Глава 17

– Владимир Фёдорович, Вам незачем сейчас пересказывать нам газеты месячной давности. Читать мы и сами умеем. Или вы в этом сомневаетесь? – раздражё́нно кивнул на столик с разложенной на нём тоненькой кипой газет Николай Александрович. Впрочем, тут же и обузда́л своё недовольство, направил его в более конструктивное русло. – Что нового появилось в расследовании за этот месяц?

– Государь, – выпрямился Джунковский. – Осмотр сгоревшего самолёта и последнего, так сказать, места боя ничего не дал. Очень уж много там до нас людей побывало. Немцы с австрийцами изрядно наследили. Люди из ведомства Николая Степановича уверены, что тело на самом деле так и не было обнаружено…

– Почему? – перевёл взгляд на Батюшина Император. – Берлинские газеты буквально на следующий день недвусмысленно указали на гибель «личного врага» Канцлера.

– Ваше императорское величество. Мои люди вместе с людьми Владимира Фёдоровича обнаружили место возможной, – Начальник Разведки выделил голосом последнее слово, – гибели полковника Грачёва и уверены в своих выводах. Противник тела не нашёл. Да, немцы спускались в долину под скальным обрывом, но признаков разбора каменного обвала не было…

– Почему?

– Простите? – не понял вопроса Государя Батюшин.

– Почему немцы завал не разобрали? – терпеливо пояснил Николай Александрович.

– Невозможно разобрать завал столь малыми силами… И мы его тоже не разбирали, – предупредил очередной вопрос Государя Николай Степанович. – Мы с Владимиром Фёдоровичем предлагаем пока считать полковника без вести пропавшим…

Император вернулся взглядом к Джунковскому.

– Грачёв и не из таких переделок выбирался, – поспешил объясниться Начальник Отдельного Корпуса жандармов. – Объявить о его гибели мы ведь всегда успеем… Тем более, родственников и наследников у Сергея Викторовича нет, торопить с наследством никто не будет. Да и наследства, как такового, тоже нет. Сейчас в долинах грязь непролазная, а как всё подсохнет, мы к завалу ещё одну экспедицию отправим. Пусть разгребают. По конечному результату работ и определимся…

– Согласен. О гибели пока ничего не объявлять, на все подобные сообщения в иностранной прессе внимания не обращать. Экспедицию готовьте. За исполнением работ проследите лично, Владимир Фёдорович. Более вас не задерживаю, господа.

Николай Александрович подождал, пока за генералами закроется дверь, вздохнул и подошёл к столику в глубине кабинета.

– А ты что думаешь?

– Согласна с выводами генералов, – Мария Фёдоровна осталась сидеть в кресле.

Николай присел в соседнее кресло, устало откинулся на спинку, прикрыл глаза.

– Надеешься, что он всё-таки остался жив?

– Верю. Не такой человек Сергей Викторович, чтобы просто так сгинуть.

Мария Фёдоровна встала, подошла к окну. Постояла так несколько долгих мгновений, обернулась:

– Жив или не жив, не в этом дело. Главное, ты знаешь, в каком направлении тебе идти. И как уберечь Империю и нас от возможной катастрофы…

– Если бы ты знала, насколько это трудно делать. Кругом сплошной обман и предательство…

– Вот и избавляйся от лгунов и предателей! И не ищи лёгких путей, их не будет!

– Избавляюсь… – Николай поморщился, словно от зубной боли. – Постепенно, не сразу. Недаром, видно, меня в народе «Кровавым» нарекли…

– Терпи. Вспомни о том, чем закончились по его рассказам семнадцатый и восемнадцатый годы, последующую за ними гражданскую войну, и сколько невинных жертв для своей победы принесли большевики на алтарь революции.

– Всё время помню. Нельзя мне забывать подобное. Этим и держусь.

– А экспедицию обязательно отправь. Как только дороги просохнут, сразу же Джунковскому и напомни. Да и я не забуду. Владимир Фёдорович и сам в этом расследовании кровно заинтересован, оттого и дело сделает со всем положенным тщанием.

– Хорошо, хорошо, – кивнул Николай, скрывая лёгкое раздражение.

«Сколько лет он уже Государь, а до сих пор маменька, словно маленького, учить пытается. Порой это её очередное поучение вот в такое ответное раздражение и выливается… Потому-то и Грачёва этого от себя подальше держал, из столицы убрал, чтобы маменька через него своё влияние не оказывала. И потерял такой источник информации… Впрочем, главное о своей судьбе успел от него узнать, как и возможные пути решения будущей проблемы. И сколько всего удалось сделать для державы за столь короткое время… А революция в Германии? Дядюшка Вилли наступление в Карпатах уже прекратил, перемирия запросил… Австро-Венгрия одна, без Германии, воевать не будет и тоже застопорила военные действия. В ближайшем времени и от Франца-Иосифа ожидаем посланника. Это же сколько русских людей удалось сберечь… И кузен Джордж места себе не находит, его Королевство следующее на очереди… Пусть хлебнут полной мерой того, что нам про́чили… Эх, отмотать бы назад лет десять, да начать всё сызнова с нынешними-то знаниями… Поэтому обязательно в Карпаты эту экспедицию отправлю. Пусть поищут там основательно. Возможно, права матушка – ушлый полковник и здесь вывернулся…»

Император успокоился, выдохнул:

– Обязательно так и сделаю!

– Сделай. И не хмурься. Одно то, что мои внуки живыми останутся, всего́ сто́ит…

Джунковский распрощался на выходе из дворца с Батюшиным, спустился по мраморным ступеням, сел в свой автомобиль, на заднее сиденье и распорядился ехать в Корпус. Пристроил на колени папку, открыл её. Взял в руки документы Грачёва, подержал секунду и положил назад. Захлопнул папку, крепко затянул завязки. Пусть пока полежат. Объявится полковник, вернём. А сейчас нужно думать о дальнейшей работе по профилю. Батюшин сработал как нельзя вовремя. Наладил плотный контакт с Ульяновым, подбросил ему аккуратно несколько «далекоидущих» идей, подсадил революционеров на «финансовую иглу», как говорил Грачёв. Вот и результат налицо – восстание рабочих в Германии, та самая революция. Что из всего этого дальше выйдет, никто уже не скажет и не знает, потому как история повернула на другие рельсы. Интересно, что бы сказал по этому поводу полковник? М-да… И немецкие армии прекратили своё наступление на юге. Спасли Иванова от разгрома. Но не от отставки. Германия запросила мир. Сейчас дипломатический корпус голову себе ломает над его условиями. Румыния дотянула с вступлением в войну и осталась у «разбитого корыта». Как и Болгария, впрочем. Англия и Франция, союзнички, испугались того, что происходит в Германии, попритихли, со своими рабочими профсоюзами заигрывать стали. Только поздно спохватились. Ничего, скоро и у вас полыхнёт… Золота только бы хватило. Будет Ульянову его любимая мировая революция…

Генерал прикрыл глаза, откинулся на спинку сиденья.

Адъютант насторожился, обернулся, выдернул из размышлений обеспокоенным вопросом:

– Ваше превосходительство?

– Всё хорошо, Алексей Алексеевич, всё хорошо.

И Джунковский вновь закрыл глаза. Так лучше думается… Где взять столько людей? Сначала Константинополь, куда пришлось направлять все свободные и подготовленные кадры, теперь Галиция. А что дальше?

Автомобиль тряхнуло на очередном ухабе дороги. Вот ещё одна беда. Ничего, теперь со всем справимся…

Лиза отложила в сторону старую газету, вздохнула. «Нет, не может такого быть. Сердце почему-то верит, что Сергей Викторович жив. Вот и мама так же думает… Жалко, что отец в своём Константинополе до сих пор пропадает. Так бы можно было его попросить разузнать о судьбе полковника… Серёжи…»

Девушка смутилась, оглянулась. Не подслушал ли кто из воспитанниц эти мысли? Подруги-смолянки так любопытными взглядами со стороны и стреляют. Интересно им, видите ли, что это Лиза так газетами в последнее время увлеклась? Пристают с расспросами. Мало того, что о поездке в Константинополь приходится постоянно им рассказывать, так ещё и о молодых офицерах всё время расспрашивают. А она даже и не помнит никого из них…

Опустила глаза на размытую фотографию авиатора, вспомнила о мимолётной и единственной встрече в каюте, в груди полыхнуло жаром… Ещё раз повторила тревожащее душу имя… Поскорее закрыла газетную страничку, отвернулась, всеми силами стараясь обуздать расшалившееся воображение. Ну почему, почему та встреча оказалась такой мимолётной? Вот если бы ещё раз встретиться… Ну кто же мог знать, что… Нет, нельзя даже думать так! Серёжа обязательно вернётся! И тогда я с ним обязательно встречусь! И скажу, что…

– Мадемуазель Остроумова? Вы что это у стола замерли? О чём задумались? – голос классной дамы заставил девушку очнуться от грёз, вздрогнуть от неожиданности. А неприкрытое участие в этом голосе заставило девушку ещё и смутиться.

– Ни о чём, мадам. Могу я уйти?

– Ступайте, мадемуазель Остроумова, – проводила глазами девушку воспитательница и взяла в руки газету. Развернула. – Что тут? А-а, вот оно в чём дело. Нужно обязательно доложить о своих выводах директрисе…

– Серж?!

Удивление в громком голосе за спиной ворохнуло что-то неосознанное в памяти, заставило оглянуться. Кого это окликают?

– Господа, это же точно Серж?! Я не мог ошибиться! – незнакомый капитан обращался к своим друзьям, что-то говорил, но при этом смотрел на меня, именно на меня, с явным удивлением во взгляде.

Отвернулся. Не моё это дело. Ошибся офицер, обознался. Бывает. А мне идти нужно, у меня ещё не все дела в городе переделаны…

– Андрей, вы явно ошиблись! Разве может этот старый гуцул быть вашим знаменитым знакомым?

– Да, господа. Наверное, вы правы, а я обознался. Но чёрт меня побери, как похож! И тот же взгляд…

Группа офицеров осталась далеко позади. Впереди меня ждал местный рынок. Но эта встреча почему-то никак не выходила из головы. Разбередила что-то, растревожила…

Укачало на волнах…

Каких таких волнах? Откуда здесь, в лесу, волны? А лес откуда?

Открыл глаза, успел осознать, что лежу в почти полной темноте. Сбоку пробивается слабенький тусклый лучик, кое-как обозначает низкий каменный потолок. Пусть каменный, а что дальше? Скосил глаза в сторону – стены в темноте тают, ничего не видно. Странное место…

Вслед за удивлением пришло сильное головокружение. Зря я глазами двигал. Потолок этот закружился перед глазами, встал боком, навалился на грудь, придавил тяжестью, вытеснил из лёгких воздух…

Опустил веки, зажмурился крепко. Надеялся, что это простое действие поможет в себя прийти, да только хуже стало. Мир вокруг ещё быстрее завертелся, пустой желудок к горлу рванулся. Страшно! Пришлось снова быстренько открывать глаза.

– Очнулся? На-ка, хлебни, – сильные руки приподняли голову, поднесли к губам глиняную плошку. Что глиняную, просто почувствовал, не увидел.

Слова и речь странные, но общий смысл понятен каким-то образом. Только успел вдохнуть душистый запах травяного настоя, а напиток уже потёк в горло. Пришлось спешно глотать, дабы не поперхнуться. Всё равно подавился, закашлялся. Отдышался кое-как.

– Вот и молодец! – незнакомые руки бережно опустили мою голову на подушку.

Кроме длинных белых усов на его лице ничего не вижу. Темно. Выдохнул. Успокоился и мир вокруг меня на своё место вернулся.

– Спи! – тёмный палец толкнул меня в лоб.

Глаза сами собой закрылись…

Проснулся в отличном настроении. Ничего не болит. Попробовал откинуть одеяло и ничего из этой попытки не вышло. Руки не слушаются. Нет, не так. Слушаются, но не двигаются. И ноги точно так же себя ведут. Только голова и шевелится, с боку на бок ворочается. Вот и осмотрю себя по мере возможности. Света в помещении немного больше стало, не сказать, что хорошо всё видно, но рассмотреть кое-что можно. Или я к темноте привык. Первым делом окончательно уверился, что лежу в каменном помещении. Каменные неровные стены, и такой же потолок. Получается, не привиделось мне вчера… На пещеру всё это похоже…

И не одеяло на мне, а шкура какая-то. Как понял что это такое, так сразу и запах соответствующий до носа долетел. И руки свои смог увидеть. Замотаны чем-то и привязаны крепко к моему ложу. Потому и не пошевелиться мне. Ног не вижу, но, судя по рукам, они тоже привязаны. А почему я весь привязан? И почему не помню, как здесь оказался. И кто я?

Замер. Камни помню. Склон, летящий мимо меня. Я падал? В пропасть?

Голова закружилась, заломило виски, темя, в глазах засверкали ослепительно яркие звёзды. Боль стала настолько нестерпимой, что не выдержал, застонал-замычал громко.

– Проснулся? – распахнулась дверь, и в пещеру ворвался солнечный свет, заставил меня зажмуриться. Даже слёзы выступили. Но что самое главное, так этот солнечный свет головную боль начисто прогнал. Тут же свет заслонил чёрный силуэт, стало легче крепко зажмуренным глазам. Зато я успел увериться в своих предположениях – это точно пещера. Только откуда в пещере может быть дверь?

Резь в глазах пропала, осторожно приподнял веки. Не потому, что успел привыкнуть к яркому свету, а потому, что дверь, наконец-то, закрылась.

А-а, это тот самый, с усами! Пожилой, даже можно сказать, что старый дед. Одежда вся такая разукрашенная вышивками… Карпаты? Гуцул? Снова заболела голова, заставила болезненно скривиться.

– Болит? – остановился у моего ложа дед. – Потерпи. Сейчас настой приготовлю.

Вышел. За собой дверь закрыл. Почти сразу же вернулся. Ну, по крайней мере, мне так показалось. Поднёс к губам давешнюю плошку, наклонил, заставил всё выпить. Запах знакомый, приятный. А на вкус дрянь редкостная.

И снова палец мне в лоб упёрся, заставил глаза закрыть и заснуть…

Через пару недель меня развязали, и я начал потихонечку садиться. Шевелил руками, превозмогая боль в срастающихся костях и порванных мышцах. Дед обещал, что всё будет нормально. И я ему верил. Беспокоила лишь голова. Нет, не болела, те первые приступы боли и тошноты ни разу не повторились, но вспомнить, кто я таков – никак не получалось. Вертелось что-то рядышком, словно вот-вот вынырнет, но наружу так и не выскакивало. Дед же уверял, что скоро память и все мои воспоминания вернутся, нужно лишь немного подождать. Мол, вслед за исцелением телесным придёт исцеление духовное. Или головное, как я сам эти слова переиначил.

Вечерами мы с ним немного разговаривали, язык я учил. Ну и болтали потихоньку каждый на своём на всякие интересные мне темы. А мне сейчас всё было интересно. Памяти-то нет, воспоминаний и знаний ноль. Всплывало, правда, каждый день что-то новое, возвращались потихонечку умения, какие-то навыки. Например, стоило только к грубо сколоченному из досок столу сесть, как сразу вспомнил и ложку, и нож. И даже вилку, хотя здесь её и не было. И так потихоньку восстанавливался. На улицу, правда, пока не выходил, рано ещё, как уверял меня мой спаситель. Уж это-то сразу понятно было. Из своих невеликих запасов мне дед кое-какую одежонку выдал, да кожушок старенький, поношенный.

Якобы невзначай какой-то рваный до состояния полного хлама китель достал, на ложе разложил. Золотом погон и эмалью орденов сверкнул. Искоса на меня глянул. А мне-то что? Нет, умом-то понимаю, что это вроде бы как моё, а вот принять… Принять пока не могу. И ничего не вспоминается.

Ещё через две недели я впервые смог выйти за дверь. На улицу…

И не дверь это вовсе, а сколоченный-связанный из жердей щит, обтянутый грязной шкурой. И насчёт улицы я погорячился…

Увиденное заставило пошатнуться. Если бы не дед, точно упал бы. А так он меня поддержал, пока я в себя не пришёл. Утвердился на ногах, на самодельные костыли опёрся. Без них мне пока никак. Осмотрелся ещё разок. Горы вокруг и долины, да леса хвойные. И снег, много снега. Правда, видно по этому самому снегу, что весна на подходе. Тает всё и тепло. Солнце так и пригревает, сверху по каменной стене ручейки бегут, каплями звонкими капают где-то далеко внизу. Шагнул вперёд, костыли свои самодельные в камень упёр, вытянул голову, заглянул вниз за карниз. Насколько смог заглянул, потому как страшно вниз-то заглядывать, руки-ноги сразу просла́бли. Это мы, получается, на середине отвесного склона находимся…

Отшагнул поспешно назад, спиной надёжную опору стены ощутил. Запрокинул голову вверх. Метров двадцать надо мной этого самого отвесного склона… Снова заболела голова, заныло в висках. Отчётливо вспомнилась летящая мимо отвесная стена, мои скрюченные в бесплодной попытке уцепиться за эту стену пальцы, ободранные о камень ногти и страх падения…

– Успокойся! – рука деда легла на губы, заставила захлопнуть рот. – Всё зверьё в округе своим воплем распугал…

Это что, я сейчас орал? Не помню… Зато вспомнил, что как раз мимо этого склона и летел. Упал сверху! Но почему упал? Темнота дальше в памяти. И в этой темноте ярким причудливым цветком распускается трепещущий язык пламени у обреза пулемётного ствола…

Постояли так ещё немного, подышали, а потом на ложе в пещерку вернулся. Теперь-то вижу, что пещерка эта совсем маленькая. На одного. А я дедово место занял. Приходится ему у самого выхода на каменном полу ютиться. На лапнике, да на такой же, как у меня, шкуре.

– Видишь, воспоминания к тебе постепенно возвращаются. Скоро всё вспомнишь…

Кивнул согласно. А как не согласиться-то? Если они и впрямь потихоньку возвращаются…

После этого моего выхода мы несколько дней просидели безвылазно в пещере. Никуда меня дед не выпускал, заставил сидеть-лежать тихо, без разговоров. Так понял, что внизу под скалой кто-то был. Явно нехорошие люди. Иначе бы мы так не таились… А потом снаружи всё успокоилось, и мы ушли.

Ушли потихоньку, не спеша́ (потому что быстро передвигаться у меня всё равно бы не получилось), по горным тропам, через хребты и долины, куда-то в новое место, где оказалась небольшая ухоженная избушка. Шли несколько дней, трудно шли, соизмеряя путь с моими сегодняшними возможностями. А они у меня, эти возможности, пока очень и очень невеликие. Практически никакие. Но зато с каждым новым прожитым днём становился всё крепче и крепче, начал более уверенно стоять на ногах. И уставал во время похода, само собой, до чёртиков. Поэтому завершение пути пришлось как нельзя кстати, а неказистая снаружи избушка показалась царскими хоро́мами.

Снега в горах с каждым новым днём становилось всё меньше и меньше, зверья вокруг всё больше и больше. Даже к избушке выходили дикие олени, прилетали птицы. Меня поначалу пугались, отлетали в сторонку. А потом ничего, привыкли. Сидели порой с дедом на скамеечке, а между ног словно курицы копошились в земле дикие куропатки.

Под дедовы монотонные рассказы расслаблялся и засыпал. Просыпался утром на лежанке. Или это у него такая терапия была?

А потом снег сошёл, земля подсохла, появились первые цветы. И к деду начали приходить люди. И как только умудрились прознать о том, что знахарь вернулся? Каждый шёл со своими бедами, большими или маленькими.

С маленькими дед справлялся сам. С большими тоже справлялся, но не со всеми. Тогда отправлял таких людей в город.

Я потихоньку отбросил в сторону костыли, начал помогать деду в его работе. Давно понял, что дед – местный знахарь-травник. Колдун или мольфар, как его между собой потихоньку называли пришлые гости. Вон как к нему зверьё тянется, а не только люди. Да мне-то какая разница? Главное, мне помог, на ноги поставил, переломы залечил, порванные мышцы срастил. Болит иной раз, не без этого, но своими ногами хожу и руками работаю без каких-либо ограничений. Даже понемногу хворост собирать на заросших лесом склонах начал. Хоть таким образом свой долг деду за мою жизнь отдам.

А там и полонины зазеленели, пастухи стада пригнали. Пришла пора деду в город спускаться, нужно ему было зачем-то вниз по своим колдовским делам. Ну и я с ним пошёл, куда же меня одного в горах оставлять? Слаб я ещё, со слов знахаря, хотя сам себя уже и не считал таким уж слабым…

Остановились на постоялом дворе. К деду моему хозяева относятся с почтением и затаённым страхом. Переночевали, а утром после завтрака пошли по дедовым делам.

Сам город оказался совсем небольшим. Я бы сказал, что это и не город совсем, а, скорее, невеликое село, селение. Вот речка мне понравилась. Быстрая, звенит прозрачными струями по камням, вода ледяная. Ну и ярмарка на окраине. Сюда-то нам и нужно. Точнее, деду. Он меня и отправил пока пошататься, походить по ярмарке, на людей посмотреть, себя показать. Ну я и походил, посмотрел и показал, как оказалось. Точно дед колдун!

Окрик со спины оказался неожиданным. Почему-то почудилось, что именно меня окрикнули. Даже в груди что-то трепыхнулось. Обернулся…

Нет, не знаю я этих людей. Русские… Офицеры… Форма знакомая, откуда-то это точно знаю, как и знаю, что русские. Пожал плечами, отвернулся, дальше по своим делам отправился. По сторонам глазеть. Денег-то всё равно нет. А ярмарка вокруг на все голоса шумит, откуда-то музыка раздаётся. Интересно! Ещё раз оглянулся, столкнулся взглядами с тем самым офицером, что меня окликал. Что-то своим товарищам объясняет и при этом мне вслед смотрит. Волнуется, сразу видно. Ошибся потому что. Бывает… Но что-то глубоко внутри меня ворохнулось, не даёт никак успокоиться.

Потом дед меня нашёл, обрадовал. Сговорились они с барином каким-то. Нужно нам отсюда уходить, в новое место перебираться. Поживём там немного. Дед будет своим колдовством заниматься, а я ему помогать по мере сил. Как раз я полностью здоровье и поправлю.

На выходе с ярмарки снова с тем самым офицером столкнулись. Не успокоился, видать. Остановил нас, вглядывается пристально, волнуется. Товарищи его чуть в стороне остались, тоже на нас поглядывают. Хорошо хоть не вмешиваются.

– Прошу меня извинить за назойливость, но вы очень на моего пропавшего товарища похожи. Один в один, даже глаза те же. Понимаю, дурацкая ситуация, и я глупо выгляжу. Скажите, как вас зовут?

А я откуда знаю, как меня звать? Спросил бы чего полегче! Дед всё «парнем» кликал. Вот и сейчас за меня вступился, пока я руками разводил.

– Память он потерял, господин офицер. Нашёл его в горах, изломанного всего и израненного.

– А где? Где нашли? – не на шутку возбудился капитан.

– Там, – указал направление знахарь.

– А на карте можете место показать? – и в сумку свою полез, карту вытащил.

– Не могу, да и не хочу.

– Почему? – капитан даже растерялся от такого ответа.

Дед только плечами пожал. А я стою, слушаю, сердце всё сильнее и сильнее в груди бу́хает, в уши отдаёт, голова разболелась.

– Вот, – фотокарточку из сумки офицер достал, нам показывает.

Вгляделся. Точно, этот капитан и есть. Только он тогда ещё не капитаном был. Стоят с кем-то возле самолёта… Самолёта…

Шум и боль в голове стали настолько нестерпимыми, что даже слёзы из глаз потекли. Земля под ногами пошатнулась. А капитан ещё какие-то карточки достаёт, нам показывает. А я ничего не вижу, плывёт всё перед глазами. И что-то такое крутится, крутится в памяти! Смахнул слёзы рукавом. Дед на меня пристально смотрит, лоб морщит.

– Ступайте за нами, – принял решение старый.

Вернулись на постоялый двор. Дед в свою котомку полез, тряпицу достал, развернул. А там те самые погоны и ордена… Мои! И нахлы́нуло…

Через какое-то время мы с Андреем успокоились, перестали друг друга перебивать, вопросами без ответов закидывать. Начали более или менее связно разговаривать.

– Погоди, Андрей, не торопись. Дай в себя прийти, – ответил отказом на просьбу товарища немедленно возвращаться в Петербург. – А ты, кстати, какими судьбами в этой дыре оказался? Здесь же ни аэродрома, ничего нет?

– На ярмарку посмотреть. Любопытно же. А рота наша здесь неподалёку расположилась.

– Можно с «капитаном» поздравить?

– Можно. Но с тобой-то не сравнить. О твоих подвигах все газеты пишут!

– Много летать приходится?

– Да сейчас почти и не летаем, – отмахнулся от вопроса Андрей. И удивился на мой следующий законный вопрос. – Так революция же…

– Что!? – сжал кулаки. – Давно? А Николай что? Отрёкся?

– Какой Николай? – опешил Вознесенский. – Ты Государя нашего имеешь в виду? Причём тут… А почему он должен был отречься? А-а, погоди… Ты не понял, это в Германии революция. Война закончилась!

– А ты мне ничего не рассказывал, – обернулся я к деду. – Почему? Не знал?

– Не знал. Да и нельзя было до поры твою голову тревожить, – равнодушно отмахнулся от вопроса знахарь. – Ты уходишь?

– Нет, останусь…

– Серж!? – вскинулся Андрей. А дед только головой и кивнул… Как будто другого ответа от меня и не ожидал…

Ушли мы из города сразу же, задерживаться не стали. С Вознесенским я распрощался. Дал ему твёрдое слово, что долго в этих горах оставаться не намерен. Долечусь, восстановлюсь и сразу же вернусь в столицу. На деда у меня надежды больше почему-то, чем на столичных докторов. Да в конце концов просто отдышусь, мысли в порядок приведу. А то, согласно моим воспоминаниям, у меня всё это время не жизнь, а гонка на выживание какая-то была.

От денег и какой-либо дружеской помощи отказался. Сам справлюсь…