Пространство тела: пространство — для действия
В этой главе мы покажем, что у нас есть внутренний взгляд на тело, сформированный нашими действиями и ощущениями, — в отличие от стороннего взгляда на другие объекты в нашем мире, сформированного их внешним видом. Зеркальные нейроны задают соответствие между телами других и нашим телом, что позволяет нам понимать другие тела посредством собственного и координировать наши действия с действиями остальных.
К счастью, наши тела умеют намного больше, чем толкаться. Постепенно они овладевают ошеломляющим арсеналом действий. Гармоничная координация, лежащая в основе этого поведенческого разнообразия, обеспечивается постоянной интеграцией изменчивого потока информации от многих органов чувств с четкими действиями десятков мышц (прошу прощения за столь неудобоваримое начало!). Хотя наша кожа ограничивает собой и отделяет тело от окружающего мира, выполнение действий предполагает бесчисленные с ним контакты. Невозможно быть в подлинном смысле отделенным от мира вокруг. Именно взаимодействия лежат в основе представлений о собственном теле.
Тела при взгляде со стороны подобны другим знакомым всем объектам: столам, стульям, яблокам, деревьям, собакам или машинам. Мы учимся быстро распознавать эти обычные предметы — прежде всего по очертаниям, контурам, типичному расположению. Контуры объектов, в свою очередь, определяются конфигурацией их частей: скажем, четырех ног (ножек) и тела (столешницы) у собак и столов, стволов и крон у деревьев. Этот навык — распознавание объектов — локализуется во множестве участков головного мозга. Лица в одном массиве, тела в другом, сцены в третьем. Эти области становятся активными — «включаются», — когда мы видим объект соответствующего типа, и остаются неактивными, если мы смотрим на предметы, относящиеся к другим категориям.
Определенные ракурсы объектов (и лиц) являются предпочтительными для распознавания. Перевернутые вверх ногами стол или дерево узнать труднее, чем при их нормальном расположении; вид собаки сзади или велосипедиста сверху хуже распознается, чем при взгляде сбоку. Удачным ракурсом является тот, который показывает отличительные особенности объекта. Типичная собака имеет четыре ноги (как и у типичного стола четыре ножки), горизонтальный валик в качестве тела, симметричную голову с глазами, носом и пастью, а также ушами, выступающими по обе стороны головы. Лучший вид на собаку должен показать эти черты. Именно такие виды на объект — представляющие большее количество отличительных признаков в должной конфигурации — мы быстрее всего распознаем и считаем наилучшими его репрезентациями. Для многих объектов, таких как собаки или столы, лучшим является, конечно, вид спереди и в три четверти или в профиль. Часто для быстрого распознавания достаточно контура или силуэта в удачном ракурсе.
Тела и их части
При классической ориентации особенно эффективное (как и для объектов) распознавание тел обеспечивают контуры — когда мы смотрим на тела извне. Однако в их — и только их — случае нам доступен также внутренний взгляд. Это глубоко личное внутреннее восприятие тела таит в себе много дополнительных возможностей. Мы знаем, как тела ощущаются изнутри и что они могут делать. У нас не может быть этого знания в отношении стульев и даже насекомых (Кафки касаться не будем), собак или шимпанзе. Нам известно, что ощущается, когда мы стоим навытяжку или сидим ссутулившись, взбираемся по лестнице или на дерево, прыгаем и приплясываем, застегиваем пуговицы и завязываем шнурки, поднимаем вверх большой палец или замыкаем в колечко большой и указательный, плачем и смеемся. Мы знаем не только, как это — совершать перечисленные действия, но и — а это более существенно — что значит совершать их, т.е. выпрямляться или сутулиться, плакать или смеяться. Важно то, что мы можем отобразить тела других и их действия на собственные, а это предполагает, что мы понимаем тела других, не только распознавая их, но и интернализируя.
Перед этим мы отображаем собственное тело в своем мозге, в гомункуле — «человечке», распростершемся от уха до уха в верхней оболочке мозга, его коре (см. рис. 1.1). Кора — это толстый бороздчатый слой поверх эволюционно более старых частей мозга. Снаружи мозг выглядит как гигантский грецкий орех. И подобно этому плоду мозг разделен спереди назад на две не вполне симметричные «половины», или полушария — правое и левое. По большей части правое полушарие управляет левой стороной тела и получает сигналы от нее, левое — наоборот. Каждое полушарие делится на равнины, так называемые доли, разделенные впадинами, или бороздами. Трудно говорить о коре головного мозга не в географических терминах, и, безусловно, имеются аналогии между формированием равнин, пластов и впадин на земле и в мозге. Складки создают дополнительную поверхность, важную как для земли, так и для мозга. Входные сигналы от различных сенсорных систем частично идут по собственным каналам в отдельные доли коры, например зрительные — в затылочную долю в задней части головы, а звуковые — в височные доли над ушами. Каждая доля поразительно сложна, имеет много областей, много слоев, много связей, много типов клеток и много функций. Что примечательно, даже отдельные нейроны могут быть специализированными, т.е. отвечать за распознавание определенного ракурса лица или отслеживание объекта, движущегося за ширмой. В мозге человека их миллиарды. По свежим оценкам, 86 млрд.
В действительности вдоль центральной борозды расположились две пары гомункулов: одна отображает ощущения от тела, другая — двигательный сигнал, поступающий к телу. Пара с левой стороны мозга отображает правую сторону тела, а та, что с правой, — левую. Сенсорный и двигательный гомункулы смотрят друг на друга. Двигательный гомункул вынесен (возможно, существенно) в переднее (научно выражаясь, фронтальное) расположение, сдвинут к глазам и носу. Он управляет выходным сигналом, указывающим мышцам, как двигаться. Сенсорный гомункул расположен ближе к задней части головы (дорсально, от лат. dorsum — тыльная сторона). Он передает входной сигнал от всевозможных ощущений, на которые реагирует наше тело: расположения в пространстве, боли, давления, температуры и многого другого. Гомункулы — странные маленькие человечки с непропорционально большой головой, гигантским языком, громадными ладонями и хилыми телом и конечностями.
Невозможно не заметить, что пропорции коры головного мозга сильно отличаются от пропорций тела. Размеры репрезентаций разных частей тела в коре головного мозга не отражают размеров соответствующих частей тела, а пропорциональны количеству нейронов, приходящих в них или исходящих из них. Если конкретно, то у головы и кистей рук больше кортикальных нейронов относительно их телесного размера, чем у туловища и конечностей. Большее количество нейронных связей означает большую чувствительность в отношении сенсорики и более артикулированное действие в двигательном отношении. Непропорциональные размеры элементов коры головного мозга представляются глубоко обоснованными, если вспомнить о множестве точных действий, которые должны выполнять лицо, язык и кисти рук, и о сенсорной обратной связи, необходимой для управления этими действиями. Наш язык участвует в сложных скоординированных действиях, необходимых для жевания, сосания и глотания, для говорения и пения, а также для многих других видов деятельности; список вы можете продолжить сами. Наш рот улыбается и кривится в недовольстве, выдувает пузыри, свистит и целует. Пальцы и кисти рук стучат по клавиатуре и играют на пианино, бросают и ловят мяч, плетут и вяжут, щекочут младенцев и гладят щенков. Напротив, пальцы ног используются удручающе мало, почти ничего не умеют и не привлекают нашего внимания — пока мы их не ушибем. То, что функциональная значимость превалирует над размером, глубоко укоренено в нас или, правильнее сказать, находится у нас прямо в верхней части головы.
Значимость берет верх над размером не только в головном мозге, но также в речи и мышлении. Мы убедились в этом в ходе лабораторного исследования. Сначала мы выяснили, какие части тела чаще всего упоминаются в разных языках. Согласно закону краткости Ципфа, чем чаще используется термин, тем короче становится: например, метро, ТВ, НБА. Было высказано предположение, что если часть тела имеет название в разных языках, то она важна независимо от культурного контекста. В топ-7 вошли голова, кисти, стопы, руки, ноги, грудь, спина. Все имеют короткие названия и действительно очень важны даже в сравнении с другими полезными частями тела, такими как локоть или предплечье. Мы предложили одной большой группе студентов ранжировать эти части тела по значимости, а другой группе — по величине. Как и ожидалось, аналогично гомункулу в головном мозге, значимость и размер не всегда совпадали. Значимость отражала размер корковой территории, а не телесные габариты: голова и кисти были названы очень значимыми, хотя они не такие уж большие, а спина и ноги, пусть и крупные, получили более низкий уровень значимости.
Затем мы задались вопросом: какие части тела люди быстрее всего распознают — большие или важные? Мы попытались получить на него ответ двумя способами. В одном исследовании участникам показывали пары изображений тел, каждое в своей позе и у каждого выделена какая-то часть. Навскидку кажется, что люди должны быстрее находить крупные части. Чтобы сделать все части равноправными независимо от размера, мы выделяли ту часть тела, о которой спрашивали, точкой в центре. Во втором исследовании испытуемые сначала видели название части тела, а затем изображение тела с выделенной этой частью. В обоих экспериментах в одной половине пар изображений была выделена одна и та же часть тела, а в другой половине — разные. Участникам предлагалось указать «то же» или «другое» как можно быстрее. Задание это легкое, ошибок было очень мало. Нас интересовало время реакции. На что люди будут быстрее реагировать — на значимые или на крупные части тела? Вы, наверное, уже догадались, что значимые части распознавались быстрее.
Триумф значимости над размером оказался еще заметнее при сравнении частей тела, обозначенных словами, чем при сравнении изображений частей тела. Название — это цепочка букв; оно лишено конкретных характеристик картинки, таких как величина и форма. Следовательно, название более абстрактно, чем изображение. Аналогичным образом ассоциации с названиями объектов более абстрактны, чем с их изображениями. Названия предметов отсылают к абстрактным характеристикам, таким как функция и значимость, тогда как картинки с предметами связаны с конкретными характеристиками, воспринимаемыми органами чувств.
Первый факт общего характера, который полезно запомнить: ассоциации с названиями более абстрактны, чем ассоциации с изображениями.
Помните, что все части тела, использованные в наших исследованиях, были значимыми в сравнении с такими общеизвестными, но менее важными частями, как плечо или лодыжка. Примечательно, что слова, обозначающие каждую часть тела, — голова, кисти, стопы, руки, ноги, грудь, спина — имеют множественные расширенные применения, настолько распространенные, что мы не осознаем их «телесного» происхождения. Вот лишь несколько примеров: глава государства, потерять голову; правая рука (о человеке), из первых рук, опустить руки; подножие горы, ножки стула, ног под собой не чуять, уносить ноги, встать на ноги; лицо компании, первое лицо государства; прикрыть спину, действовать за спиной. Обратите внимание: в некоторых из этих словоупотреблений с переносным смыслом обыгрывается внешний вид части тела в сочетании с пояснением, как в случае спинка и ножки стула; другие используют функцию части тела, скажем глава государства и встать на ноги. Конечно, названия многих других частей тела также имеют расширительное переносное употребление: можно «и пальцем о палец не ударить» и «во все совать свой нос». Вспомним и многочисленные места, что притязают на звание пупа земли, — чтобы посетить их все, придется путешествовать много месяцев; пуп — это удивительная точка у нас на животе, остаток «линии снабжения», когда-то соединявшей нас с матерью. Начав обращать внимание на употребление слов в переносном смысле, замечаешь и слышишь их повсюду.
Подобно знанию пространства, мы получаем знание собственного тела посредством нескольких органов чувств. Мы видим свое тело, как и тела других. Мы слышим, как звучат наши шаги, хлопают ладони, щелкают суставы и говорит рот. Мы чувствуем температуру и текстуру, давление, удовольствие и боль, расположение своих конечностей благодаря как ощущениям от поверхности кожи, так и вследствие проприоцепции — ощущения своего тела изнутри. Нам незачем смотреть, чтобы знать, где находятся наши руки и ноги, мы чувствуем, что потеряли или вот-вот потеряем равновесие. Для того чтобы просто стоять и ходить, нужна невероятно тонкая и точная координация множества сенсорных систем — а если нужно забросить мяч в корзину или пройтись колесом! Мы не рождаемся с этими умениями.
Младенцам предстоит научиться очень многому, и они учатся очень быстро: их мозг за секунду создает миллионы синапсов — связей между нейронами. Вместе с тем мозг и уничтожает синапсы, иначе он превратился бы в месиво, где все соединено со всем, в орган, наделенный многочисленными возможностями, но непригодный к сфокусированному действию, не способный усилить важные связи и ослабить малозначительные, выбрать одну из массы возможностей и направить ресурсы на действие. Наряду с прочим уничтожение синапсов позволяет быстро распознавать объекты в мире и подхватывать падающую чашку, но не горящую спичку. Однако этот процесс имеет свою цену: мы можем принять койота за собаку, а тяжелый камень — за резиновый мяч.
Отсюда следует Первый закон когниции: за любое приобретение приходится платить. Поиск лучшей из многих возможностей отнимает время и утомляет. Обычно мы просто не имеем достаточно времени или энергии, чтобы найти и обдумать все варианты. Это друг или незнакомец? Собака или койот? Мы должны быстро вытянуть руки, если нам бросили мяч, но столь же быстро увернуться, если в нас швырнули камень. Вообще жизнь — это цепочка компромиссов. В данном случае имеет место компромисс между тщательным рассмотрением возможностей и эффективным и продуктивным действием. Этот закон, как и все остальные в психологии, является упрощением с обычными оговорками мелким шрифтом. Тем не менее он настолько фундаментален, что мы будем снова и снова к нему возвращаться.
Интеграция тела: действие и ощущение
С учетом вышесказанного тем более удивительно наблюдать за пятимесячными младенцами. Лежа на спине — их теперь так полагается укладывать, — они могут вдруг заметить собственную руку, и это их захватывает. Они пристально вглядываются в нее, словно это самая интересная вещь на свете. Судя по всему, младенцы не понимают, что предмет, приковавший их внимание, — собственная рука. Они могут ненароком пошевелить ею и отследить это движение, не осознавая, что сами его совершили. Если вы вложите им в ладонь свой палец или погремушку, они их схватят: хватание рефлекторно. Однако, если рука или погремушка исчезнут из их поля зрения, малыши не станут за ними следить. Постепенно зрение, ощущение и действие становятся интегрированными; процесс идет с верхней части тела, начиная с ладоней. Через несколько недель, научившись дотягиваться до чего-то и хвататься за него руками, младенцы могут случайно поймать свою стопу. Гибкие маленькие существа с короткими ножками, они потащат стопу в рот. Совать в рот все, что оказалось в руке, — тоже автоматизм, но первое время малыши, похоже, не понимают, что это их собственная нога.
Сначала младенцы не имеют чувства связности. Они не соотносят то, что видят, с тем, что делают и чувствуют. Не связывают они и части своего тела друг с другом. Мы, взрослые, считаем связь между наблюдаемым и ощущаемым чем-то само собой разумеющимся, но человеческие детеныши приходят в мир без этих связей, они устанавливаются медленно, в течение многих месяцев. В конечном счете главным объединителем ощущений является действие: выходной сигнал (действие) информирует и интегрирует входной (ощущение) посредством обратной связи. Объединение ощущений обеспечивается действием: мы делаем, видим и чувствуем, ощущая обратную связь от действия в тот же самый момент.
Не только младенцы проверяют восприятие посредством действия. Это свойственно и нам, взрослым. Об этом убедительно свидетельствуют эксперименты, участники которых носят очки с призматическими стеклами, искажающими картину мира тем, что переворачивают ее вверх ногами или смещают в сторону. Первые известные нам эксперименты, продемонстрировавшие адаптацию к искажающим линзам, поставил в конце XIX в. Джордж Стрэттон, в то время студент магистратуры, а впоследствии основатель психологического факультета Калифорнийского университета в Беркли.
Стрэттон изобрел линзы, по-разному искажавшие зрительное восприятие, и испытал их на себе в ходе некоторого времени непрерывного ношения. Сначала он страдал от головокружения, тошноты и ощущения неуклюжести, но постепенно приспособился. Через неделю перевернутый вверх тормашками мир стал казаться нормой, и, соответственно, исследователь смог действовать в нем адекватно. Когда же он снял линзы, то снова почувствовал головокружение и дезориентацию. С тех пор эксперименты с призматическими стеклами, переворачивающими мир в разные стороны, были многократно повторены. Вы можете примерить приборы с такими линзами во многих научных музеях или купить их в интернете. Некий харизматичный преподаватель курса «Введение в психологию» в Стэнфорде имел обыкновение приглашать в аудиторию звезду футбола и надевать на него очки со стеклами, искажающими восприятие. Затем преподаватель бросал игроку мяч, и, конечно, блестящий футболист, ко всеобщему восторгу, промахивался. Убедительная демонстрация! Данное разлаженное действие, подобное тому, как мы не ухватываем предметы и оступаемся при ходьбе, является степенью приспособления к искаженному миру.
Эти эксперименты позволили сделать удивительное открытие: если только смотреть, но не действовать, восприятие не меняется. Когда людей возят в кресле-каталке и дают им то, что требуется, — сами они не ходят и не дотягиваются до предметов — они не приспосабливаются к призматическим стеклам. Затем, когда линзы снимают, поведение пассивных испытуемых остается нормальным. Ни ощущения неуклюжести, ни тошноты.
Поскольку действием меняется восприятие, неудивительно, что действием меняется и мозг. Это было продемонстрировано многократно и многими способами как на обезьянах, так и на людях. Вот базовая парадигма такого исследования: дайте животному или человеку получить достаточно большой опыт пользования орудием. Затем исследуйте зоны мозга, ответственные за восприятие тела, и узнайте, распространяется ли теперь их активность на орудие или по-прежнему ограничивается телом. Например, обезьяны быстро учатся подтаскивать к себе предметы — особенно лакомства, — находящиеся вне пределов досягаемости, с помощью крюка. Когда они начинают ловко пользоваться этим инструментом, зоны мозга, отвечающие за область вокруг кисти руки во время ее движения, расширяются, включая в свою сферу ответственности еще и крюк. Полученный результат вызывал такой восторг, что эксперимент был повторен много раз во множестве вариантов на разных биологических видах. Общий вывод заключается в том, что продолжительная практика использования орудий расширяет как осознанный образ тела, так и неосознанную, по большей части телесную схему.
Тот факт, что продолжительная практика использования какого-либо орудия расширяет образ собственного тела, включая в него также инструмент, поддерживает и распространенное шуточное утверждение, что мобильные телефоны или компьютеры стали для нас частью тела. Хотелось бы, чтобы люди, пихающие нас своими рюкзаками, когда поворачиваются, настолько освоили пользование ими, чтобы те стали частью их телесной схемы. Как жаль, что рюкзак, висящий за спиной, мы не используем с той же сноровкой, что и инструмент, находящийся в руках!
Свидетельств влияния на нас действия достаточно для того, чтобы сформулировать Второй закон когниции: восприятие оформляется действием. Некоторые ученые идут дальше и утверждают, что восприятие служит действию. Так и есть: оно нужно для действия, но далеко не только для него! Есть еще чистое удовольствие — видеть и обнимать любимых людей, слушать чарующую музыку, рассматривать вдохновляющие нас произведения искусства. Есть смыслы, которые мы связываем с тем, что чувствуем, видим и слышим, будь то вид забытой игрушки, звук бабушкиного голоса или вкус, подобный тому, чем был вкус «мадленок» для Пруста. Достаточно сказать, что восприятие оформляется действием.
Как я уже отмечала, наша кожа ограничивает собой наше тело, отделяя его от остального мира. Оказывается, все не так просто (обязательно обращайте внимание на мои дополнения и дополнения к дополнениям). Оказывается, нас довольно легко обмануть, например заставить считать резиновую руку своей.
В классическом эксперименте участникам предлагалось сесть за стол и спрятать под него левую руку, чтобы ее не было видно. На столе лежала очень похожая на настоящую резиновая рука, расположенная так же, как располагалась бы реальная рука участника. Испытуемые смотрели, как экспериментатор легонько поглаживает резиновую руку мягкой кисточкой. Одновременно и в том же ритме экспериментатор поглаживал такой же кисточкой настоящую, но убранную под стол руку участника. Поразительно, однако большинство испытуемых начинали думать, что рука, которую они видели, т.е. резиновая, — их собственная. По их сообщениям, что они видели, то и чувствовали. Действие как таковое не участвовало в создании этой иллюзии; решающее значение, как представляется, имела проприоцептивная обратная связь. Обе руки — настоящая рука испытуемого и резиновая — были неподвижны. По-видимому, в основе иллюзии лежала сенсорная интеграция — объединение одновременно наблюдаемого и ощущаемого.
Если люди ощущают резиновую руку как собственную, то, видя что-то ей угрожающее, они должны встревожиться. Это и было показано в последующих экспериментах. Сначала, как и раньше, участники прошли этап синхронного поглаживания своей скрытой настоящей руки и видимой резиновой, достаточно долгий, чтобы начать воспринимать резиновую руку как собственную. Затем экспериментаторы стали «угрожать» резиновой руке острой иглой. Одновременно измерялась активация зон мозга, реагирующих на воспринимаемую боль, эмпатическую боль и тревогу. Чем сильнее испытуемые ощущали резиновую руку как собственную, тем сильнее активировались зоны мозга, отвечающие за воспринимаемую боль (левый островок, левая часть передней поясной коры), во время этой пугающей атаки острой иглой.
Феномен резиновой руки предлагает еще одно объяснение тому, почему телесные схемы людей расширяются, включая в себя орудия, но, очевидно, не распространяются на рюкзаки. Ощущение принадлежности человеку резиновой руки обеспечивается одновременным зрительным и тактильным восприятием, когда он видит, что резиновую руку поглаживают, и чувствует одновременные поглаживания настоящей руки. Мы не можем видеть свой рюкзак, и единственным испытываемым нами ощущением является его давление (или вес) на спину и плечи, что не дает никакой информации о размерах рюкзака, создающего это давление.
Понимание тел других людей
Переходим к телам других. Оказывается, наши восприятие и понимание тел других людей глубоко связаны с действиями и ощущениями собственного тела. Более того, связь нашего тела с другими опосредуется самой структурой головного мозга и нервной системы. Снова начнем с младенцев, к примеру годовалых. Малыши такого возраста уже начинают понимать намерения других людей и цель их действий, по крайней мере простых — подобных протягиванию руки с последующим прикосновением. Вас вполне может заинтересовать, откуда мы знаем, что думают младенцы. Они ведь не в состоянии нам этого сказать (более того, на наши описания собственных мыслей не всегда можно полагаться). Мы узнаём, о чем думают младенцы, точно так же, как понимаем нередко, о чем думают взрослые: по тому, на что они смотрят. Иногда действия бывают красноречивее слов.
Чтобы проникнуть в мысли младенцев, ученые чаще всего используют метод, который основывается на парадигме, называемой зрительным привыканием. Она опирается на две идеи: во-первых, люди, даже (или особенно) маленькие дети, смотрят на то, о чем думают; во-вторых, все новое захватывает внимание и мысли. В качестве типичного задания экспериментаторы предлагают младенцам зрительный стимул или событие, в данном случае видео, в котором кто-то тянется за предметом. Сами они в это время отслеживают, насколько внимательно дети наблюдают за происходящим. Затем повторяют показ события, ведя мониторинг. Стимул или событие демонстрируются снова и снова, пока ребенок не потеряет интерес и не отвернется, т.е. пока он не привыкнет к событию. После привыкания исследователи показывают малышу новое событие, отличающееся от предыдущего одним-двумя изменениями. Они меняют цель действия, подставив другой предмет, за которым тянутся, или способ достижения цели, по-иному дотягиваясь до предмета. Экспериментаторов интересует, на какое событие младенцы будут смотреть дольше — с изменившейся целью действия или с изменившимся способом ее достижения.
Если ребенок понимает, что важна (интересна) цель, а не способ, то станет дольше наблюдать за событием с новой целью, а не с новым способом ее достижения. В десятимесячном возрасте дети оказались равнодушны к изменениям: в обоих случаях их внимания хватало на равное количество времени. Оба события были новыми, при этом младенцы не считали изменение цели более интересным, чем изменение способа ее достижения. Всего за два месяца ситуация преобразилась. Дети, которым исполнился годик, смотрели дольше, когда менялась цель, нежели когда менялся способ. Скачок понимания целенаправленного действия произошел за два месяца!
Дополнительные свидетельства в пользу того, что годовалые дети понимают взаимосвязь действия и цели, принесло отслеживание движения их глаз, когда они наблюдали, как кто-то тянется за предметом. Поразительно, но взгляд годовалых младенцев перескакивает на цель действия до того, как рука исследователя дотянется до нее, — из этого следует, что они предвосхищают цель движения.
Пожалуй, еще более впечатляющим является кое-что, происходящее с младенцами даже раньше, в три месяца. В этом нежном возрасте детям проще понять цель действий других людей, выполняя те же действия. Трехмесячный ребенок не обладает хорошим двигательным контролем, еще не умеет уверенно дотягиваться и хватать предметы, поэтому промахивается. Изобретательные экспериментаторы надели на ручки младенца митенки с липучкой на ладошке, а перед ним положили игрушку. Через некоторое время, после немалого числа промахов, рука с липучкой схватывала наконец игрушку. Младенцы, наработавшие «хватание» этим способом, чаще предвосхищали наблюдаемые действия других людей, дотягивающихся до предметов и хватающих их, чем малыши без этой практики.
Это замечательное свидетельство того, что младенцы способны понимать намерения, стоящие за действиями других. Разумеется, им понятны не все намерения и действия, но дотягивание до предмета является важным и частым действием, и, безусловно, есть и другие подобные. Понимание чужих намерений происходит отчасти благодаря опыту осуществления аналогичных действий с теми же намерениями. Более того, оказалось — как мы сейчас узнаем, — что сама структура головного мозга приспособлена для понимания наблюдаемого действия посредством системы зеркальных нейронов.
Зеркальные нейроны
В конце 1980-х гг. группа специалистов по нейронаукам из итальянской Пармы, возглавляемая Джакомо Риццолатти, сделала удивительное открытие. Исследователи вживили крохотные электроды в отдельные нейроны премоторной коры (нижней лобной извилины и нижней теменной доли) макак, что позволило им записывать активность единичных нейронов у животных, продолжавших «жить повседневной жизнью». Ученые обнаружили отдельные нейроны, активировавшиеся, когда обезьяна выполняла некоторое определенное действие, например хватание или бросание. Поразительным оказалось, что тот же самый нейрон активировался, когда животное видело, как кто-то другой, в данном случае человек, выполнял то же действие. Ученые назвали эти удивительные нейроны зеркальными. Зеркальные нейроны объединяют выполнение определенных действий и наблюдение за ними. Это выдающееся открытие означает, что действие и восприятие интегрируются автоматически посредством определенных отдельных нейронов без какого-либо промежуточного звена. Разные действия кодируются разными нейронами: скажем, хватание, бросание, разрывание у обезьян. Вы можете видеть действие и наблюдать в реальном времени, как одновременно с действием активируются эти нейроны. В более общем толковании результаты эксперимента свидетельствуют, что в основе понимания действия лежит его отзеркаливание, которое иногда называют двигательным резонансом. Визуальное восприятие преобразуется в действие, а действие — в визуальное восприятие. Я понимаю, что вы делаете, когда смотрю на вас, потому что эхо вашего действия резонирует в моей системе действий. Разумеется, это лишь эхо, в действительности я не делаю то, что вижу. В противном случае мы застревали бы в замкнутом круге подражания. Зеркальные нейроны являются основой подражания в той его части, что связана с пониманием, — но не с действием.
Естественно, эти результаты, к настоящему времени многократно воспроизведенные, вызвали огромное воодушевление. Подобные потрясающие открытия провоцируют неоправданно расширенные интерпретации. Что, если зеркальные нейроны обеспечивают подражание, обучение и память? Исследовательская группа из Пармы не пожалела усилий, чтобы объяснить, что видеть не значит имитировать и что понимать не значит делать. Если бы все было так просто, все мы были бы профессиональными пианистами, баскетболистами или акробатами. Двигательный резонанс тем не менее реален, а именно: наблюдение за действием вызывает активацию отвечающих за него двигательных зон мозга и даже соответствующих мышц.
Ставить такие эксперименты на людях проблематично. Невозможно имплантировать электроды в определенные нейроны человеческого мозга. Бывают, однако, случаи, когда отслеживание активности отдельных клеток мозга бодрствующего человека критически важно для его самочувствия — например, при стойкой эпилепсии. Часто это заболевание можно взять под контроль, разрушив мозговую ткань, в которой инициируются приступы, но сначала нейрохирурги должны убедиться, что данные области мозга не связаны с основными функциями, такими, к примеру, как речь. Чтобы это выяснить, нужно имплантировать электроды в «подозреваемые» области, а иногда и в другие, где электроды не причинят вреда. С помощью исследований, в которых велась запись активности единичных клеток в мозге этих пациентов, были обнаружены свидетельства наличия зеркальных нейронов в многочисленных зонах человеческого мозга — например, отдельных нейронов, активирующихся, когда люди наблюдают или выполняют действия, а также когда видят выражение эмоций или сами их выражают посредством мимики.
Действия тел качественно отличаются от действий других объектов. Принципиальная разница заключается вот в чем: тела являются самодвижущимися, следовательно, могут действовать против силы гравитации, например подпрыгивать вверх исключительно собственным усилием, на что бейсбольные мячи и листья деревьев не способны. Даже маленькие дети прекрасно умеют определять по траектории движения, что перемещается — живое существо или неодушевленный предмет. Конечно, одушевленность далеко не всегда сводится к траектории перемещения, и даже малыши это понимают. Тем не менее существенно то, что и мы, и маленькие дети можем сделать достаточно уверенный вывод, является нечто движущееся живым или нет, по одной лишь легко воспринимаемой траектории движения. Поразительно, с какой очевидностью глубокие сущностные характеристики, такие как одушевленность, следуют из поверхностных воспринимаемых характеристик.
Двигательный резонанс
Итак, младенцы лучше понимают увиденные действия, если сами их выполняли; это, разумеется, справедливо и для взрослых. Опыт выполнения конкретного действия сказывается на нашем восприятии того же действия, выполняемого другими. В эксперименте, вызвавшем улыбки, восторг и даже некоторые разногласия, профессиональные исполнители капоэйры, балетные танцоры и любители смотрели видеозаписи стандартных движений капоэйры и балета, находясь в томографе, который измерял их мозговую активность. Активность в сети мозга, участвующей в зеркальной системе (премоторная кора, внутритеменная борозда, правая верхняя теменная доля и левая задняя верхняя височная борозда), становилась выше, когда испытуемые наблюдали движения из той области, в которой были экспертами.
Более широкое следствие из этого факта вам уже известно: мы понимаем действия, которые видим, имитируя их своим телом, давая телесное воплощение восприятию. За разными названиями — двигательная симуляция, двигательный резонанс, эмбодимент (есть и другие) — стоит, в общем, одно и то же явление.
Двигательная симуляция имеет следствия, выходящие за пределы понимания действия. Она влияет на наши предсказания и ожидания в отношении действия — например, попадет ли баскетбольный мяч в корзину. В одном исследовании профессиональные игроки, спортивные репортеры и профессиональные баскетбольные тренеры должны были предсказать результативность трех бросков. Тренеры и спортивные репортеры имеют солидный внешний, т.е. визуальный опыт наблюдения за игрой в баскетбол, причем во множестве перспектив. Игроки также имеют этот визуальный опыт, но обладают еще и внутренним видением. Они знают, что чувствуешь, когда бросаешь мяч в корзину, и чаще всего вырабатывают хорошую интуицию, подсказывающую, когда их собственные броски будут результативны. Профессиональные баскетболисты имеют такую большую практику забрасывания мяча в корзину, что их нередко называют бросающими машинами.
Вероятно, вы догадались, какими оказались результаты. Все три группы — и тренеры, и репортеры, и игроки — впечатляюще точно предсказывали, какие броски закончатся попаданием. Однако игроки лидировали с большим отрывом. Инсайдерское знание предмета позволило профессиональным баскетболистам предсказывать попадания лучше тренеров и спортивных репортеров. Экспериментаторы останавливали видеозаписи через разные интервалы времени от начала броска и до момента, когда мяч оказывался очень близко к корзине. Их особенно впечатлило, что игроки давали более точные прогнозы еще до того, как мяч покидал руки баскетболиста, выполняющего бросок! Это свидетельствует о том, что игроки имеют внутреннее двигательное понимание кинематики тела, задействованной в броске баскетбольного мяча, и что такое понимание позволяет им лучше предсказывать результат действия. Игроки обладают большим двигательным опытом, чем тренеры и спортивные репортеры, и именно он обеспечивает более точные прогнозы. Наряду с другими свидетельствами, которые я еще приведу, это заставляет предположить, что мы отображаем наблюдаемое движение тела в системе действия собственного тела. Восприятие действия обретает смысл посредством двигательного понимания. Эксперты, обладающие более проработанной системой движения, извлекают больше смысла из того, что видят.
В далеких 1970-х гг. шведский психолог Гуннар Йоханссон одел людей в черное и прикрепил маленькие фонарики к их основным частям тела и суставам: голове, плечам, локтям, запястьям, бедрам и т.д. Затем он снял на кинопленку, как они выполняют обычный комплекс человеческих действий: ходят, бегают, танцуют. С тех пор эта схема эксперимента — видеозапись движения тел со световыми точками — получила повсеместное признание, распространилась и была многократно повторена. Вы найдете в интернете много захватывающих примеров. Статичное изображение любого тела со световыми отметками не поддается идентификации: оно выглядит как случайный набор точек. Но стоит такому набору прийти в движение, как вы сразу видите, что это человеческое тело, знаете, идет человек, бежит или танцует, мужчина это или женщина (по соотношению ширины плеч и бедер), можете сказать, счастлив человек или огорчен, полон сил или устал, какого он сложения — грузный или изящный.
Сравнительно недавно группа исследователей использовала эту схему для того, чтобы узнать, насколько хорошо мы распознаем конкретных людей по видео со световыми точками. Ученые пригласили в лабораторию несколько пар друзей, одели их в черное, прикрепили источники света к их головам и суставам и засняли, как они танцуют, бегают, боксируют, ходят, играют в настольный теннис и т.д. — всего десять видов деятельности. Через несколько месяцев всех участников вновь собрали в лаборатории на просмотр этих видео, по которым им предлагалось узнать, кто это движется. Пожалуй, неудивительно, что люди достаточно хорошо узнавали по движениям друзей и плохо — незнакомцев. Любой человек намного проще опознавался по видеозаписи энергичного движения, например танца, прыжков и игры в настольный теннис, нежели по ходьбе или пробежке. Поистине удивительным оказался следующий результат. Лучше всего испытуемые узнавали себя! У большинства из нас — и определенно у участников этого эксперимента — обычно немного времени уходит на рассматривание своих движений в зеркале; речь же не идет о танцорах, моделях или практикующих йогах. Почему же мы лучше всего узнаем самих себя, хотя никогда не видели себя (или это происходило считаные разы) играющими в настольный теннис или прыгающими, а не своих друзей, которых, предположительно, многократно наблюдали в действии? Как и в предыдущих примерах, эту впечатляющую способность обеспечивает зеркальная система, двигательный резонанс — во всяком случае, такова теория. Когда участники эксперимента смотрели видеозаписи действующих людей, их зеркальные системы откликались на наблюдаемые действия, словно они «примеряли» чужие движения. Когда же они видели в записи самих себя, то движения «сидели» безупречно, ощущались как правильные, естественные, свои.
Координирование тел
Птицы летают стаей, рыбы плавают косяком, солдаты ходят строем. Пчелы собирают нектар, муравьи строят муравейники. Баскетболисты координируют свои действия на площадке, боксеры — на ринге, импровизаторы — на сцене. Пассажиры электричек несутся во все стороны через здание вокзала. По большей части обходится без столкновений, и никто не руководит движением. Организмы разнообразно и быстро координируются в действиях друг с другом, для этого имеется много причин. Само присутствие других влияет на наше поведение, даже если необходимость в координации отсутствует. Вы сидите в одиночестве в зале ожидания или в вагоне поезда, стоите в очереди в кассу. Появляется совершенно незнакомый человек и делает то же самое — садится через проход от вас или встает за вами в очередь. Если ваше внимание не полностью отвлечено, скажем, смартфоном в руках или возле уха, вы неизбежно осознаете присутствие другого человека, и это присутствие повлияет на ваше поведение.
В подобных ситуациях — когда вы стоите в очереди либо сидите в зале ожидания или в поезде — вы и незнакомец выполняете одинаковые действия в одно и то же время в одном и том же месте. При условии, что каждому из вас хватает места, ваши действия не должны быть скоординированными. Если вагон поезда или зал ожидания переполнены, вам придется координироваться, обеспечивая место для каждого присутствующего и его вещей. Прогулка по почти пустым улицам не требует особой координации с другими, как и аплодисменты в конце представления. Однако удивительное дело: пешеходы склонны синхронизировать свой шаг, а зрители — хлопки.
Предположительно — как и в случае птиц, летящих стаей, — синхронизация группы организует и упрощает действия индивидов. Шагая или хлопая синхронно с другими, я могу уделять действию меньше внимания. Даже совершенно посторонние друг другу люди легко попадают в ритм. Ритм глубоко укоренен в нашем теле, сердце, дыхании, мозге, в наших действиях — хождении, говорении, мышлении, танце, сне, пробуждении, — в наших днях и ночах. Наши ритмы организуют и синхронизируют тела и в конечном счете организуют и синхронизируют наши тела с телами других.
Игры с младенцами способствуют отработке этих навыков, хотя, вероятно, мы играем в них не поэтому. Младенец говорит: «Агу». Мы говорим: «Агу». Младенец говорит: «Агу». Мы по очереди делаем одно и то же. Позднее мы немного меняем свой отклик: на его «агу» откликаемся: «Агу-агу». Мы толкаем мяч, чтобы он катился к младенцу, тот толкает его нам обратно. Мы хлопаем в ладоши вместе или по очереди. Наша игра является непреднамеренной отработкой элементов совместного действия: синхронизации, очередности, повторения, втягивания в ритм, совместного внимания, совместного понимания. Причем мы — и младенцы — считаем, что просто веселимся. Так и есть! Если делаешь что-то вместе, синхронно, испытываешь определенное удовлетворение.
У людей координация быстро превращается в кооперацию. Уже в возрасте 14 месяцев ребенок, видя взрослого, пытающегося дотянуться до предмета, недоступного для него, но находящегося близко к малышу, подает этот предмет взрослому. Поразительное социальное понимание и социальное поведение, тем более что здесь не требуется владения речью или явной координации. Других приматов — нечеловекообразных и крупных человекообразных обезьян — можно побудить действовать совместно для достижения общей цели. Стандартное лабораторное задание — вместе тянуть за разные веревки, чтобы орехи или бананы оказались в пределах досягаемости. Кооперируются слоны, кооперируются дельфины, причем чаще всего с людьми, совсем как собаки. Исследования в лаборатории Томаселло показали, что кооперация — основа нравственного поведения; нам необходимо работать вместе, но затем мы должны — или, скорее, нам следует — делиться результатом. Если маленьким детям дают больше причитающейся им доли, они делят ее с остальными.
На другом конце спектра совместных действий находятся задачи, требующие постоянной и постоянно меняющейся координации. Для изучения этого типа координации мы пригласили в лабораторию несколько пар студентов, никогда не видевших друг друга. На столе грудой лежали детали передвижной тумбы под телевизор и ее фото в собранном виде. Парам испытуемых предлагалось собрать тумбу по фотографии. Мы уже поставили много экспериментов по сборке подобной тумбы и знали, что каждый студент может сделать это самостоятельно и безо всякой инструкции. Мы даже стали считать этот простой эксперимент существенной частью учебной программы будущих бакалавров.
Разумеется, пары испытуемых успешно собрали тумбу. Они сделали это правильно и рационально, хотя каждая пара по-своему. В отличие от ходьбы или хлопанья в ладоши, при сборке тумбы под телевизор партнеры должны были работать сообща, выполняя разные действия, являвшиеся элементами каждого шага сборки. Участники пары спонтанно принимали на себя разные роли, обычно имплицитно, не проговаривая. Один становился подъемщиком тяжестей, другой — сборщиком. Подъемщик тяжестей удерживал одну деталь неподвижно, чтобы сборщик мог присоединить к ней другую. Каждый шаг сборки становился эффективнее благодаря тому, что в нем участвовали оба партнера, а для выполнения каждого шага они должны были совершать взаимодополняющие действия. Замечательно, что высокая степень координации достигалась без открытого обсуждения, без слов, несмотря на то что действия по сборке были асимметричными и их следовало выполнять совместно. Более того, каждый партнер знал, что должен делать другой, часто предвосхищая следующее действие партнера. Подъемщик тяжестей мог заметить, что сборщику скоро потребуется определенная деталь, и подать ее. Когда в руках у сборщика оказывалась следующая деталь, подъемщик разворачивал основание конструкции так, чтобы тому было удобно присоединить ее, и т.д. — словно в танце.
Поразительно, что сложный комплекс согласованных действий может выполняться практически без слов, без явной организации. Однако при более глубоком осмыслении этому не следует удивляться. Оркестру нужен дирижер, а струнному квартету не нужен. Джазовая импровизация, как и театральная, может прекрасно координироваться без метронома, сценария или лидера. В основе совместного действия лежат совместное понимание, общее знание конечных и промежуточных целей задания и процессов, необходимых для их достижения. При сборке тумбы под телевизор процессами являются последовательные действия над деталями, размещение их по очереди в правильную конфигурацию и скрепление частей нужными соединительными элементами. Общее понимание целей задания присутствует в разуме каждого участника. В действительности люди держат в голове многочисленные схемы событий, репрезентации последовательностей производимых над предметами действий, необходимых для выполнения ряда повседневных задач, к примеру: застелить кровать, вымыть посуду или собрать предмет мебели. Репрезентации позволяют людям интерпретировать текущие действия, предсказывать, что произойдет дальше в текущем действии, и создавать пошаговые инструкции по выполнению задания.
Наблюдая за деятельностью мозга, можно обнаружить процессы, сопутствующие совместному действию. Исследования с использованием электроэнцефалограммы (ЭЭГ) и функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) показывают, что испытуемые поддерживают свою совместную задачу в активном состоянии как в мозге, так и в уме. Удивительно, что партнеры держат в уме и задачи друг друга, даже если это мешает их собственной работе, замедляет ее и увеличивает риск ошибки.
Хотя репрезентация задания находится в уме каждого партнера, комплекс процессов по выполнению задания определяется предметами и партнерами в окружающем мире. Участники должны иметь в виду общую цель плюс процессы и руководствоваться ими в своих действиях. Чтобы подготовить собственные действия, нужно отслеживать действия друг друга при переходе от одного шага к другому. Это значит, что для сотрудничества партнеры должны создавать, а после — сохранять совместное внимание в реальном времени. В систематических коллективных заданиях такого рода совместное внимание необязательно требует совместного взгляда. Представьте себе дуэт пианиста и скрипача: их взгляды направлены в разные стороны, руки играют на разных инструментах. Их совместное внимание связано с музыкой, которую они создают сообща. Ритм — самое фундаментальное требование минимального совместного действия — также является основой максимального совместного действия.
Взаимодополняющей координации, причем на многих уровнях, требует и разговор. Важно, что собеседники сотрудничают в создании смысла, и в значительной части это сотрудничество является непосредственным, намеренным и даже согласованным. В действительности партнеры по разговору координируют не только его содержание и темп, но и те аспекты своего поведения, которые на первый взгляд не относятся к делу. Они координируют, к примеру, свои действия, наклоняясь вперед, чтобы высказаться, или отклоняясь, чтобы предоставить слово собеседнику, скрещивая или выпрямляя ноги. Участники разговора повторяют мимику друг друга — это явление называется втягиванием. Они перенимают друг у друга слова и фразы, даже акцент. Они копируют выражение лиц друг друга, направление взглядов и движения тел. Эти, казалось бы, не имеющие отношения к теме разговора формы поведения далеко не случайны; они служат «социальным клеем», демонстрирующим и укрепляющим взаимопонимание, способствуя таким образом коммуникации и кооперации. Если мы используем с собеседниками одни и те же слова, совершаем взаимодополняющие действия, значит, мы понимаем друг друга. И больше друг другу нравимся.
В более широком аспекте взаимодействия важны и сами по себе, но также они являются возможностью усвоения действий и поведения. Если нас побуждают повторять действия других, это, бесспорно, помогает нам учиться. Мы наблюдаем за ними, чтобы координировать с собственными, планировать свои действия — но также и для того, чтобы учиться новым действиям. Вспомните последний случай, когда вы оказались в незнакомой ситуации: в аэропорту, каком-то учреждении, музее или за границей. Хотя бы на пешеходном переходе! Вероятно, вы смотрели, что делают другие. Наблюдение за действиями других бывает самым эффективным способом выяснить, что вам нужно делать. Маленькие дети пытливо смотрят на старших братьев и сестер, подражая даже случайным, не относящимся к делу их действиям.
Мысли вдогонку: умы в чужих умах, тела в чужих телах
Мы начали эту главу, а фактически и саму книгу — что, пожалуй, естественно — с самих себя: с собственного тела, ограниченного кожей, которая отделяет нас от всего остального в мире. Тем не менее с самого начала жизни мы движемся и действуем в пространстве, взаимодействуя со своим окружением, самим пространством и объектами, с которыми встречаемся в пространстве. Эти действия вызывают ощущения — как изнутри тела, так и извне. Действия и ощущения собственного тела способствуют формированию наших представлений о нем.
Мир никогда не бывает статичным. Мы постоянно действуем в этом мире и приспосабливаемся к нему. Части тела, наиболее важные для взаимодействия с миром, неслучайно являются и наиболее представленными в мозге и уме. То, как мы взаимодействуем с предметами в мире, меняет наше мировосприятие. Тела других, без сомнения, — самые важные объекты, с которыми мы имеем дело и взаимодействуем в течение жизни. Мы понимаем тела и действия других посредством собственного тела, начиная с зеркальной системы: наблюдение за действиями других находит отклик в тех зонах нашего мозга, которые создают соответствующие собственные действия. Координация своих действий с чужими требует не только понимания этих чужих действий, но и общего понимания того, чем мы заняты, ритма, совместного внимания, общего знания поставленной задачи и окружающего нас мира. Зеркальная система является посредником и отражением действий практически любого типа: движений наших рук и ног, позы, выражения лица. Подражание является внутренним, но может выливаться в реальное поведение. Мы повторяем движения тела и мимику друг друга. Отзеркаливание означает, что тела других интернализировались у нас в уме, а наше тело — в умах других людей.
Возвышенная метафора, что каждый из нас есть часть разумов других людей, а они — часть нашего разума, оборачивается реальностью. Новое потрясающее исследование опровергло известный всем нам из изучения основ биологии факт, что молекулы ДНК в каждой клетке нашего тела идентичны. Генетики нашли свидетельство очагового микрохимеризма, т.е. колоний разных ДНК в различных местах нашего тела. Если мы несем в себе различающиеся ДНК, то кто мы? Исследования только начинаются, но уже известно, что ДНК младенцев могут создавать колонии в организмах матерей, которые их выносили, что ДНК пересаженного органа может скапливаться в других частях тела, что многие из нас имели двуяйцового близнеца, исчезнувшего в утробе, и что мы можем нести ДНК этого близнеца. Другие люди присутствуют не только у нас в уме. Мы действительно являемся частью других — а они частью нас — даже под нашей собственной кожей.
