Мыслители утверждают, что люди порою ведут себя нелогично. Право же, эту максиму стоит уточнить. Поступки людей гораздо чаще противоречат логике, чем согласуются с ней. Иллюстрацией этого мудрого утверждения оказалось поведение наземного персонала на аэродроме.

Связь работала почти превосходно. Ну, хрипела маленько, но уж разобрать сообщения было вполне возможно. Громкая связь от операторов радара и вовсе слышалась безупречно. И все же люди столпились на небольшой площадке перед вертолетным ангаром и ждали своих.

Особо заметим: группа истребителей уже прилетела в полном составе и без повреждений. Ее встретили как должно: машины откатили в ангар, на смену им выкатили те, которые были заранее подготовлены – при полной заправке и целом боекомплекте. Летчиков обняли; командир эскадрильи умчался докладывать, а ответственное лицо из механиков тут же притащило баллончик с краской и трафареты и принялось наносить звездочки на фюзеляжи. Именно ответственное: кому попало такую задачу не поставили бы.

И все же вертолетчиц встречали по-особому.

- Группа из шести, все свои, – динамик громкой связи эмоциями не обладал, а вот обладатель того голоса, что передал сообщение – очень даже.

А люди все глядели.

- Двое летят! – выкрикнул кто-то – не самый глазастый из наблюдателей, скорее обладатель быстрейшей реакции, поскольку через мгновение эту двойку увидели уже все. Очень многие облегченно вздохнули: с дымом никто не шел, и никаких следов повреждений на машинах не было. По крайней мере, издали ничего такого заметить было решительно невозможно.

- Еще звено!

- А вон третье, чуть правее!

- Все, слава богу, – последние два слова были произнесены чуть слышно.

Командир явно решила произвести наивыгоднейшее впечатление. Правда, не все и не сразу догадались на кого именно, но очень скоро это стало ясным: к месту посадки прикатил на бронированном вездеходе не кто-нибудь, а сам командующий авиацией осназа Рычагов. Одним словом, майор Осипенко и ее подчиненные ухитрились посадить тяжелые вертолеты точненько по линейке – прямо как для смотра.

Пока Осипенко строила экипажи, докладывала о результатах штурмовок, получала благодарность и полчаса отдыха, у техников шла напряженная работа. Приземлившиеся вертолеты шустро, хотя и не без матюков, цепляли к маленьким (меньше “эмки”) тягачам и увозили в ангары. Те вертолеты, на которых штурмовикам предстояло лететь, уже стояли в строю. Нечего и говорить о том, что все были заправлены и вооружены.

К Назарину, раздававшему команды, неслышно подошел коринженер, которого к этому моменту уже знали все.

- Дело есть, старшина. Давай-ка в сторонку.

Сказано было настолько значительным голосом, что старослужащий сразу понял: разговор не из обычных.

- Я прямо отсюда вижу: попали в один вертолет, да следы от пуль ты и сам должен был заметить. Вообще-то броня машин рассчитана на стрелковое оружие, но всякое бывает; испытывали на мосинских пулях, а тут неизвестно что. Составишь список: где, чего и насколько сильно повредило. Трещины в стеклах, если найдешь, отметь особо. Тут, понимаешь, вопрос не в технике. У этих девчонок промеж кудряшек один ветер...

Обвинение было несправедливым. Полноценными локонами могла бы похвастаться одна Лида Литвяк, а вот, например, прическа майора Осипенко была прямо образцом гладкости. Да и у других тоже большой расфуфыренности не наблюдалось, но с мыслью очень немолодого и явно очень опытного коринженера старшина про себя согласился.

- ...так что по результатам постараюсь внушить нашим орлицам, что у них запасных голов нету. Этот переучет сделаешь на всех машинах, что побывали в бою. Из них одну отдам тебе на растерзание. Для нее проведешь полное техобслуживание, как положено по регламенту. И тут главное: не торопиться. Хоть бы это целые сутки заняло – плевать, но только аккуратно. Цель: обучение техников. Чтобы руки, глаза и мозги вострили. Какие вопросы будут – сразу меня ищи. Касательно заправки там, дополнить боекомплект... ну, здесь учить тебя не надо.

- Уж не сомневайся, Сергей Василич, – не только слова, но и голос Назарина совершенно не соответствовал уставу, зато подходил к моменту, – стоять буду над моими ухарями, как Трезор цепной. Все сделаем форменно.

Меж тем один из экипажей, выбранный заранее по жребию, занял места в “зале ожидания” – так местные остряки уже прозвали помещение, где маялись запасные. На смену пришел другой. Всем штурманам раздали новые задания.

Никто из штурмовиков, в том числе Осипенко, не знал, почему следует штурмовать такие-то цели, расположенные там-то. Конечно, наводку осуществляли беспилотники. Этот вид летательных аппаратов был в новинку для всех, но уж пользу их, особенно в разведке, уяснили и летный состав, и наземные командиры.

А вот почему именно в этом направлении должны быть устремлены действия вертолетов – знали в штабе Апанасенко. Они видели всю картину.

Было бы несправедливо и даже оскорбительно полагать, что во время действий в воздухе наземные части бездействовали. Совсем наоборот.

Но также было бы неправильным утверждение, что тяжелая и легкая бронетехника осназа пошла в прорыв. Не было такого.

Да, могучие танковые дизели изрыгнули рев и облака черного дыма, а сами танки, чуть качнувшись на торсионах, пришли в движение. На всех передовых машинах были минные тралы. Да, сзади их поддерживали БМП, которые очень многие из осназа полагали другой разновидностью танков – пушка была явно поменьше, чем у Т-72. Но прорывать можно оборону, а ее-то, можно сказать, не осталось.

Сопротивления почти не было, хотя уцелевшие имелись. Все до единого получили контузию той или иной тяжести. От дзотов не осталось просто ничего, кроме ям. Надолбы оказались срытыми. По непонятной прихоти судьбы, некоторые мины уцелели – чтобы быть протраленными.

В какой-то момент, повинуясь командирам отделений, из БМП посыпалась пехота. Люди, сторожко оглядываясь, шли вперед. Первая линия обороны была пройдена без выстрелов.

Не прошло и суток, как случилось чудо – по крайней мере, так его мысленно охарактеризовал подполковник Лаппинен, командовавший именно тем участком обороны, на котором предполагалось направление главного удара. Таковой не состоялся. Точнее, он резко изменил направление на юго-запад.

Коварный замысел русских, которые и не подумали пробивать кратчайшую дорогу к Виипури (он же Выборг) в лобовой атаке на то, что получило название “линия Маннергейма”, через некоторое время стал понятен финскому командованию. Проводная связь была нарушена мощным артобстрелом, а радиоперехват ничего не дал: или слышалось невнятное шипение и треск, или же сообщения звучали на совершенно незнакомом языке. Стоит заметить, что в самой Финляндии существовало отнюдь не малое количество людей, хорошо владевших русским. Не в последнюю очередь это относилось к маршалу Карлу Густавовичу Маннергейму, бывшему конногвардейцу, который до конца своих дней так и не выучился прилично говорить на финском. Правда, большинство из знатоков русского помнило его еще с царских времен, но некоторые изучали язык противника уже после революции, подарившей Финляндии независимость. Вот почему картину происходящего приходилось восстанавливать на основании не особо точных донесений с поля боя, если таковые вообще доходили.

Но и сам тайный смысл удара, направленного на берег Финского залива, некоторое время ускользал от командования противника. Очень уж подобный маневр был не в духе хорошо знакомых таранных ударов, принятых у русских. Их манеру воевать финны усвоили прекрасно: во время первой финско-советской войны 1918-1922 годов, и в польско-советскую войну в 1939 году. На этот раз все было не так.

Не прошло и суток, как финскому командованию стало ясно: этот удар рассчитан на окружение. Правый фланг у финнов был прочно заперт Финским заливом, и именно на его берег было нацелено русское наступление.

Любой курсант общевойскового училища на тактических занятиях должен затвердить: проникающий фронтальный удар должно парировать фланговой контратакой. В финских штабах сидели отнюдь не зеленые новички. Но... в прорыв хлынула вторая волна. Это уже была вроде как обычная советская пехота, но ее очень много скопилось, а парировать расширение прорыва было нечем. Тяжелые советские автожиры методично уничтожали все, что могло оказать действенное сопротивление. Особенно доставалось финским артиллерийским и минометным батареям (ракеты с этих гигантов летели удивительно точно в цель) и, что еще хуже, подкрепления размолачивались прямо на марше. Паровозный парк с пугающей скоростью уменьшался, ибо именно за локомотивами охотились в первую очередь. И русские почему-то не рвались закреплять успех продвижением вперед на север, а, наоборот, деятельно окапывались и возводили полевые укрепления с явным намерением оставить в котле не менее одной финской дивизии. Ну уж полк – так точно. Попытки контратак проваливались по причине почти полного отсутствия средств усиления. Русские научились грамотно использовать какие-то скорострельные минометы (на самом деле это было изделие Таубина, скопированное с АГС-17). О воздушной поддержке и говорить не приходилось. Часть авиации погибла еще на земле. Те бомбардировщики, которые осмеливались взлететь на помощь избиваемым войскам, уничтожались или налетом сверхбыстрых истребителей со стреловидными крыльями, или же на них наваливались существенно менее скоростные самолеты, походившие на знакомый финским авиаторам по испанским боям И-16 – на фотографиях его было легко узнать. Только эта модификация отличалась явно более мощным вооружением и превосходила как по горизонтальной скорости, так и на вертикали любой из самолетов, имевшихся в распоряжении Финляндии. Даже истребители не могли тягаться с модернизированными И-16, а уж о ‘стрелах’ и речи не было. Эти легко справлялись с любым воздушным противодействием, не получая при этом никаких видимых повреждений.

Еще хуже было практически полное отсутствие сведений о противнике. В зоне действий этой страшной дивизии разведгруппы пропадали в никуда. Правда, на других участках фронта удавалось раздобыть “языков”, но те могли сообщить лишь слухи. Да, вроде тут имеется часть особого назначения; да, говорят, что у них лучше техника, но чем именно она превосходит ту, что сейчас на вооружении РККА, никто не знал. Кажется, калибр танковых пушек больше. Насколько? Неизвестно.

И уж совсем скверно дело обстояло с международной обстановкой. Даже наиболее близкая по духу Германия (в конце концов, именно немцы у финнов собезьянничали свастику как символ, это вся страна знала4) устами своего посла твердо заявила, что полагает наиболее благоразумным немедленно начать мирные переговоры, ибо с русскими, дескать, вполне можно договориться. Англия и Франция заявили о своей поддержке маленькой Финляндии, но сами находились в состоянии войны, хотя пообещали продажу самолетов и танков “Виккерс” и “Рено”. Швеция посулила помощь артиллерией с боеприпасами; это было совсем неплохо, учитывая высочайшее качество изделий от “Бофорса”. Но, извините, не вооруженными силами. По правде говоря, сама страна Финляндия была шведской креатурой; она была очень нужна шведскому королевству в качестве буфера, но воевать за нее с русскими? Шведская общественность, весьма возможно, была душой на стороне маленького восточного соседа, но шведские промышленники были полностью другого мнения. Роль нейтрального поставщика оружия и иных стратегических товаров нравилась им куда больше. Норвегия пообещала чуть ли не целую дивизию добровольцев. Но фактор времени! Но средства усиления, которых и своим не хватало!

И в довершение всего: чуть ли не демонстративная пассивность всех остальных частей Красной Армии. Продвижение на два-три километра с последующим сидением в обороне – ну никак это не подходило к русским традициям. Даже маршал Маннергейм при действительно отменном знании бывших соотечественников тоже ничего не мог понять в замыслах советского командования, о чем и высказался в открытую. Правда, он же отметил, что у русских откуда-то появились подробные сведения о тактических приемах финских мелких подразделений. И он же намекнул, что при таком превосходстве противника войну хорошо бы быстро закончить с наименьшими потерями, но сослуживцы намека не поняли или прикинулись непонимающими.

- Докладывайте, старшина.

- Всего на обстрелянной машине найдено девять следов от пуль. Все попадания от оружия одного калибра. Товарищ лейтенант Каширина подтверждает, что обстрел велся из одного пулемета. Точно установить калибр не представилось возможным, так как пробитий брони не было. Глубина вмятин не превышает двух миллиметров, – по недостатку грамотности Назарин произнес последнее слово с ударением на второй слог. – Трещин в стеклах не найдено. Вмятины зашпаклеваны и закрашены.

Тут старшина перешел на чуть менее уставной тон:

- По всему видать, эта машина – она ж летающий танк. Ни из винтовки не взять, ни из пулемета.

Старый коринженер глубоко вздохнул.

- Ты даже не представляешь, до какой степени прав, Назарыч. Танк БТ-7 видел?

- Ну, так много раз.

- Вот и его не пробить из винтаря. А если из крупнокалиберного березинского пулемета, да в борт? А? То-то ж. Правда, не факт, что с одной пули его возьмут, танкистам может и повезти. Тогда останется дырка в броне – а если удача отвернется? И потом, у финнов есть противотанковое ружье калибром двадцать миллиметров. Тяжеленная дура, чуть не пятьдесят килограмм, но если они додумаются... Ладно, с девчатами я еще переговорю, и с командованием тоже. Давай по техобслуживанию.

Старшина почуял, что неофициальный тон тут мало уместен.

- Докладываю. С привлечением военинженера второго ранга Шкляра проведена регулировка...

- Другими словами, мы не в состоянии их снабжать.

Эти слова произнес генерал Оскар Карлович Энкель, бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка. Он понимал толк в военном деле и очень много сделал для обороны Финляндии. Те укрепления, которые потом назвали “линией Маннергейма”, по справедливости стоило бы именовать “линией Энкеля”.

Но до этих слов прозвучали другие. Это были доклады с передовой и от командиров дивизионного уровня. Даже если генерал и отличался оптимизмом, то очень скоро должен был его лишиться. Пусть сведения о русском наступлении, полученные по горячим следам, носили в себе следы того самого, у которого глаза велики, но удержать в тайне все обстоятельства и, главное, все последствия было решительно невозможно.

О возможности “воздушного моста” никто даже не заикался. Очень уж явным было превосходство русских в авиации.

Снабжение окруженной группировки по морю (точнее, по Финскому заливу) также виделось, по меньшей мере, сомнительным предприятием. Вблизи мелководья скапливался прибрежный лед, что делало почти невозможным использование малотоннажного деревянного флота. Русские тральщики упорно прогрызались сквозь минные заграждения противника, создавая тем самым условия господства на море. Руководство финского флота не хотело рисковать двумя имеющимися броненосцами береговой обороны, поскольку для них открытый бой с русскими линкорами, даже устаревшими, мог закончиться печально. Да и задачу прикрытия Хельсинки с моря им никто не отменял.

У СССР было явное техническое превосходство на суше и в воздухе – по крайней мере, на одном участке фронта. К этому добавилось очевидное падение морального духа войск. Уже пошла в ход поговорка “Один финский солдат стоит десяти русских – но что делать, если их одиннадцать?” Она была в ходу и “тогда”, о чем знали только те, кому это было по должности положено, но теперь у финнов подобное говорили (шепотом, разумеется) лишь там, где линия соприкосновения была не с этой треклятой дивизией осназа. Уж там соотношение живой силы в двух противостоящих друг другу частях было совсем другим. В любой армии мира “солдатский телеграф” работает безотказно, и армия Суоми не составляла исключения. Вот с Карельского перешейка и расползались, несмотря на героические усилия шюцкора, ужасающие слухи о ракетных обстрелах, после которых выживших вообще не остается, о бронированных автожирах, которым нипочем пули и чьи пилоты зоркостью могут потягаться с ястребами. Рассказы эти обычно сопровождались пояснениями вроде: “Мне-то повезло, я был как раз на расстоянии километра, а вот нашим...” или “Пекка всю ленту по “чертовой мельнице” высадил, а русский и не заметил”. Были и более интересные рассказы; специалистов из германского, французского и английского посольств заинтересовали танки, стреляющие на ходу с необыкновенной точностью . Сущность технического решения была понятной: стабилизация ствола в двух плоскостях в соединении с превосходной оптикой; несчастье состояло в том, что такое находилось явно за пределами возможностей танковой промышленности наиболее развитых стран Европы. К тому же эти длинноствольные чудовища отличались превосходной броней, ибо ни одно из орудий, примененных против них, не смогло вывести из строя хотя бы одну машину. Француз, правда, не преминул отметить, что тяжелые танки FCM Char-2C также отличаются завидной броней, в ответ на что финские представители вежливо покивали. Они помнили, что этот плод французского технического гения весил семьдесят пять тонн, а калибр его пушки составлял семьдесят шесть миллиметров. Разумеется, сведений о весе русских танков не было, а вот калибр некий артиллерист, ухитрившийся остаться в живых, сообщил: никак не менее ста пяти миллиметров. Чуть меньшие по длине ствола пушки на среднем русском танке, возможно, были не столь эффективны, зато оказывали старшим братьям прекрасную поддержку огнем то ли крупнокалиберных пулеметов, то ли мелкокалиберных пушек.

Пятном розовой краски на черном фоне выглядела малочисленность этой техники. Ни на одном участке фронта вне Карельского перешейка никто ничего даже близкого не заметил. Причины этого оставались неясными. Некто из финской военной разведки, используя старые связи в абвере, получил кое-какие сведения о танковой промышленности СССР. В частности, этот офицер утверждал, что ни на одном из известных немцам танковых заводов СССР такая бронетехника не производится. Оппоненты приводили в ответ самые простые соображения: где гарантия, что ваш источник знает все советские заводы и заводики, которые в состоянии производить такую технику? Вполне возможно, выпускает их малой серией некое мелкое предприятие, которое гораздо легче засекретить, чем промышленный гигант. Приводился и другой довод: опытные офицеры-танкисты (таких, правда, было мало) твердили, что подобные бронированные машины наверняка сложны в освоении и, что еще хуже, в обслуживании; как раз это и есть главная причина их малочисленности. Дескать, если существуют технологии, то танков наклепать можно сколько угодно, но где для них взять столько подготовленных танкистов и ремонтников? Иные горячие головы кивали на Америку: мол, русские по самой своей природе не в состоянии изобрести и тем более изготовить нечто запредельно новое, а потому купили за океаном... и так далее.

Военное командование спустило вниз приказ, который, в свою очередь, был передан окруженцам по радио: бросив все, что мешает передвижению, выходить из окружения малыми группами. Сохранение людей виделось всем приоритетной задачей.

Но даже в отсутствие ответа на вопрос “Кто виноват?” надлежало придумать адекватную реакцию на “Что делать?” Ясно было, что одним только окружением полка русские не ограничатся. В списке приоритетов верхнюю строку занимала добыча сведений. Нужна была оперативная информация, конечно, но в первую очередь надо было выяснить, что именно противостоит финской армии.

На Карельском участке командирам батальонного уровня уже было ясно: посылка лыжных разведывательно-диверсионных групп есть лишь гарантия их быстрого уничтожения. Следовательно, надо использовать другие методы. Сброс парашютистов – это было первым, что пришло в голову командованию. Но небо над зоной ответственности русского “осназа” прочно перекрыто. Значит, при том, что цель находилась на Карельском перешейке, десант следовало выбросить не над ним, а в стороне. Разумеется, в темное время суток. Прыгать ночью на сильно пересеченную местность – не самое любимое занятие десантников. Но все же вариант был: Ковжское озеро. Толщина ледяного покрова должна была выдержать вес людей. Высадка на Ладожском озере была отвергнута: под воздействием штормов ледяной покров далек от ровности, к тому же южный берег сравнительно густо населен и, вероятно, насыщен войсками. В любом случае транспортнику надлежало заходить с восточного берега Ладожского озера – то есть там, где есть хоть небольшие шансы прорваться.

Разумеется, финская разведка стала продумывать вопросы снабжения этой группы: некоторое время после заброса диверсанты не должны привлекать к себе внимания. То есть до момента выхода на цель какие-либо боевые действия противопоказаны. Продукты. Боеприпасы. Медикаменты. Карты. Рация вместе с батареями и радистом. Планы, планы, планы... Точки сброса: основная и две запасных. Точки приземления самолета, которому предстояло спасти группу – по правде говоря, это был расчет на счастливейшую случайность, которая позволит такое сделать. Предполагалось, что скорее всего сверхценные сведения удастся передать по радио, после чего шансы на благополучный уход группы, и без того малые, сведутся практически к нулю. Финское командование не могло не предположить, что русские будут пристально следить за эфиром, а уж длинную передачу запеленгуют с полной уверенностью. И все же шанс раздобыть нужную информацию был.

Но одной лишь информацией сражения не выигрываются. Необходимо было найти средства противодействия русской авиации. И в первую очередь – штурмовым автожирам. Ввиду полного отсутствия финских самолетов в воздухе “чертовы мельницы” наносили огромные потери. И вариант нашелся: зенитная засада. Все авиационные инженеры хором предполагали наличие на автожирах противопульной брони – но не противоснарядной же! Зенитки калибра семьдесят шесть миллиметров (они составляли абсолютное большинство в ПВО страны) сравнительно легко обнаружить. Сорокамиллиметровые “бофорсы” – труднее. И вполне возможно хорошо замаскировать снайперов с противотанковыми ружьями; это оружие надлежит лишь снабдить подходящими (да хоть и самодельными) “зенитными” лафетами.

И, само собой, со спокойных участков стоит снимать части и направлять их на опорные пункты “линии Маннергейма”. Финское командование прекрасно знало, что большинство огневых точек этого укрепрайона являются не толстостенными бетонными сооружениями, а дзотам, то есть пулеметными гнездами в ямах, укрепленных бревнами. Но и тут кое-что можно было сделать. Погода начала явно холодать – очень хорошо, есть возможность укреплять дзоты льдом, в который намешана земля и ветки. Кстати, это неплохое средство маскировки.