывозили на кресле или каталке пациентов – зачастую неадекватных, испитых или дементных, отбивающихся и орущих; лежачих приходилось переворачивать и перекидывать на несчастную каталку; мужики вопили матом, бабушки визжали; кресла-каталки застревали колесами в щелях между досками, мимо, ничтоже сумняшеся, сновали гастарбайтеры-строители в изгвазданных рабочих куртках, процедурная сестра туда-сюда носила свои капельницы; в узком пространстве у перевязочной работяги регулярно проносили грязнущие строительные козлы, прямо над рядом бабушек. Перевязки сводились к разматыванию бинта, заливанию перекиси, засыпанию борной кислоты и заматыванию бинта. Да, из перевязочных препаратов в отделении были только перекись и борная кислота в порошке. Клянусь. Еще раз клянусь. Удивительно даже, что заматывали не тем же самым бинтом, а новым. Еще капали один антибиотик на всех. Из обезболивающих был анальгин; для тех, кому удалось что-то заплатить, берегли чуть более козырный кетонал.

Пациенты зачастую лежали в коридоре. Как правило, это были «помирашки». Их основной проблемой была самая обычная жажда, потому что кормить-поить их было некому, а процедурная сестра их капала через раз. Они были в интоксикации, в полубреду, хныкали и просили пить. Кстати, набожную нашу заведующую я зауважала, когда первый раз застукала ее с поильником возле «помирашки».

Мои утра тоже стали начинаться с обхода «помирашек» и «стакана воды»; хирурги обо мне и заведующей говорили, что нам с ней «больше всех надо». Что еще я успела «посмотреть» в ординатуре? Многое и многих. Неописуемой красоты и физической силы юношу на метадоне, пациентов психиатрических больниц, попавших в «гнойное» с тяжелейшими послеинъекционными абсцессами, тихого и грустного священника откуда-то из области, глухонемого внука одной пациентки, который своими записочками умолял хирургов «не отрезать бабушке ногу», беременную девушку с героиновой зависимостью, у которой после очередного введения героина случился флебит. Ей, как положено по закону, подсовывали на подпись бумагу, мол, «предупреждена о возможном вреде антибиотиков плоду», а она от этого только смеялась… И еще много-много кого и чего.

Отправляясь в «гнойное» смотреть жизнь, я думала, что буду совершенствоваться в профессии, а в итоге поила водичкой, кормила с ложечки и на свои деньги покупала кетонал для тех, у кого денег не было. Через полтора года я сломалась и стала умолять милых родителей о переводе в Федеральный центр. Все-таки, когда смотришь в бездну, бездна тоже начинает смотреть в тебя.

Полтора года среди вони, сумрака, скрежета зубовного, воплей людей, мучимых болью и жаждой. Если самое страшное, что нас ждет, – это оказаться в аду, то я там уже побывала.