Командир незадачливого ‘Бристоль-Бленхейма’ был не совсем прав, придя к мысли, что его штурман ’’нутром чует опасность’. Третий лейтенант Перкинс не чуял – он знал. Возможностей убедиться в этом жизнь предоставляла множество – еще со школьных времен, когда юный экстрасенс (так его бы назвали в другом мире и в другое время) необъяснимо для окружающих менял планы. Например, он вдруг шел домой после школы по улице, по которой обычно не хаживал – и счастливо избегал недружественного внимания группы хулиганов. В летном училище он по каким-то своим соображениям неожиданно отказывался от кружки пива в баре и даже уходил из него – только для того, чтобы потом узнать, что патруль замел однокашников. Но Лоуэлл Мак-Грегор даже не представлял, насколько великой силы было это предчувствие опасности.

Вот и на этот раз в вечер перед вылетом Перкинс знал заранее, что не вернется, если не предпримет срочных и нетривиальных шагов. И это было сделано. Нет, не так: это было подготовлено, а слово ‘сделано’ подошло бы позднее, уже после возвращения. Подготовка заключалась в том, что рукастый штурман полез в мотогондолу якобы ради проверки, на самом же деле у него в правом рукаве был гаечный ключ, а в левом – ножик с лезвием из превосходной шеффилдской стали.. Всего несколько движений – и многознающий штурман со словами ‘Похоже, все в порядке, Тэм’ захлопнул боковой люк.

Чувство опасности всего лишь оказалось приглушенным, но отнюдь не выключилось. Вторая половина работы еще предстояла после посадки.

Ну почему авторы не поэты! Вполне могли бы появиться строки вроде таких:

Катился самолет по полосе.

И только он остановился тяжко,

Как Тим-Храбрец – так зваться он достоин –

В свою десницу взял огнетушитель

И с ним наперевес рванулся в битву

С огнем и дымом, презирая страх.

К нему нак помощь мчался грузовик

С насосом и отважными бойцами.

Но Тим был первым! Победив огонь,

Он, потрясая медной трубкой, крикнул:

‘Смотрите все! Вот здесь причина бед!’

Поистине, ученость лейтенанта

Равна была лишь храбрости его.

Поздней механик осмотрел мотор

И обнаружил треснувший металл.

Так знайте: было сердце храбреца

Прочнее меди, стойким до конца.

Выхлопной коллектор был черным от сажи, и механик сделал вывод, что масло, брызгавшее из лопнувшей трубки, попало на него и стало причиной дыма. Перкинс, правда, позаботился, чтобы масло попало на коллектор заранее.

Командир части, разумеется, опросил экипаж. Хвостовой стрелок ничего толком не рассказал: он лишь видел дым, выбивающийся из-под капота двигателя. Пилот показал, что известил командира авиаподразделения об аварии и получил от него приказ следовать на свой аэродром. Штурман добросовестно рассчитал курс. И двое последних в один голос утверждали, что, когда тянули до Мосула, никаких передач от своих больше не слышали.

Многократные учения принесли плоды.

Первыми взлетели истребители, в которых сидели наблюдатели. Вторыми пошли И-185 из ‘запаса первой очереди’ – этими словами неизвестный остряк обозвал этот несколько урезанный авиаполк. ‘Запасные’ получили приказ: в бой не ввязываться без команды, а ее мог отдать лишь сам Рычагов. И только потом глухо заворчали, а потом яростно засвистели турбины ‘мигаря’, в котором сидел командир двадцать восьмого истребительного полка майор Глазыкин. Причину такого порядка атаки Рычагов никому не объяснял; правду сказать, никто ее и не спрашивал. Видимо, у генерал-лейтенанта нашлись логические обоснования.

Как бы то ни было, майор уверенно поднял машину в воздух, а через считанную пару минут он увидел цели на тактическом радаре. Считать он их, конечно, не стал, но знал общее количество от операторов ‘Редута’. Опознание приоритетных целей, то есть истребителей, прошло без усилий.

Замигали огоньки захвата. Все четыре ракеты РС-2У под крыльями были наготове – и сработали толково. Ну совсем малый промах с выбором цели, да и то лишь одна ракета пошла не туда.

Никто не посмел бы поставить Глазыкину в вину то, что вместо истребителя сбитым оказался бомбардировщик В-17. В момент пуска цели состворились, но тут же рассоединились, и ракета, пораскинув своим невеликим умишком, решила из двух зайцев выбрать того, кто пожирнее.

Первые три ракеты разнесли, попавши в центроплан, три ‘супермарин-спитфайра’. В одном случае подвесной бак взорвался эффектным красно-черным шаром. В двух других взрыв боеголовки оставил истребители без половины фюзеляжа, а заодно без пилота.

Последняя ракета поразила двигатель тяжелого американского бомбардировщика. Точнее сказать, она туда попала, но досталось всему крылу. Кусок его оторвало вместе с тем, что осталось от движка. Оставшийся мотор затрясло от вибрации; командир успел его заглушить, но это оказалось последним успешным действием. Неопытному наблюдателю могло бы показаться, что бомбардировщик пытается уйти от атаки переворотом через крыло. Сия фигура пилотажа самолетам подобного класса строго противопоказана. После такой эскапады экипаж мог бы почесть за счастье, отделайся самолет лишь деформированными силовыми элементами в плоскостях. Но это был не тот случай.

Уже уходя на вертикаль, Глазыкин чуть довернул машину – ровно настолько, чтобы увидеть результат атаки. И боковым зрением углядел тушу бомбера, вращающуюся вокруг оси в последнем пике. Но всматриваться было некогда. Майор перешел в горизонтальный полет и устремился к своему аэродрому. Там ему предстояло пересесть в другой МиГ-19, заранее подготовленный к полету. А следом в атаку уже шел истребитель майора Колычева.

И решительно весь летный состав – имеется в виду британский, а равно американский – отметил полное отсутствие связи. Эфир оказался забит вглухую треском, шипением и воем – явно не по природным причинам. Обмен мнениями, не говоря уж координации действий, оказался невозможен – если не считать ветхозаветные методы вроде покачивания крыльями, каковые и в Королевских, и в американских ВВС давно уже вышли из обихода.

- Четыре сбитых, – хладнокровно (по крайней мере, так слышалось) доложил лейтенант Мяклин.

Рычагов отреагировал коротко:

- Принято.

Эти двое не заметили, что осколки ракеты пробили три дыры в фюзеляже того бомбардировщика, который летел рядом co сбитым. Если быть точным, то единственным результатом попадания было испорченное настроение экипажа. Если быть точным, то единственным результатом попадания было испорченное настроение экипажа, но еще больше на моральный дух повлиял огненный шар взрыва – тот, что остался от истребителя. Он был полностью непонятен, поскольку пуск ракет остался незамеченным.

Дальше атаки реактивных машин превратились в конвейер: каждые две минуты взлет-захват-пуск ракет-вертикальный маневр-возвращение. Но некоторые изменения все же накапливались.

После третьей атаки два истребителя попытались дать заградительный огонь, нацеленный на ракеты. Видимо, на ход мыслей повлиял тот факт, что пуск производился с дистанции более полутора миль. Или же тактическое решение было вызвано соображением ‘лучше хоть что-то сделать, чем совсем ничего’. Боезапас уходил совершенно бесполезно. Еще восемь полезло на вертикаль, рассчитывая на успех в верхнем по отношению к бомберам эшелоне. На них хватило восьми ракет от двух прилетевших следом стреловидных реактивных машин. Оставшиеся пустились на резкие маневры в горизонтали. В некоторой степени это дало положительный для англичан результат.

На одном истребителе удался вираж как средство ухода. Ракета промахнулась, но тут же слегка довернула и устремилась к строю бомбардировщиков. И еще один ‘супермарин’ почти что уклонился. Боеголовка рванула не в результате попадания в фюзеляж, а всего лишь за сколько-то ярдов от цели. Машину не разнесло в куски, она не загорелась, в целом конструкция уцелела и даже сохранила управляемость, если не считать мелкую подробность: двигатель заклинило намертво. Летчик торопливо глянул на территорию внизу. Она не особо подходила для вынужденной посадки, даже совсем не подходила. Так что парашют остался единственным шансом.

Реакция советских наблюдателей была вполне натуральной:

- Один прыгнул!

- Вижу. Самолет падает... Эх, загорелся!

У машины с подвесными баками, не обладающими никакой противопожарной защитой, имелись все причины загореться после удара о землю. Так что досада лейтенанта Мяклина была зряшной.

Рычагов мимоходом глянул на часы на приборной доске. Тридцать минут с момента вылета двух наблюдателей. С точки зрения ‘мигарей’, конечно, прошло меньше. Так... пока что бой идет по плану. Он вызвал десантников с задачей взять парашютиста живым. По правде сказать, дело было не из хитрых. Один пистолет против полувзвода опытных десантников, каждый с ППС, да пара ручников впридачу... не смешите.

С момента, когда был сметен последний истребитель прикрытия, картина боя изменилась.

Несомненно, бомбардировщики видели, как гибнут избиваемые ракетами товарищи. Американские экипажи, в отличие от английских, полагали, что у них есть некоторые шансы. Все же тринадцать крупнокалиберных пулеметов – не предмет для шуток. Но то же пришло в голову и генерал-лейтенанту Рычагову. Последовала команда по радио:

- Стрелять с самой дальней дистанции! В гущу не лезть!

О том же самом говорилось на инструктаже перед началом операции. Но Павел Васильевич прекрасно знал, насколько горячатся в бою истребители – сам был таким же. И твердо был убежден, что от повторения беды не приключится.

Первый МиГ-19 еще тормозил на полосе, когда лихой водитель маленького тягача выскочил прямо по курсу шеститонной машины. Расчет рискового сержанта оказался точен: остановившийся истребитель был почти мгновенно взят на прицеп и утянут в ангар. А там закипела работа.

Коринженеру достаточно было бросить на старшину Назарина короткий взгляд. Это подействовало не хуже словесной команды. Механики накинулись на истребитель (всемером на одного), подкатывая к нему на тележках ракеты, которые тут же подвешивали к подкрыльевым балкам на штатные узлы крепления. Двое дюжих сержантов с некоторым усилием, зато бегом подтащили топливный шланг к горловине.

Со стороны это могло показаться мартышкиным трудом: ведь в ангаре уже красовался новенький истребитель, немедленно взятый на буксир. На такое явление никто не обратил внимания. Однако Рославлев знал, что делал. Надо было тренировать техобслугу на работу в экстремально быстром режиме.

В другом ангаре тягач подцепил транспортный вертолет. А уже за пределами ангара в толстое брюхо ‘мишки’ бегом устремились десантники из роты капитана Борисова. Отдельной парочкой трусили по полосе вертолетчицы Амосова и Бершанская. Все было отработано заранее. Правда, случилась небольшая задержка со следующим истребителем: товарищу Александрову понадобилось примерно минута дойти до второго ангара и сделать так, чтобы в нем оказалась точная копия улетевшего винтокрыла. И еще столько же ушло на возвращение в первый ангар.

Десанту на погрузку хватило двух минут. Комвзвода как раз вбежал по пандусу, когда вертолетные винты начали раскручиваться. Еще через минуту транспортник был уже в воздухе. Само собой разумеется, никто не ожидал, что одинокий летчик может оказать серьезное противодействие хорошо вооруженным десантникам. И все же командир успел прорычать слова о соблюдении осторожности прежде, чем рев турбин сделал бесполезными все потуги услышать.

Белый парашют настолько ярко выделялся на фоне буроватой земли и серых камней, что ошибиться бы никто не мог, а уж меньше всех – остроглазые вертолетчицы. Английскому пилоту хватило трех автоматных очередей на принятие правильного решения.

И тут события начали отклоняться от плана. И чем дальше, тем сильнее.

Пленного только-только впихнули в связанном виде внутрь вертолета, когда экипаж принял еще одно сообщение о парашютистах.

Комвзвода, разумеется, перед вылетом получил гарнитуру для связи с вертолетчицами. В ней прозвучал предельно лаконичный вопрос:

- Возьмете еще троих?

Ответ был еще более кратким:

- Берем!

Справедливости ради стоит сказать: взять удалось лишь двоих, третий выбросился, будучи уже смертельно раненым. Зато двое других до такой степени сохранили здоровье, что даже попытались отстреливаться из пистолетов. Разобидевшийся на это десантник Шорохов открыл огонь на поражение. По крайней мере, именно в этом его обвинили позднее, хотя сам боец клялся, что стрелял по ногам. Это и подтвердилось характером ранения американского бортмеханика.

К моменту, когда пленных стало трое, Рычагову доложили, что сбиты все двадцать четыре истребителя, да еще все восемнадцать четырехмоторных бомберов, и еще пару двухмоторных помножили на ноль. Тот одиночка, что ушел за границу с дымящимся мотором, в счет не шел.

И тут отточенная интуиция бывалого летчика-истребителя подсказала Рычагову, что вот-вот оставшиеся бомберы дрогнут, сбросят бомбы куда попало и рванутся удирать. Последовал приказ по радио всем своим:

- Бить по замыкающим!

Логика была простой: создать впечатление у противников, что бежать им некуда. И в этот момент один из летчиков на поршневых истребителях грубо нарушил приказ не ввязываться в бой без команды.

Надо заметить, что старший лейтенант Миколайченко был на хорошем счету у командования. Еще во время обучения он был в эскадрилье третьим по пилотажу и вторым по огневой подготовке. К сожалению, в его голову пришла мысль, что, если дело так и дальше пойдет, то те, кто летят на сто восемьдесят пятых, вообще не примут участие в боевых действиях и, понятное дело, останутся без наград. И, дослав сектор газа до упора, он рванулся, разгоняясь на пологом пикировании. Разумеется, ведомый последовал за ним.

Рычание в шлемофоне: ‘Куда, твою... и... !!!’ было игнорировано. Три пушки истребителя прошлись вдоль всего фюзеляжа первой жертвы Миколайченко. Никто не выжил, включая самолет. И-185 слегка довернул по горизонтали. И короткая очередь из ШВАКов хлестнула по левому крылу очередного бомбера. Как ни странно, оно выдержала. Ведущий не задержался и рывком положил свою машину в левый вираж, посчитав мимолетом, что ведомый должен добить подранка. Расчет оправдался. Всего лишь одного двадцатимиллиметрового снаряда оказалось достаточно, чтобы многострадальное крыло просто отвалилось вместе с двигателем. Вращение английского самолета оказалось настолько быстрым, что выпрыгнуть никому не удалось.

Следующий англичанин был расстрелян очередью в пилотскую кабину. Четвертый просто загорелся; в других условиях экипаж, может быть, и спасся, но ведомый добавил из своих пушек, после чего спасаться было уже некому.

Нельзя сказать, что английские летуны сдались без боя. Наоборот: в воздухе метались жгуты пулеметных трасс. И не без пользы.

Предупреждение для Миколайченко прозвучало короткой серией злых ударов по бронеспинке. Пробить ее пули винтовочного калибра, понятно, не могли. Но лейтенант не прислушался к голосу судьбы.

Никто так и не увидел, кто именно из британских хвостовых стрелков догадался использовать пулеметный огонь в качестве заградительного. Но это тактическое решение принесло успех.

- Иду на вынужденную, – прохрипело в шлемофоне Рычагова. Тот поступил так, как и должен был хороший командир: отложил выволочку, предназначенную для самовольщика, и вызвал вертолетную подмогу, особо отметив, что не только пилота, но и самолет надо эвакуировать.

Ведомый некоторое время кружил над местом посадки, убедился, что подмога уже прибыла и, следуя приказу, взял курс на возвращение на свой аэродром.

Тем временем реактивные продолжали месить поршневых. Лейтенант Мяклин методично считал вслух, заведомо зная, что на аэродроме его не только слушают, но и записывают на хитрые маленькие приборы:

- Сто восемнадцать, сто девятнадцать... сто двадцатый подбит, пытается выровняться... не удалось, падает... сто двадцать первый и сто двадцать второй разом...

Вертолетчицы сделали все, что было в их силах. Амосова посадила машину рядом с накренившимся на неровной почве истребителем. Подскочивший первым десантник отодвинул фонарь кабины, покачал головой и снял с нее голубой берет.

Уже потом военврач пояснил генералам Рычагову и Смушкевичу:

- Он не мог прожить и пяти минут, а скорее даже две-три. Бедренная артерия перебита. Когда б сразу на операционный стол, тогда шанс имелся, а так...

В то же самое время на аэродроме получили приказ о вылете других двух вертолетов. Наблюдатели заметили, что бомбардировщик англичан пошел на вынужденную и сел вроде как без повреждений. Такой случай упускать было нельзя. Рычагов на всякий случай вызвал траспортник и ‘крокодила’ на случай, если экипаж сдуру откроет пулеметный огонь.

Сверх того, орлы на поршневых истребителях аккуратнейшим образом довели английский ‘Бленхейм-Бристоль’ до аэродрома Кала и посадили на главную полосу.

Смушкевич, мысленно составляя проект доклада, не без гордости отметил, что приземленный бомбардировщик остался почти целым. Одна дыра в фюзеляже в счет не шла. Но главным достижением Яков Владимирович полагал доставшиеся целехонькими полетные документы. Ну и летчика со штурманом впридачу. Стрелок как малознающий шел вроде бесплатного приложения. Впрочем, десантники доставили также экипаж той машины, что ушла на вынужденную посадку и даже не сильно при этом повредилась, но тут успех был меньшим: все документы командир бомбера уничтожил. Смушкевич не особо об этом горевал. Своей властью он приказал начальнику особого отдела организовать поиски среди обломков. Уж верно среди них могли найтись штурманские планшеты и другие нужные вещи.

Однако появились и другие результаты успешной операции. Авиагенералы о них могли подозревать, но точно не обдумывали глубоко – хватало иных забот.

Товарищ Магомедов мог считаться уважаемым человеком не только по меркам Азербайджана. Даже простой монтер уже полагался вполне достойным членом общества. Азиз Магомедович был не простым, а целым бригадиром монтеров, хотя сам он предпочитал называть себя ‘возглавляющим бригаду электриков’. Сверх должности у этого человека имелись и другие весьма положительные качества. Он получил приличное образование (заочный техникум). Он говорил по-русски почти чисто. Почти – это значит, что при общении с азербайджанцами он пользовался их родным языком; в смешанной компании в его речи присутствовал хотя и не сильный, но заметный акцент, а вот в чисто русском обществе акцент почему-то пропадал. Короче, то был во всех отношениях достойный человек. За исключением совершенно ничтожных деталей.

Этот заслуживающий уважения бригадир был турком. Англичан он ненавидел. Еще во время Великой войны его приметил некто, связанный с людьми полковника Николаи33. Основной причиной внимания к турецкому унтер-офицеру были способности последнего к языкам. Помимо английского, немецкого, французского и русского языков тот, кого исходно звали Азиз Арслан, овладел азербайджанским диалектом турецкого (турки никогда не считали азербайджанский отдельным языком). К тому же молодой унтер был технически образованным: он окончил два курса артиллерийского училища. В результате получилась карьера, доведшая Азиза-агу до уровня резидента германской разведки в Баку. У него были прекрасные поводы ездить по району. У него существовала налаженная связь. И, наконец, на его стороне было везение.

Старенький ‘рено’ катился по дороге на инспекцию того, что Магомедов с гордостью именовал ‘подстанцией’. На самом деле это являло собой трансформаторную будку с содержимым, рассчитанным на десять киловатт. По причине высокой должности седоку были положены и автомобиль, и шофер, и личное оружие. В качестве такового бригадир имел старый, затертый до белизны ‘люгер’. Какими-то чудотворно-денежными методами бригадир ухитрился пробить на него разрешение.

Везение сказалось в том, что дорога проходила аккурат под тем небесным квадратом, где разыгралось воздушное сражение.

Унтер-офицерские навыки не подвели. Азиз Магомедович мгновенно сообразил: те, кто вычерчивают замысловатые кривые в небе и пускают ракеты, вполне могут обратить неблагосклонное внимание на одинокий автомобиль. И тут же приказал водителю Мамеду немедленно остановить машину, отбежать в сторону и залечь в укрытии. Не столь уж надежным оно было, кустарник оказался негустым, а листики только-только начали появляться на ветках, но все же лучше, чем ничего. Зато все перипетии боя были видны превосходно.

Магомедова даже при его скромных познаниях в авиации зрелище привело в ужас. Дело было даже не в том, что англичан (а их опознавательные знаки турок различил) атаковали невиданные истребители со стреловидными крыльями и без винтов. И не в том, что пулеметами те вообще не пользовались, а лишь пускали ракеты с необыкновенной точностью. Самое худшее, по мнению бывшего турецкого унтер-офицера, знакомого с германской военной организацией, было то, что все русские атаки совершались прямо-таки с немецкой точностью, размеренностью и аккуратностью. Если, конечно, такое слово вообще можно применить к воздушному сражению.

Но пассивное созерцание длилось недолго. На ту самую дорогу, по которой ехал автомобиль бригадира, коряво сел английский бомбардировщик. Не нужно было иметь опыт мировой войны, чтобы понять: во время вынужденной посадки экипаж вполне мог заметить одинокий автомобиль и подумать о его захвате. При этом туземцы (а именно таковыми в глазах англичан были водитель и пассажир) оказались бы предметами, не имеющими никакой ценности, и потому совершенно лишними.

- Мамед, беги за помощью! – скомандовал бывший военнослужащий. Одновременно он вынул пистолет и дослал патрон в ствол.

Магомедову почудился далекий прерывистый гул. Глянув уголком глаза, он увидел приближающийся летательный аппарат – что-то вроде автожира, которые, впрочем, он знал лишь по картинкам. И отважный бригадир электриков открыл огонь, прижимая противника к земле. Разумеется, он ни в кого не попал, да и затруднительно было бы проделать этакое на дистанции около ста метров, имея в руках всего лишь пехотный короткоствольный ‘люгер’.

Гигантский летательный аппарат приземлился метров за семьдесят от огневой позиции храбреца. Из фюзеляжа посыпались бойцы с автоматами.

На следующий день после своего возвращении из командировки бригадир электриков купил двенадцать банок превосходного местного варенья, уложил их в ящик, переложил мятыми листами бумаги, исписанными по-азербайджански, и отдал проводнику пассажирского вагона, направляющегося в Москву. Через неделю фотокопии этих неряшливых бумаг (оригиналы были сильно перепачканы сажей и вареньем) появились на столе полковника Пикенброка. Они содержали отчет агента ‘Роза’. Конечно же, к ним прилагался перевод на немецкий. В оригинале отчета, помимо сухого перечисления фактов, промелькнула мысль: реактивные машины действовали настолько слаженно и методично, как будто ими управляли немцы. А вот пара истребителей с винтами, явно ринувшаяся в бой на свой страх и риск, выбивалась из образа. Уж в них-то сидели точно русские.

Компетентные товарищи проверили рассказ гражданина Магомедова. Все указывало на его изначально полную непричастность: и показания водителя ‘рено’, и записи с истребителей (оказалось, что пыльный ‘хвост’ автомобиля был хорошо заметен сверху), и записи в шнуровой книге об инспекции – она была назначена заранее аж за целых две недели, и наконец, показания десантников, которые заметили, как этот патриот пытался задержать экипаж самолета противника. О проводнике и ящике с вареньем никто так и не узнал.

Через семь дней в малотиражке энергоуправления появилась заметка о том, как на территории советского Азербайджана приземлился английский боевой самолет. Случайно оказавшийся поблизости бригадир монтеров Магомедов отважно вступил в бой, стремясь задержать нарушителей, и отстреливался от них до последнего патрона. К счастью, в нужный момент подоспела вооруженная подмога.

Эту заметку Азиз Магомедович вырезал, вставил в рамку и повесил на стенку в своем кабинете.