Причин для появления в этом мире строк стихов Высоцкого могло быть множество. Рославлеву не нравилась ни одна из них, но некоторые просто тревожили, а другие были еще хуже. Самым скверным вариантом выглядел еще один попаданец, от которого можно было ожидать чего угодно. Но слишком пристальный интерес органов внутренних дел мог запросто сломать летчику карьеру. Этого тоже не хотелось делать.

Самым положительным моментом выглядело то, что лейтенант Гребенников отнюдь не числился самым успешным в полку – ни по пилотажным навыкам, ни по тактике, ни по огневой подготовке. Разве что в последней из перечисленных дисциплин он был чуть повыше среднего уровня. Не отличался он и особенным стремлением что-то улучшить в матчасти. Интересовался, но не более того.

Другими словами, предстояла длительная и нудная проверка. Лейтенант говорил, что ни от кого не слышал эти слова? Что ж, посмотрим.

Товарищ коринженер сощурился. Его глаза неприятно напомнили Гребенникову виденный им однажды танк – у того смотровые щели выглядели похоже.

- Вы сами сочинили эти стихи и музыку?

- Нет. Они мне приснились.

Капитан госбезопасности положил два пальца на столешницу. Это был условный знак ‘не врет’ в значении ‘он и в самом деле так думает’.

- В вашем сне их кто-то пел?

- Да.

- Только эту песню вам исполнили?

- Нет, но я запомнил только ее и обрывки из другой, она тоже про летчиков.

- А напеть то, что у вас отложилось в памяти, вы можете?

- Да, но лучше под гитару.

- Вы сами играете?

- Да. Поэтому я и запомнил музыку. Аккорды знакомые.

Старший по званию повернулся ко второму сотруднику НКВД:

- Николай Федорович, организуйте инструмент.

Капитан вышел скорым шагом за дверь, очень кратко переговорил с кем-то и снова вошел.

А Старый продолжал:

- Вы сказали, что видели певца во сне. Вы запомнили его внешность?

- Да, только он не певец, хотя и стоял на сцене.

Товарищ коринженер удивился и даже не пытался скрыть это:

- Не певец, в самом деле? Почему вы так подумали?

- Так у него голоса нет. Он скорее хрипит, чем поет, правда, очень выразительно. Как актер, а не певец. И потом, одежда и внешность у него не те.

- Что вы имели в виду?

- Он был в свитере, а не в костюме. Разве певец такое оденет? И прическа опять же. Сзади волосы длиннее, чем спереди. Настоящие певцы такого не носят. Я на выступлениях бывал, видел. И он сам себе аккомпанировал на гитаре, а не под оркестр или там под аккордеон. Короче, не певец.

- По вашему первому замечанию: петь можно с голосом и без, – Рославлев не стал заканчивать эпиграмму, поскольку не был уверен, что она в этом мире известна27. – А если этот человек актер, то надеть мог всякое. Но не в этом дело... А вот и гитара. Исполните ту самую песню, что вы запомнили.

Борис Гребенников вопреки своим собственным словам старался копировать манеру Владимира Семеновича. Получалось похоже.

Я – ‘Як’-истребитель, мотор мой звенит,

Небо – моя обитель,

Но тот, который во мне сидит,

Считает, что он – истребитель.

В этом бою мною ‘Junkers’ сбит,

Я сделал с ним, что хотел.

А тот, который во мне сидит,

Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,

Меня механик заштопал,

Но тот, который во мне сидит,

Опять заставляет – в ‘штопор’.

Из бомбардировщика бомба несёт

Смерть аэродрому,

А кажется, стабилизатор поёт:

‘Мир вашему дому!’

Вот сзади заходит ко мне ‘Messerschmitt’.

Уйду, – я устал от ран,

Но тот, который во мне сидит,

Я вижу – решил на таран!

Что делает он, ведь сейчас будет взрыв!..

Но мне не гореть на песке, –

Запреты и скорости все перекрыв,

Я выхожу из пике́.

Я – главный, а сзади – ну чтоб я сгорел! –

Где же он, мой ведомый?

Вот он задымился, кивнул и запел:

‘Мир вашему дому!’

И тот, который в моем черепке,

Остался один и влип.

Меня в заблужденье он ввел и в пике́ –

Прямо из ‘мертвой петли’.

Он рвёт на себя, и нагрузки – вдвойне.

Эх, тоже мне, летчик-ас!

И снова приходится слушаться мне,

Но это – в последний раз.

Я больше не буду покорным, клянусь!

Уж лучше – лежать на земле.

Ну что ж он, не слышит, как бесится пульс?

Бензин – моя кровь – на нуле.

Терпенью машины бывает предел,

И время его истекло.

Но тот, который во мне сидел,

Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то лечу налегке,

Последние силы жгу.

Но... что это, что?! Я – в глубоком пике́,

И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел,

Но пусть повезет другому.

Выходит, и я напоследок спел:

‘Мир вашему дому!’

Полознев был под сильным впечатлением, хоть и не был летчиком. А на товарища Александрова песня оказала странное воздействие. Лейтенанту Гребенникову вдруг показалось, что на него смотрят дула орудий главного калибра крейсера. По крайней мере, так он себе это представлял.

После совсем незаметной паузы инструктор спросил:

- Вы летчик. И не самый плохой. Какие неправильности вы видите в тексте с точки зрения именно летчика?

Лейтенант задумался, потом начал вспоминать:

- Такого истребителя ‘Як’ – его нет.

- Вы не правы, товарищ лейтенант, – неожиданно мягко поправил Старый. – Эта машина существует, просто еще не пошла в серию. Кстати, отзывы о ней хорошие. Еще?

- Еще тут бой с ‘мессерами’ и ‘юнкерсами’ – а ведь не было таких боестолкновений с немцами. Ну, мы изучали...

- То, что вы изучали немецкие машины, я и сам знаю, – снова прервал инструктор. – У вас были тренировочные бои на тренажере с ‘мессершмиттами’. Но насчет того, что реальных боев не было – тут вы также не правы. Были, но давно, в Испании. Но там уж точно не могли участвовать ‘яки’. Ваши выводы?

- С точки зрения летчика песня хотя очень хорошая, но неправильная. С ошибками.

- Пожалуй, верно. Что вы еще запомнили из вашего сна?

- Тот же самый человек пел про бой двух истребителей против восьмерых. Но всю ее до конца не запомнил, только начало: ‘Их восемь, нас двое...’ И опять же германские самолеты – потому, что на крыльях кресты.

- Еще какие-то особенности вашего сна?

- То, что он был яркий, цветной, ну как настоящий. И вот что: обычно я снов не помню, но этот запомнился отчетливо.

- Вы сказали ‘этот’. Имелось в виду, что лишь один такой сон вам приснился?

- Ну да. Только раз и приснилось.

Наступило молчание, которое Гребенников посчитал тягостным. Наконец, коринженер заговорил в непривычно медленной манере.

- То, что с вами произошло, товарищ лейтенант, науке известно. Правда, это явление редкое. Называется... ладно, не буду забивать вашу голову медицинскими терминами, а латынь вам и вовсе без надобности. Если кратко, это называется ‘ложные воспоминания’. То, чего на самом деле не было, но ваш мозг придумал это событие сам, причем детально. Плохо то, что если это дойдет до врачей, то с летной карьерой можете распрощаться. Бывало, что человек видел эти несуществующие картинки не во сне, а просто закрыв глаза. Представили последствия? С подобным диагнозом вас до штурвала не допустят. Хорошо здесь то, что вы можете сами с этим бороться. Обычно такие особо яркие сны не повторяются, но... если вдруг подобное с вами случится – никому ни слова! И постарайтесь во сне припоминать и повторять про себя какой-то хорошо знакомый текст. Устав караульной службы, например, или порядок проверки систем самолета перед вылетом. Так что бороться вы можете и должны. Это приказ. Вопросы?

- Сергей Васильевич, как я мог такое придумать? Ведь сроду музыки не писал, и стихов тоже.

- Вы, лейтенант, даже примерно не представляете возможности человеческого мозга, в том числе вашего собственного. Известны опыты: под гипнозом испытуемый приобретал умения хорошего художника, хотя до этого не рисовал вообще. И... – тут Гребенников подумал, что Старый не очень-то знает, что сказать, но эта мысль оказалась ложной, – ...желаю вам хорошего здоровья. Свободны.

Когда лейтенант Гребенников уже ушел, товарищ Александров повернулся к капитану:

- Впечатления?

Полознев ответил с осторожностью:

- Он сам в свои слова верил.

- И все же проверка надобна. Николай Федорович, организуй: взять фото из личного дела и проверить среди одноклассников – тот ли человек. Еще...

- Все сделаем, как надо, – с понимающей улыбкой отвечал сотрудник госбезопасности.

- Попомни мои слова: наверняка пустышку тянем, но... сам понимаешь.

- Понимаю, – очень серьезно ответил Николай Федорович.

Про себя же Рославлев подумал: ‘Ну вот и перепел Высоцкого. Правда, не я сам.’

Мысль о воровстве чужих песен была соблазнительной, но никогда не нравилась. И не только по соображениям безопасности. Эти приветы из другого мира попахивали нехорошим образом. Возможно, обаятельный работодатель был тут ни при чем, но... Мысленный отказ перепевать песни из иного мира основывался на интуиции, а не логике, но от этого не стал слабее.

Освоение незнакомого корабля – дело муторное. А если он куда совершеннее, чем тот, с которым был знаком раньше – так и вообще...

Рулевой Станислав Гаевский, известный среди подплава Северного флота как хороший рассказчик, но балабол и человек не вполне серьезный, уверял всех, кто желал слушать, что поначалу при попытке срочного погружения дифферент у ‘ниночки’ был чуть не сорок пять градусов. Взвешенно настроенные моряки слушали с большой дозой недоверия. Впрочем, боцман в некоторой степени подтверждал байки, утверждая, что с дифферентовкой научились справляться отнюдь не сразу. То же относилось и к другим лодкам этой серии. Проблемы сильно уменьшились, когда экипажи принялись отрабатывать погружение с перископной глубины.

Одновременно люди трудились над освоением БИУСов28. Особенно трудно было привыкнуть к мысли, что умная система сама делает большую часть работы. Поначалу в учебные атаки выходили все четыре подлодки класса ‘Н’. Очень скоро выяснилось, что неконтактные торпеды условно взрываются далеко не всегда так, как хотелось бы подводникам.

В качестве учебной цели фигурировал эсминец ‘Сокрушительный’, имевший на тот момент как бы не лучший экипаж на всем Северном флоте. Сигнальщикам, конечно же, сообщили, что их корабль будет под учебными атаками, и те выискивали перископы, изо всех сил напрягая зрение. Иногда (очень редко!) посредник подтверждал правоту молодцов с ‘Сокрушительного’. Гораздо чаще тревожные сигналы оказывались ложными. Это не показалось удивительным: все же Баренцево море спокойным назвать никак нельзя; в таких условиях перископ заметить трудно. Однако лодки ни разу не были обнаружены акустиками, и этот факт больно бил по самолюбию экипажа эсминца. Правда, слухачи в четырех случаях поймали шум винтов торпед. Вплоть до разбора учений они гордились этим, но выяснилось, что именно эти торпеды нарочно запускали на максимальной скорости, а на ‘экономическом’ ходу ничего услышать не удавалось.

Чуть исправил положение старший дальномерщик Григорий Чебиряко. Находясь на боевом посту, он в ходе учений вдруг выкрикнул: ‘Торпеда с левой раковины, идет курсом двести десять!’ Недолго думая, вахтенный скомандовал: ‘Право руля, пять румбов!’ На разборе оказалось, что эсминцу удалось почти что уклониться. После долгого и нудного анализа данных выяснилось, что условный взрыв произошел не под килем, как задумывалось, а по левому борту. Возможно, при атаке боевой торпедой эсминцу удалось бы остаться на плаву.

Не стоит и говорить о том, что по окончании дня учений старший краснофлотец Чебиряко был подвергнут пристрастному допросу.

- Так вы ее видели? – допытывался старпом ‘Сокрушительнго’ капитан третьего ранга Рудаков.

Матрос был честен в ответе:

- Нет, не видел, я ее чуял... ну, чувствовал.

- Как можно чувствовать торпеду, идущую на восьми метрах глубины? – кипятился Олимпий Иванович.

Черту подвел лично командир Курилех, приказавший в ходе дальнейших учений ставить старшего краснофлотца в рулевую рубку, ‘чтоб подсказывал’. Удивительное дело: мера себя почти оправдала, ибо аж три торпеды условно почти промахнулись благодаря резким маневрам в самый последний момент. В этих атаках посредник посчитал повреждения тяжелыми. Командир распорядился считать чутье старшего дальномерщика объективным фактом, не противоречащим материализму, но всего лишь пока не объясненным передовой советской наукой. Никто из экипажа не мог объяснить происхождение этого загадочного явления, но чуть опасливое восхищение товарищей Чебиряко заработал и возгордился настолько, что благодарность, вынесенную приказом, принял как должное.

Правда, в этих делах лодки ‘Н-2′ и Н-4′ не участвовали. Приказом капитана первого ранга Дрозда они ушли на разведку.

Возможно, первые дни Фисанович и Видяев занимались условной разведкой. Лодки циркулировали вблизи родной базы, регистрируя сигнатуры своих кораблей и ‘купцов’ и стараясь при этом идти исключительно под шноркелем, то есть на перископной глубине. Линкоры и авианосцы им – удивительное дело! – не попадались.

Одновременно радисты отрабатывали связь. О возможности связи на сверхдлинных радиоволнах те, кому надо, знали, но аппаратура для этого еще только проектировалась. Так что радисты на лодках оперировали в коротковолновом диапазоне и, понятно, сталкивались с трудностями (Заполярье все же).

Командир ‘Н-3′ получил приказ разведывать в районе Нарвика – другими словами, добывать сведения от Кригсмарине. ‘Н-1′ пошла через Немецкое море к берегам Шотландии. Ее экипажу предстояло тягаться с англичанами.

Через три недели согласно приказу обе лодки вернулись. Предстоял длительный обмен впечатлениями и (самое главное) собранными данными. Особое внимание уделили перехваченным и записанным шифрованным сообщениям. Каким-то таинственным образом их все переписали на крохотный приборчик в виде красивого синего брусочка длиной меньше, чем у спичечного коробка.

Капитан первого ранга Дрозд получил приказ: подыскать для работы дешифровщиком командира с хорошим знанием немецкого и (желательно) жаргона Кригсмарине. Нечего и говорить о том, что этот специалист должен был быть проверенным-перепроверенным. Ему предстояло ехать в Москву учиться работать дешифровщиком на особенной технике. Обучать должна была женщина по имени Эсфирь Марковна Эпштейн. Валентин Петрович про себя удивился этому обстоятельству, поскольку из опыта знал, что сложную технику дамочки осваивают намного хуже и уж точно медленней товарищей мужского пола. Но приказ есть приказ. Для этой Эпштейн был заготовлен запечатанный толстый и объемный конверт.

В заштатном арабском городке Мосул аэродромная жизнь становилась все оживленнее. Раньше штаба у расположенного там авиаподразделения – именно так, на часть ‘это’ не тянуло – можно считать, вовсе не было. Теперь же он появился и деятельно принялся за работу. Офицеры прикидывали запасы горючего и других расходных материалов, составляли заявки, прокладывали на картах варианты маршрутов, тщательно распределяли цели.

Конечно, мелкий купчишка из местных, которого, само собой, на аэродром не пускали, всего этого видеть не мог. А если бы и видел, то все равно не разобрался.

Но были вполне материальные результаты всех этих подготовительных трудов. Многочисленные грузовики завозили на территорию аэродрома нечто, что можно было руками потрогать и уж точно глазами поглядеть.

Во всяком случае, Ибрагим подробно описал в своих донесениях грузовую машину с длиннющими штуками над кузовом, которые знающие люди мгновенно опознали как антенны. Не преминул он отметить наличие в некоторых кузовах ящиков такого-то размера с такими-то надписями – эти грузовики везли патроны в больших количествах. Иные ящики содержали на себе знак в виде звезды в круге. Все те же знающие люди сделали вывод, что происхождение этих ящиков заокеанское, а содержание представляет собой также патроны, но особенные, с английским вооружением явно несовместимые. Проезжали мимо купца грузовики с другими ящиками, тяжелыми даже на вид. Аналитики на далеком Севере сделали вывод: везут бомбы.

Но пока что вышеназванный очень наблюдательный господин все еще не узрел того, без чего обойтись англичанам было никак нельзя. Не появились на аэродроме дополнительные люди, для которых все это добро и предназначалось, и дополнительные самолеты, на которых всем новоприбывшим предстояло лететь.

Тем не менее возле Баку тоже велась подготовка. На аэродром Кала прилетели группа военных, а с ними один штатский. Местные мальчишки оказались необыкновенно знающими в части военной авиации. В частности, они мгновенно определили, что прилетели именно летчики, а вместе с ними прибыло два истребителя, в которых юные знатоки без труда опознали И-16. Именно на них принялись ежеутренне летать эти самые новые летчики. Крутившиеся в стратегически выгодном месте (вблизи въезда на аэродром) мелкие и юные начали проворачивать исключительно выгодные сделки: меняли курагу и урюк на пустые гильзы от пулеметных патронов. Товар, предлагаемый военными, обладал превосходным качеством: он пах свежесгоревшим порохом. Старшие братья удачливых менял снисходительно поясняли мелкоте: гильзы калибра 7,62 мм, а потому истребители на аэродроме, вероятно, все имеют пулеметы того же калибра в качестве вооружения.

Уж коль скоро даже местная пацанва знала, что и как происходит в авиахозяйстве, то эти сведения не могли не утечь за кордон. Когда же они дошли до военного начальства в городе Мосул, то тревоги эта информация не вызвала. Два явно устаревших истребителя с пулеметами винтовочного калибра – это, по-вашему, серьезное препятствие для армады бомбардировщиков числом прилично за сотню? Даже не смешно. Что же касается других истребителей на том же аэродроме, то они не взлетали вообще и не покидали большого ангара. Ходили слухи, что они неисправны. Это было чистой правдой. Почти.

Приехавший штатский, которого все окружающие звали Сергеем Васильевичем, развернул деятельность, которую сторонний наблюдатель не мог бы посчитать за бурную. Во всяком случае, ее результаты как-то не бросались в глаза, ибо проявлялись они только в помещении ангаров. Необъяснимым образом там появлялись и исчезали серьезные реактивные истребители МиГ-19 и чуть менее серьезные, но все же грозные поршневые И-185. В особый ангар попали два вертолета – по крайней мере, так эти непонятные летающие изделия обозвали компетентные товарищи. Эта техника тоже очень скоро испарилась. Отдельно шло накопление горючего и загадочной жидкости под наименованием ТС-1, появлялись патроны и ракеты. И ничего из перечисленного не увидело белый свет. Да и зачем?

И лишь немногое появилось под открытым небом. Приехали три тяжелых грузовика. Сами по себе они, понятно, представляли некоторый интерес для некоторой части местного населения. Вездесущие мальчишки не только оглядели эти транспортные средства, но и прознали, что на них расположена секретная радиостанция (‘Они могут ловить передачи аж с самого севера!’) а также генератор для нее и горючее (‘Это чтобы станция работала сама по себе, а не зависела от электрической сети, понятно?’). Конечно же, такая станция нуждалась в хорошей антенне. Эту точку зрения подтвердил дядя Али, который работал киномехаником и потому превосходно разбирался во всем, что касалось радио. Такую антенну вскоре и установили.

Не только на политзанятиях, где слушатели бывают самые разные, в том числе малообразованные, но и на серьезных курсах в ВУЗах и ВТУЗах многократно утверждалось, что одно из основных преимущество советской экономики состоит в ее плановости. Тем самым неявным образом в слушателей внедрялась мысль, что при капитализме планами и не пахнет, там сплошная стихия рынка с неизбежными, как правильно учит товарищ Маркс, кризисами. Иногда эти тезисы высказывались прямо, а не обиняками.

Мы вынуждены признать: проводившие эту линию лекторы вольно или невольно заблуждались. Назвать капиталистическую экономику бесплановой значило бы сильно отклониться от истины – даже в легкомысленной первой половине двадцатого века. Впрочем, это легкомыслие сильно поубавилось Великой Депрессией.

Уж точно не пренебрегали планированием крупные компании. В частности, им не брезговала ‘Стандард ойл оф Нью-Джерси’ – точнее, ее производная от великой ‘Стандард ойл’ 29. Из всех нефтяных гигантов именно она занимала первое место в торговле с Германией – пока ее не отпихнул от кормушки Советский Союз. Но очень скоро этому конкуренту предстояло почувствовать все неприятности, связанные с противостоянием клану Джона Рокфеллера.

Надо заметить, что на заре своей деятельности этот уже тогда влиятельный господин не чурался внеэкономических методов ведения дел с конкурентами, как то: поджог нефтевышек и перерабатывающих предприятий, взрывы на нефтепроводах, убийства служащих. Разумеется, обычно это исполнялось чужими руками. И сейчас предстояло почти то же самое: поджог нефтяных полей и перерабатывающих предприятий, причем (частично) английскими руками, то бишь бомбами.

К этим событиям ‘Стандард ойл оф Нью-Джерси’ начала заранее составлять планы и готовиться в соответствии с таковыми. Составлялись фьючерсные контракты на фрахт танкеров. Запасались нефть, бензин и соляр в больших количествах, а так как хранилищ на Восточном побережье США иным разом не хватало, то их достраивали. Заключались сделки с британскими фирмами – в них тоже сидели не дураки, и возможность активного увеличения спроса спрогнозировать было нетрудно. И лишь Германия предпочитала отмалчиваться или затягивать переговоры, явно выжидая.