Во время полета в Нью-Йорк я чувствовал лишь легкую мигрень и тошноту – пожалуй, это было в четыре раза слабее тех мучений, которые я перенес накануне вечером. Меня вырвало всего два раза – может быть, из-за того, что перелет оказался более коротким. Первый раз в жизни мне стало страшно, что я мог заболеть. Я почти не спал прошлой ночью, мой разум напряженно работал, и в сознании проносились странные мысли.

Я размышлял о том, что со мной происходило, пока знакомый инвестор поглощал сильно переоцененные яйца-пашот.

После обмена любезностями он перешел к делу и поделился со мной идеями создания грандиозной компании, которая будет управлять новым миром (так он и сказал).

– Орбитальные колонии? – переспросил я его.

– Не только. Речь идет о добыче полезных ископаемых из астероидов, а также о новых курортах – самой дорогой недвижимости в истории человечества. – Мой собеседник подался вперед. – И мы сможем построить их столько, сколько захотим.

Он рассказал еще о полудюжине потенциальных моделей бизнеса, о различных способах привлечения богатейших людей, а потом стал ждать – какую именно наживку я проглочу.

Мигрень вернулась и с каждой секундой набирала обороты, как будто у меня в голове брала аккорды симфония боли.

Я прикрыл глаза и пробормотал:

– Все это вне сферы моих обычных интересов.

– Говорят, вы хотите расширяться. – Инвестор подался еще ближе ко мне. – А это очень серьезные проекты.

Я подозвал официанта и заказал кофе, рассчитывая, что мне станет лучше.

– Вы меня заинтриговали, – сказал я, пытаясь скрыть боль. – Но я ищу… изменение вектора направления моих компаний. Мне бы хотелось заняться чем-то, имеющим большее социальное значение.

– Ради бога, неужели и вы, Ник?.. Весь мир сошел с ума!

По мнению моего собеседника, рассеивание самых крупных мировых состояний и эпидемия синдрома незаслуженного богатства должны были уничтожить западный мир.

– Вы хотите социальной значимости, Ник? Тогда вот о чем вам стоит подумать: на нашей планете произошло пять массовых вымираний народов. Но речь не об этом – речь о том, что произойдет, когда свет погаснет навсегда. – Он закинул еще один кусочек яйца в рот. – Нам необходимо убраться с этой скалы. Как вам такая идея – выживание человеческой расы ради всеобщего блага?

Когда мы ехали в такси в дом Оливера Нортона Шоу, зазвонил мой сотовый телефон. Это был Юл Тан. Здесь часы показывали 9:43, в Сан-Франциско – 6:43.

В моем мире редко звонят так рано. Учредители поздно ложатся спать и поздно встают, а инвесторы тратят утренние часы на чтение газет и отправку электронной почты или завтракают с приятелями, разделяющими их искаженный взгляд на мир.

Я решил ответить на звонок:

– Ник Стоун.

– Мистер Стоун… – Во время нашей встречи с Юлом я несколько раз попросил его называть меня Ник, поэтому сейчас, когда он обратился ко мне так официально, почувствовал, что речь пойдет о чем-то очень серьезном. У него был взволнованный голос – разительный контраст с нашей последней встречей. – Я… думал, что смогу оставить вам голосовое сообщение.

– Я могу повесить трубку, а вы перезвоните, если вам так удобнее.

Азиат не засмеялся. Наступило неловкое молчание, и я пожалел, что пошутил.

– Я думал о вас. Где мы могли встретиться. И постоянно возвращался к этой мысли. – Тан кашлянул. – Я не мог заснуть.

Тишина. Обычно в такие моменты я вежливо заканчиваю разговор и сразу начинаю звонить по поводу судебного запрета, а также проверки охранной сигнализации.

Вместо этого я устроился поудобнее на сиденье автомобиля и отвернулся от водителя.

– Да… я также об этом думал. У вас есть какие-то идеи?

– Нет, – признался Тан.

Я подождал, но из трубки доносился только кашель. Похоже, молодой человек испытывал отчаяние – поэтому и позвонил мне.

– У меня появились мигрени… – сказал я наконец.

– А у меня такое впечатление, что голова сейчас разорвется. Словно я очень серьезно болен.

– Когда это началось, Юл?

– Сразу после встречи с вами.

Сидя в кабинете Оливера Нортона Шоу, я мысленно повторял все, что мне было известно: я плохо почувствовал себя, когда летел из Лондона в Сан-Франциско, а когда самолет приземлился, мне стало лучше. У Юла Тана возникли очень похожие симптомы после встречи со мной. Из этого следовало, что болезнь передалась ему от меня. Видимо, я подхватил какой-то вирус в Лондоне или в самолете. И я решил сделать несколько звонков после встречи с Оливером Шоу. Мне было страшно снова садиться в самолет, и я не мог разобраться, в чем тут дело.

Но сначала нужно было довести встречу до конца. Я попытался сосредоточиться на происходящем, но меня преследовала крайне неприятная мысль о том, что я серьезно болен.

Кабинет Шоу был отделан в классическом стиле хозяина мира: панели из красного дерева, персидские ковры, двухэтажные книжные полки, заполненные древними томами, которые он, вероятно, не читал, окна от пола до потолка, выходящие на Центральный парк… Такой вид можно получить лишь по наследству или в результате очень быстрых действий с наличными в тот самый день, когда здание появляется на рынке.

Несмотря на роскошный офис, его хозяин, шестидесятилетний мужчина, который слегка волочил ноги, вел себя доброжелательно и скромно, почти по-отечески. Это меня удивило. У Шоу была совсем другая репутация: агрессивного, безжалостного, не склонного к компромиссам промышленного магната, всегда добивающегося поставленных перед собой целей.

Когда я вошел, он протянул мне руку, но я отказался ее пожать, сославшись на то, что простудился. Это звучало не так неприятно, как «таинственное заболевание неизвестного происхождения».

Мы вспомнили несколько прежних встреч: пару лет назад в Сан-Вэлли – на вечеринке по первичному размещению акций в Нью-Йорке, а также на похоронах друга моего отца. А затем Оливер перешел к делу:

– Я ценю ваш приезд, Ник. Я попросил о встрече, потому что намерен сделать серьезные инвестиции на ранней стадии развития ряда компаний. Высокие риски. И большая отдача в случае успеха.

– Замечательно, – ответил я. – Но, к сожалению, наш текущий фонд закрыт. Вероятно, мы снова выйдем на рынок через два года.

Сохранение хороших отношений с людьми вроде Оливера Нортона Шоу – неотъемлемая часть моего бизнеса. Миллиардеры составляют большинство наших инвесторов, и обычно ими легче всего манипулировать. Однако мои слова прозвучали не слишком уверенно, и я понял, что создание следующего фонда через два года вызывает у меня сомнения. Возможно, я уже закончил с подобной деятельностью – и пока не имел понятия, чем займусь дальше.

– Меня не интересуют такого рода инвестиции, – возразил мой собеседник.

И он стал очень подробно рассказывать, какого рода инвестиции его интересовали: глобальные предприятия, способные оказать влияние на жизнь каждого человека на нашей планете, которые могли принести – а могли и не принести – деньги.

– Однако меня не интересует благотворительность, Ник, – добавил он под конец своей речи.

– А что же вас интересует?

– Я намерен найти рычаг управления миром. Мне нужно отыскать изобретение, которое станет порталом в будущее человечества. Я не хочу измерять свою прибыль в долларах и центах, в позитивном отношении прессы или в похлопываниях по плечу во время вечеринок. Все мои друзья отдают свои состояния на помощь другим. Я им аплодирую. Проекты в третьем мире, инициативы, улучшающие жизнь наших городов, свободный доступ к Интернету, борьба с болезнями… Все это чрезвычайно важно. Но не для меня. Я строитель. И хочу, чтобы мое создание осталось навечно, стало маяком, который поведет человеческую расу в будущее, улучшит каждого из нас. Вот почему я пригласил вас сюда. У меня есть мечта, я знаю, что хочу построить, но мне нужны недостающие части. Мне необходимы правильные люди и доступ к новейшим изобретениям и компаниям, способным изменить будущее. В мире возникла дыра, Ник. Дыра, образовавшаяся на пересечении капитализма и правительства. Бесчисленные изобретения и организации ждут нас где-то в темноте. Их потенциальная польза для человечества не имеет предела, но они никогда не увидят света дня. Они непосильны для правительств: слишком глобальны и рискованны. Капитализм же их игнорирует, поскольку нет никаких гарантий получить доход после таких инвестиций. В некоторых случаях деньги будут потеряны; в других – потребуются десятилетия или даже столетия, чтобы претворить идеи в жизнь. Сменится несколько поколений, прежде чем это произойдет. А деньги уже не так терпеливы, как прежде. И я хочу заткнуть эту дыру. Я собираюсь создать организацию, фонд, который сможет копнуть очень глубоко и извлечь на свет чудесные изобретения.

– Интересно…

– Вы понимаете, о каких предприятиях я говорю?

– Кое-какие мне известны.

Я рассказал Оливеру о Юле Тане и К-сети, а также об ученом, который выкупил патенты, и его идеях, связанных с созданием глобальной системы передвижения. И о том, как эти две технологии смогут связать мир – одна в виртуальном смысле, другая в физическом.

Мы довольно долго говорили о том, что обе компании могут разориться, если в них придут не те инвесторы, или они не достигнут своего истинного потенциала. И о том, как много мир выиграет в случае удачного внедрения новых идей. Шоу стал спрашивать меня о других проектах – и я, не удержавшись, рассказал ему о Гибралтарском. Оливер сразу оживился и помолодел, он начал фонтанировать идеями и перечислять уже существовавшие компании, способные претворить в жизнь столь грандиозную мечту.

Еще мы поговорили о моей утренней встрече, где обсуждались орбитальные колонии. Шоу увидел серьезный потенциал и в этом проекте, где главным, по его мнению, была не недвижимость и добыча полезных ископаемых на астероидах – он посчитал, что идея орбитального города может вдохновить всю человеческую расу, позволит нам снова мечтать о создании чего-то большего, даст новую цель, способную объединить человечество.

Сегодня утром я тоже все это понял – и именно по этой причине пришел в возбуждение. Это был правильный продукт, как сказал мой бывший одноклассник, но не имеющий ничего общего с моими обычными инвестициями. Подход – вот моя проблема. Я видел мир так же, как Шоу. Он говорил, словно читая мои мысли. С каждым его словом я оживал, и у меня появлялись новые идеи: мы как будто бы подпитывали друг друга. Постепенно фразы «вы можете» и «я могу сделать» превратились в нашей беседе в «мы можем» и «мы сделаем».

Я не очень хорошо понимал, что мы строили, но наши идеи обретали форму в офисе Оливера Шоу. Мы словно открыли новый венчурный фонд, ресурсы Шоу объединились с моими (конечно, его возможности были несравнимо больше), и наши общие умения сложились: мой опыт стартапов и его опыт создания крупномасштабных организаций. «Мы поддерживаем друг друга», – так сказал Оливер. Мы словно разыгрывали партию в теннис.

Время приближалось к двенадцати, но я вдруг понял, что не хочу, чтобы наша встреча закончилась. При этом я пока не понимал, на чьей стороне корта был мяч – кто из нас будет всем руководить.

– Как долго вы намерены здесь пробыть, Ник? – спросил Шоу.

– Сам еще не знаю, – ответил я, про себя думая совсем иное: «Я немного нервничаю и не хочу лететь сейчас – кажется, у меня появилось таинственное заболевание, которое усугубляется во время полетов».

– Нам потребуется очень серьезная помощь, чтобы построить все то, что мы планируем, Ник. Мечтатели, ученые. И деньги. Состояния. Миллиарды, возможно, триллионы долларов. Ты умеешь находить деньги. Это еще одна область, в которой ты преуспел. Нам нужно обдумать, как оформить продукт, который мы хотим продать.

– Согласен.

– Для меня, мы продаем то единственное, что деньги не в силах купить.

В моем сознании вспыхнуло слово «любовь».

– Статус, – продолжил, однако, мой собеседник. – Вопрос в том, как люди ценят статус. Существует два компонента – внешний и внутренний. То, насколько ценят статус люди, которых ты уважаешь, – это внешняя сторона. И то, что дает статус тебе лично, исключая все внешние факторы и влияния, – это внутренний компонент. Я называю свою… авантюру «Фонд Титанов». Его члены станут называться Титанами. Это будет самый закрытый клуб в мире. Но те, кого мы попытаемся привлечь, привыкли к высокому статусу и закрытым клубам. Нам нужно нечто большее. В три часа придет еще один человек. Женщина. Она работает над тем, как убедить этих людей к нам присоединиться. Если ей будет сопутствовать успех, мы получим нечто потрясающее. Ее зовут Сабрина Шредер, и я очень хочу, чтобы вы поскорее встретились.