Сергей Скурихин
Копейка

Эта «копейка» стояла в соседнем дворе. Я натыкался на неё взглядом каждый раз, когда проходил мимо. И каждый раз, видя её, я испытывал странное ощущение чего-то непонятного и одновременно тревожного. Что-то с ней было не так, но что именно?

Может то, что она была уникальным ретроавтомобилем? Пожалуй, нет. Эти «динозавры» пусть редко, но всё ещё встречались на дорогах нашего городка.

А может то, что за неполные три года я ни разу так и не увидел её в движении, не видел её владельца и пассажиров? Тоже нет. Мало ли таких брошенок ржавеет в городских переулках и дворах, занимая дефицитные места для парковки.

Может быть, её цвет? Да, вот он был необычен. Боюсь, теперь даже самое продвинутое оборудование для колеровки автоэмалей не сможет попасть в этот оттенок зелёного. Это был цвет времени. Тот цвет, который приобретали стены в подъездах или школьные парты в классах через много лет после их первой покраски, когда свежесть молодой листвы уже необратимо потускнела, впитав солнечный свет, пыль и микрочастицы людских судеб. Таким же матово-блёклым был зелёный цвет этой «копейки», выделяясь подлинной глубиной на фоне полировки современных одноразовых автомобилей.

И главное – «копейка» совсем не выглядела как сорокалетняя машина, которая годами стоит на одном и том же месте под открытым небом: не было характерного мусора под лобовым стеклом; колёса были не спущены; на кузове, бамперах и колпаках не проступали следы коррозии. Я ничего не понимал в машинах, но готов был биться об заклад, что этот аппарат на ходу. Я чувствовал, что «копейка» использовалась! Не знаю кем и как, но точно использовалась!

Окончательно я утвердился в этом пару дней назад, когда снова шёл через двор соседнего дома. Не устояв перед магнетизмом старой машины, я скользнул настороженным взглядом по её фарам-блюдцам. В этот момент в них отразились солнечные лучи, нащупавшие прореху в облаках, которую тут же заштопал ветер. И «копейка» мигнула мне условным знаком, известным каждому автолюбителю: «Будь осторожен, впереди опасность!» По моему позвоночному столбу пробежал холодок, и я на ходу споткнулся, мысленно чертыхаясь и укоряя себя за бытовой мистицизм.

Той ночью мне приснился сон. В нём я стоял на верхнем краю огромной воронки. До её центра было очень далеко, виднелась лишь точка чернеющего провала в глубине. За краем воронки лежало внешнее безвременное НИЧТО, по крайней мере, у меня просто не нашлось других слов, чтобы описать эту субстанцию. Тем временем центростремительные силы воронки начали медленно закручиваться. Я всем телом чувствовал слабое давление среды, словно пока ещё деликатное приглашение прокатиться на этой чудовищной спиралеобразной карусели. Давление росло, и я выставил одну ногу вперед для упора, чтобы балансировать на узкой полосе. «А если поддаться течению и упасть в воронку, то не вынесет ли меня снова на её верхний край?» – во сне я спросил сам себя и проснулся, не успев ответить.

С того дня меня волновал один вопрос: одинок ли я в своём открытии? Для меня было уже очевидно то, что эта «копейка» не обычный автохлам. И наверняка несоответствие внешнего вида и характера эксплуатации машины должно было привлечь внимание постоянных соседей по парковке.

Эта импровизированная парковка представляла собой заасфальтированный кусочек двора на четыре машино-места. Шлагбаума, разметки, персональных привязок к номерам квартир или машин она не имела и функционировала по простому принципу – кто первый встал того и тапки. Поэтому рядом с «копейкой» постоянно сменялись автомобили жильцов соседнего дома.

Сектор, в который попадала эта часть двора с парковкой, хоть и под углом, но неплохо просматривался с моего балкона. На нём я в ближайший выходной и организовал наблюдательный пункт. Для отвода глаз любопытных соседей я взял толстую книгу и стал смотреть в сторону «копейки».

Выходные закончились, нужно было идти на работу. Для чистоты эксперимента наблюдать за машиной я решил всю неделю. Пришлось расчехлить видеокамеру и откопать на антресоли штатив. Ёмкости бортовой карты памяти при видеозаписи на стандартных установках должно было хватить часов на десять, как раз к моему возвращению с работы.

Утром понедельника я выставил камеру и задал на ней необходимое увеличение. На балконной потолочной сушилке я на плечиках подвесил свою, якобы постиранную, длинную куртку, и она полностью закрыла камеру и верхнюю часть штатива, охватывая их снаружи. Расстегнув вторую снизу пуговицу куртки, я аккуратно выставил глазок объектива в образовавшуюся щель. И закончив с этими шпионскими играми, я включил режим записи на камере и отбыл к месту несения службы.

Видеоархив за день я каждым вечером скидывал на компьютер, и к субботе в папке «Копейка» уже лежали пять одинаковых файлов-кирпичиков, отличающихся друг от друга только последней цифрой в имени. Просматривал я их на ускоренном воспроизведении, чуть замедляя только в моменты появления людей около машины. Собственно говоря, для фиксации их поведения всё это и было задумано. Хотя не скрою, от самой «копейки» я тоже готов был ждать чего угодно: шарообразных объектов, энергетических полей и всякой прочей «эзотерики».

Как и ожидалось, соседствующий автопарк оказался невелик: два сарая-внедорожника, три корейских седана и пяток дальних потомков самой «копейки», также исторгнутых конвейером АвтоВАЗа. На ускоренной перемотке они с тараканьей быстротой крутились вокруг старой машины как персонажи шоу Бенни Хилла. Для антуража не хватало только той же весёленькой музычки, но просмотр мне позитива не добавил.

Эта суета, наоборот, только подчеркивала непоколебимость старой машины, которая словно застыла во времени и пространстве. Смотрелось это странновато ещё и потому, что люди не обращали на «копейку» никакого внимания. Выходя, они аккуратно открывали двери своих машин, чтобы не поцарапать их об это, как они считали, «ведро с болтами». А потом старались обойти «копейку» так, чтобы случайно к ней не прикоснуться. Она была для них чем-то неизбежно неприятным, но имеющим право на существование, например, как мусорный контейнер. Большего они в ней не замечали, и она была им не интересна.

Однообразное многочасовое видео порядком утомило меня. К усталости добавилась ещё и досада. Опять мне почудилось то, чего не видел никто другой. В идеале нужно было бы выспаться, но я знал, что долго не засну, а буду всю ночь прогонять в голове детали этой истории с «копейкой» и лишь под утро провалюсь в вату полусна.

Я выключил комп, встал из-за стола, обернулся и чуть не вскрикнул! На фоне вечереющего неба за окном стоял высокий черный человек без головы!

После секундного оцепенения я грубо выругался вслух. Это была моя куртка, которую я сам повесил на балконе.

Стрелки часов приближались к четырём утра. Их циферблат в пластиковом обруче висел на противоположной стене. Время от времени он мне казался похожим на круглую фару «копейки». Но когда я выныривал из забытья, в круге снова проявлялись узнаваемые контуры стрелок и цифр.

Под моей черепной коробкой тяжёлым свинцовым сгустком скапливался недосып. Вялость и мерзкое настроение на завтра были гарантированы, и от осознания этого мне стало душно, несмотря на открытые в квартире форточки.

Я встал, испытывая раздражение от всего: от постели, от тапочек, от звуков своих шагов. Прошаркав на кухню, я остановился у окна, внутренне борясь с желанием усугубить бессонницу чашкой кофе. Тюль, мягко подхваченный порывом ночного воздуха, прикоснулся к моему лицу. Нестерпимо захотелось прижаться лбом к прохладе стекла.

Я подался вперёд, и сам того не желая, заметил во дворе сумеречный силуэт чёртовой «копейки». Она стояла там же и в том же положении, будто издевательский памятник, который установили в честь моего короткого помешательства. Я уже стал отводить от неё свой взгляд, но какая-то деталь, чуть не ускользнувшая от внимания, заставила меня всмотреться снова.

Дверь! Левая передняя дверь не была до конца закрыта! Я зажмурил глаза до цветных сполохов, но это не помогло. По всей высоте кузова «копейки» в месте примыкания двери шёл характерный перепад, создавая широкую тёмную полосу.

Уже не веря своим глазам, я как чумной бросился в комнату за видеокамерой. Трясущимися руками, матерясь, я только с третьего раза выставил режим ночной съёмки и увеличение. Камера тоже показала, что дверь «копейки» полуприкрыта. Я нажал на запись и около минуты всматривался в почти статичную картинку, пока возбуждение не сменилось дикой усталостью.

Я дошёл до кровати и упал на неё вместе с камерой в руке. Организм, хвала природе, взял своё, и меня накрыло сном – тяжёлым, как стёганое бабушкино одеяло.

Вокруг было светло. Я чувствовал это даже сквозь неразлепляющиеся веки, их будто намазали канцелярским клеем. Я медленно приподнялся в сидячее положение и застыл на кровати, постепенно приходя в себя. Потянувшись, чтобы потереть глаза, я получил болезненный удар справа и отпрянул. Сквозь щёлки век я разглядел видеокамеру в своей руке. Оказывается, я не выпускал её всю ночь благодаря фиксирующему ремешку.

Я тут же всё вспомнил – это программный модуль «Копейка» загрузился в ячейки оперативной памяти. Что ж, лёгкая чертовщина, вошедшая в мою жизнь несколько дней назад, по-прежнему продолжалась.

Так поздно, в полвторого дня, я уже давно не умывался. Зеркало с циничной прямотой показало дурацкую красную отметину над правой щекой. Под глазами набухли мешки похожие на пылесборники, если судить по их цвету. Это сравнение, несмотря на его неприятность, мне даже понравилось. Сразу подумалось, что не помешало бы и мне мозги как-то прочистить.

Кофе, отложенный ночью, был выпит без сахара и в двойной концентрации. Способ, проверенный годами, сработал, я заметно взбодрился. Захотелось на природу, чтобы там прогуляться и надышаться свежим воздухом. Главное – забыть, выкинуть из головы этот четырёхколёсный морок из соседнего двора.

Но саднящий на лице синяк, настойчиво напоминал о видеокамере, точнее, о последней записи на ней. Из желания удостовериться, что всё это мне не приснилось, я скинул шестой файл в ту самую папку. Просмотр в различных плеерах и с увеличением части кадра подтвердил, что ночью мне не померещилось. Водительская дверь действительно была полностью не закрыта, чего ранее с «копейкой» не наблюдалось.

Честно говоря, я даже успокоился. Всё-таки дневной свет способствует рациональному восприятию мира. Это ночью в любой тени видится бездна. Я же рассудил здраво, что ночью кто-то залез в «копейку». Сделано это было из праздного интереса, так как коммерческого интереса она точно не представляла. Возможно, развлекались подростки. Справиться со старым замком у них получилось, а сигнализации в машине, естественно, не было. Допотопный интерьер салона им быстро наскучил и они ретировались, допив свои энергетики или что-нибудь покрепче.

И ещё я подумал о другом случайном наблюдателе, таком же как и я, только более решительном. Который, не в силах больше жить с этой загадкой, пошёл на активные действия. Странно, но эта мысль вызвала у меня прилив такой удушающей ревности, что я даже подивился её силе. И эта противоестественная ревность заставила меня одеться и выскочить в соседний двор. Я подошёл к «копейке» так близко, как никогда не приближался. Теперь все её двери были плотно закрыты. Я, как баран перед новыми воротами, встал напротив машины, и ни одной мысли не было в моей голове.

Из ступора меня вывел неясный шум, доносившийся справа. Я обернулся на источник звуков и увидел крайний подъезд соседнего дома, ближайший ко мне. У подъезда стояли кружком несколько старых людей в тёмных одеждах, а в просветы между их старомодными костюмами виднелся гроб, расположенный на двух табуретках. Одна из женщин, уже бабушка, стояла у гроба там, где должны были находиться ноги покойника. Она сдержанно перешёптывалась с соседкой слева и искоса бросала на меня недовольные взгляды.       Раздался звук клаксона – к подъезду подъехал пазик, на лобовом стекле которого изнутри был прилеплен лист А4 с надписью «Ритуальные услуги». Из автобуса выскочили два мужичка и деловито пошли за привычным грузом. Редкий кружок скорбно расступился, открывая доступ к своему центру. Мужички профессионально и с должным уважением загрузили гроб в автобус через специальную заднюю дверь. Затем провожающие степенно, без плачей и причитаний стали размещаться в пазике.

Видимо, покойный был глубоко одинок и не было у него ни детей, ни внуков, ни родственников помоложе. В последний путь его пришли проводить старики, такие же как и он. И каждый из этих старых людей знал, что скоро и за ним, и за ней приедет вот такой же пазик и заберёт туда, куда не бывает опозданий.

Ритуальный автобус тронулся с места, и я неосознанно подался вслед за ним. Его пыльный бок прополз вперёд, освобождая проход к подъезду, в котором на одного жильца стало меньше. Влекомый собственной инерцией я сделал ещё несколько шагов вперед и, чтобы придать своему движению осмысленность, дошёл до лавки и сел на неё. На крылечке стояла немолодая женщина в домашнем халате и тапочках. Она уже начала поворачиваться, чтобы войти в подъезд, но мы успели пересечься взглядами и рефлекторно поздоровались.       Она подсела рядом. Звали её то ли Марья Сергеевна, то ли Марья Семёновна – я не разобрал – сказывалась бессонная ночь. Оказывается, меня она часто видела и знала, что живу я в соседнем доме. И ей явно хотелось поговорить.

От неё-то я и узнал, что покойного звали Евгений Петрович. Что он был очень хороший человек. Что он был её соседом по площадке и жил в однушке напротив. Что ему было далеко за семьдесят. Что Евгений Петрович был детдомовский – дитя войны, не знавшее своего роду-племени. Что ни жены, ни детей у него не было. Что сорок лет назад приехал он работать инженером на наш механический завод. Что ему несемейному, как ценному специалисту, сразу выделили целую квартиру. Что поселился он напротив их однокомнатной, где они ютились втроём, а сама соседка была тогда ещё ребёнком. Что четыре года назад Евгений Петрович слёг, у него отказали ноги. Что ходили к нему только два человека: соцработник – по графику и она, Марья Сергеевна-Семёновна, – по доброте душевной. Что правда, иногда заходили бывшие коллеги по работе, но количество их визитов, как и самих визитёров, становилось всё меньше. Что Ольга Николаевна, с которой Евгений Петрович работал в одном отделе на заводе, последний раз приходила с месяц назад и оставила ей номер своего телефона и дубликат ключа от его квартиры. Что Ольга Николаевна сказала, что Евгений Петрович совсем плох и очень её просила заглядывать хотя бы раз в день. Что она, Марья Сергеевна-Семёновна, заходила по два, а то и по три раза в день. Что она подолгу сидела у постели Евгения Петровича с кружкой воды и лекарствами. Что на смертном одре Евгений Петрович признался ей, что всегда и по-доброму выделял её среди других соседей и относился почти по-отечески. Что Евгений Петрович очень хотел, чтобы у неё осталась на память какая-нибудь его вещь. И что гэдээровский ковёр лучше всего для этого подходит. Что она, Марья Сергеевна-Семёновна, всячески от подарка отказывалась, но всё-таки сдалась, ибо грех противиться воле умирающего.

Обрушив на меня терабайт этой информации, соседка не дала её толком переварить и тут же попросила об услуге. Речь шла о демонтаже и перемещении в её квартиру того самого ковра. Я даже несколько опешил, ведь столкновение с подобными меркантильными проявлениями человеческой натуры всегда вызывало во мне замешательство! Но всё же я согласился, предположив, что многолетнее соседство и вверенный ей ключ не дают расценивать ситуацию как мародёрство.

Пока мы поднимались на третий этаж, она забросала меня вопросами: «Не юрист ли я? Нет ли у меня знакомого толкового юриста? Как по закону положено поступать с имуществом, у которого нет хозяев и наследников? Могут ли соседи, чисто теоретически, рассматриваться как дальние-дальние родственники?» Но на все эти её вопросы я ответил односложно и отрицательно, даже не пытаясь развивать тему.

Мы остановились у крашенной деревянной двери с номером «54» в ромбике. Марья Сергеевна-Семёновна из складок халата извлекла ключ и вставила в замочную скважину.

«Жалко, – сказала она, завершая свой внутренний диалог, – получается, что и квартира отойдёт государству, и даже машину эту заберут!»

«Какую машину?» – спросил я на автомате.

«Как это какую? – Марья Сергеевна-Семёновна с подозрением скосилась на меня, – Вы же её только что во дворе разглядывали так, словно себе забрать хотите!»

«Копейку?!» – выдохнул я вопрос одновременно с ответом.

Квартира Евгения Петровича стала бы находкой для съёмочной группы, работавшей над фильмом про СССР и советский быт. Рассохшийся скрипучий паркет, крашеные плинтуса, выцветшие обои с крупным нелепым рисунком, простая угловатая мебель, посеревшая побелка на потолке – всё это было настоящее, всё было оттуда.

Узкий коридорчик от входной двери г-образно огибал совмещенный санузел и раздваивался: прямо – кухня, налево – комната. В кухонном проёме был виден маленький столик, табурет и опустошённый и обесточенный холодильник «Саратов», дверца которого была распахнута настежь.

Мы зашли в комнату. Там стоял невысокий сервант, едва доставая мне до плеча, и телевизионная тумба без телевизора. А у противоположной стены остывала полуторная кровать.

Тонкий слой пыли, частично стёртый рукавами последних гостей, лежал практически на всей домашней утвари. Похоже, что несколько дней перед смертью и, может быть, после неё покойный находился в полном одиночестве. Это плохо вязалось с рассказом соседки о регулярном бдении у постели Евгения Петровича.

Вожделенный ковер висел над кроватью. Сметливая соседка верно определила, что он был единственным предметом в квартире, представляющим хоть какую-то ценность в наше время. По длинному верхнему краю ковра были пришиты маленькие металлические кольца, которые цеплялись за гвоздики на деревянной планке, прикрепленной к стене. Чтобы его снять, нужно было встать ногами на кровать, и всё моё существо запротестовало против этой «пляски на костях». Соседка тоже почувствовала неловкость и неуклюже попыталась меня подбодрить. Она виновато улыбнулась мне, давая понять, мол, теперь уже можно. Мне захотелось треснуть ей по голове, но я сдержался и с отвращением забрался на кровать.

Подцеплять крепёжные кольца было неудобно, да и сам ковёр был довольно тяжёлый, поэтому сделать всё аккуратно не получилось, как я ни старался. Угол ковра по кровати сполз на пол, подняв облако пыли, вдобавок к спёртому старческому запаху. Стало невозможно дышать. Я спустился с кровати, подошёл к окну и открыл форточку.

Ковёр я в неплотный рулон скрутил уже на полу и угрюмо посмотрел на соседку. Мне даже противно было с ней разговаривать. Та, выдавив из себя что-то типа: «Сейчас», побежала в свою квартиру. Видимо, ей нужно было подготовить место для складирования добычи.

Я облокотился на сервант и стал её ждать. За его стеклянными створками редко стоял хрусталь: пара салатников, явно подаренных на юбилеи, селёдочница и десяток бокалов и фужеров из разных наборов. На дне одного из бокалов что-то лежало. Я присмотрелся – это был небольшой металлический ключ. На его плоской головке красовалась надпись «ТОЛЬЯТТИ», а под ней были выбиты цифры номера.

То, что произошло дальше, я объяснить не могу – быстрым, почти обезьяньим движением я открыл створку серванта и достал ключ. Затем убрал его в передний карман джинсов и задвинул стекло обратно.

Да, воровство оказалось заразительным занятием! Недаром в уголовных кодексах всех стран самые суровые наказания предусмотрены за групповые преступления. Я знал, что моему поступку оправдания нет, как знал и назначение ключа. Я просто хотел бескорыстно и без задней мысли разобраться во всём этом, а ключ по ситуации вернуть на место.

Мои душевные терзания прервались появлением соседки. Я поднял ковёр, перехватив его посередине, и пошёл вслед за ней. Перед выходом на лестничную площадку соседка остановила меня. Она вышла первой, огляделась и прислушалась, затем открыла дверь своей квартиры и махнула мне приглашающим жестом. Она заметно нервничала и не хотела, чтобы нас кто-то увидел. Теперь я уже окончательно убедился, что отеческие чувства покойного к ней были тоже сильно преувеличены самой рассказчицей.

Жилище соседки было зеркальной копией квартиры напротив. В прихожей я успел заметить одинокие мужские тапочки размера так сорок четвёртого. Другой мужской обуви и одежды не наблюдалось. Значит, постоянного мужчины у соседки не было, чем и объяснялась её общительность с незнакомым человеком. Ей просто нужен был грузчик, который сделает дело и не будет болтать лишнего.

Я бросил пыльный ковёр в комнате и, перешагнув через него, пошёл на выход. Соседка порывалась дать какие-то деньги, но я их не взял. У меня же в кармане лежал ключ от «копейки», а это была лучшая награда за сумбур последних часов!

Мимо «копейки» я прошёл уже с другим чувством. Чувством хозяина. Нет, как произошло обретение ключа я, конечно, не забыл. Но мне всё равно было приятно. И ещё появилось зыбкое ощущение правильности происходящего, чего мне так не хватало в прошедшие несколько дней.

Лишь перейдя порог своей квартиры, я тут же достал ключ и стал его разглядывать. Удивительно, но я совсем не заметил брелок, когда доставал ключ из бокала. Это был короткий брусочек, туго сплетённый из цветной проволоки. Брелок сразу вызвал воспоминания о далёком детстве. Чего мы только не плели тогда из этой проволоки: корпуса ручек для шариковых стержней, рукоятки для маленьких ножичков, брелки в виде чёртиков и человечков. Откуда же у одинокого Евгения Петровича взялся детский самодельный брелок на автомобильном ключе, неужели он сплёл его сам? Это была ещё одна загадка, которую увёз с собой ритуальный пазик.

Тут мой желудок скрутил голодный спазм. Я вспомнил, что крепкий кофе был единственным пунктом моего позднего завтрака. Беглый осмотр содержимого холодильника выдал перспективу яичницы с бутербродами, и я быстро соорудил себе этот нехитрый перекус. Подкрепившись, мне снова захотелось жить. Тело потребовало двигательной активности. Я затеял лёгкую приборку. Разровнял «гнездо» на кровати, снял куртку с балкона и помыл грязную посуду, скопившуюся за неделю. Через час, переводя дух, я присел за кухонный столик, на котором оставил ключ с брелком.

Я вертел брелок в руках и всё никак не мог вспомнить технику плетения. Увлекшись, я стал отцеплять брелок от ключа, с которым он был соединён петлёй, скрученной из длинных концов всё той же проволоки. Я размотал петлю и развёл четыре цветных конца в разные стороны. Внутри брелка было немного места и там отчётливо белело что-то продолговатое. С помощью иголки и пинцета я вытряхнул содержимое брелка на стол.

Продолговатым предметом оказалась обезглавленная спичка, вокруг которой был обмотан кусочек бумаги. Бумага была старая, типографская клетка на ней стала еле различима, а на внутренней стороне виднелась надпись, сделанная когда-то давно карандашом. Мне даже пришлось напрячь зрение, чтобы её прочитать. Из глубины десятилетий ровный аккуратный почерк сообщал мне шифр: КМ65М500В4Р7С.

Просторы интернета на мой поисковый запрос щедро выдавали ссылки на насосное оборудование, манометры и запчасти к автомобильным двигателям. «Вывалилась» даже одна газовая варочная панель, артикул которой частично совпал с моей абракадаброй. Но увы, ни в одном из найденных вариантов полного соответствия не было.

Я ещё раз всмотрелся в бумажку – расстояние между третьим и четвёртым символами было чуть шире других интервалов. Возможно, это был пробел. Я ввёл запрос с данной поправкой и получил ссылку на ветку форума радиолюбителей, которая называлась «Советские плёночные и керамические конденсаторы». Вводное описание гласило: «Конденсаторы керамические постоянной емкости КМ6. Конденсаторы КМ6 монолитные, многослойные, изолированные. Используются для работы в цепях постоянного, переменного и импульсного тока. По параметрам подразделяются на конденсаторы типов…». Далее шёл частокол из буквенных и цифровых аббревиатур, в котором я и нашёл свой шифр из прошлого. Совпадение было полным. Была даже маленькая фотография этого конденсатора. По цвету и форме он напоминал ириску «Кис-кис», только уже побывавшую во рту, после чего вся она приобретала округлость речного камушка. Визуальное отличие от ириски состояло в двух длинных металлических проводках, выходящих из корпуса, его контактах.

Итак, я имел уже два предмета, напрямую связанных с объектом моего нездорового интереса. Элементарная логика подсказывала, что скорее всего, они были связаны и между собой. И мне всего-то нужно было собраться с духом, чтобы пойти к «копейке» и попробовать её завести. Единственным подходящим временем для этого была либо глухая ночь, либо самое раннее утро: промежуток с двух до четырёх часов – «час быка» – время, когда земля беззащитна перед властью злых духов и чёрного шаманства. По крайней мере, так считали древние монголы. В общем, перспективка намечалась радужная.

Для проникновения в «копейку» будние дни не подходили. Чем могла закончиться ночная вылазка, я точно знать не мог. Вариантов была масса: от самого простого – не открылась и/или не завелась, до – завелась, но так, что это не осталось незамеченным. Мне бы не понравилось встречать рассвет в отделении полиции, но это было бы не самым страшным. Не то что поиметь проблемы на работе по причине опоздания или, боже упаси, прогула. Поэтому для акции оставалась ночь с субботы на воскресенье. Легенду я выбрал простую: шёл домой после небольшого холостяцкого загула, на асфальте у машины заметил ключ, подобрал его, открыл и завёл машину из чисто технического любопытства, намерения на угон («Вы смеетесь, товарищ полицейский?») не имел, больше так делать не буду.

Хоть до субботы была целая рабочая неделя, нервничать я начал уже в понедельник. Особенно тревожно стало вечером, ближе к ночи. Это внутреннее состояние повторилось у меня и во вторник, и в среду, и в четверг с пятницей. А вот спал я в эти дни на удивление хорошо, спокойно и без сновидений. Но проснувшись, я начинал снова и снова прокручивать в голове последовательность своих будущих действий. Как я надвигаю кепку с длинным козырьком на глаза. Как аккуратно закрываю за собой входную дверь. Как спускаюсь пешком, а не на лифте. Как выхожу под козырёк подъездного крылечка и осматриваюсь. Как иду не наперерез через двор, а к соседнему дому и уже от него к «копейке». Как открываю водительскую дверь. Как сажусь на сиденье. Как вставляю ключ в замок зажигания и поворачиваю его…

Далее моя фантазия дорисовывала то буйволиный рёв клаксона, то скрежет и лязг ржавого железа, то взрыв машины, а то и всё это одновременно. К субботе я накрутил себя так, что уже не мог дождаться ночи. Хотелось одного – скорее бы уже это сделать и будь что будет!

На часах было 22-30. Я накачивался кофе под старые добрые комедии. Спать совсем не хотелось, а хотелось вот так сидеть, пить горькую чёрную взвесь, глядя в монитор, и никуда не ходить. Но ключ от «копейки» лежал в моём кулаке. Он словно печать скреплял договор, по которому я добровольно взял на себя эти странные обязанности. И я знал, что их выполню.

Я стоял у водительской двери «копейки». В сумрачном дворе не было ни души. Уличные фонари горели через один. Я вставил ключ в дверной замок и провернул вполоборота. На удивление, дверца мягко открылась. Я неуклюже сел на сиденье и тихо прикрыл за собой дверь.

От запаха салона «копейки» у меня закружилась голова. Так пахли старые книги и подъезды старых домов. Это был запах времени, тот самый, неподдающийся описанию, который многие и многие люди не чувствуют совсем.

Я выдохнул и стал концентрировать свой взгляд на приборной панели. Смотреть было особо не на что – советский практичный минимализм – машины тогда делали, для того чтобы на них ездить, а не любоваться дизайном. Слева от рулевой колонки находился замок зажигания, и я вставил в него ключ. Задержав зачем-то дыхание, я осторожно повернул головку ключа вправо. Затем ещё раз и ещё. «Копейка» не реагировала.

Стало обидно. До горечи во рту. Как в детстве. Обидно, что история с «копейкой» заканчивалась вот так – холостыми поворотами ключа. И ведь ещё несколько дней назад я хотел эту машину начисто выкинуть из головы, а теперь не знал, что делать с ней дальше. Конечно, можно найти автомеханика-авантюриста, который согласится ночью, соблюдая максимальную осторожность, проверить техническое состояние «копейки». Но машину наверняка потребуется отвозить в сервисный бокс, а это плюсом ещё автоэвакуатор. Тогда увлекательное шоу для пенсионеров соседних домов, страдающих бессонницей, будет точно обеспечено. Они запомнят не только людей, крутившихся возле «копейки», но и приметы эвакуатора: марку, цвет, номер.

Нет, привлекать кого-то в помощь я не мог. Только один, только сам. Для начала можно было открыть капот и проверить наличие аккумулятора и его подключение. Но если аккумулятор на месте и подключен, то его надо заряжать либо менять на другой. Да и дело могло быть вовсе не в аккумуляторе. В общем, всё шло к тому, что мне предстояло самостоятельно набраться базовых знаний об устройстве автомобиля, в частности, ВАЗ-2101.

Утвердившись в этой мысли, я потянулся за ключом. Уже достав его, я заметил тёмное пятно посередине широкой перемычки, которая соединяла замок зажигания и рулевую колонку. Я посветил себе экраном телефона. Это было не пятно, а небольшое прямоугольное углубление, судя по обработке краёв, не заводское. Большой палец моей левой руки погружался в него на половину ногтя. Я пригнулся как можно ближе к перемычке и посветил снова. В углублении, напротив друг друга, расположились две маленькие дырочки. Это было тоже напоминание о детстве – такой же след чёрная бабушкина шпилька для волос оставляла в куске пластилина.

Я погасил экран мобильника и вышел из «копейки», закрыв дверь за собой. Ретировался я тем же маршрутом, только в обратном порядке. Перед следующей ночной вылазкой нужно было провести основательную теоретическую подготовку. А это – уже целый план! У меня сразу поднялось настроение, как и всегда когда я точно знал, что предстоит делать.

Вот только на часах было четыре утра. И ложиться спать было уже поздно, и для бодрствования рановато. Я пошёл в ванную и принял контрастный душ. Потом влез в халат, растворил себе кофе и засел перед компом.

С непривычки изучать технические описания и схемы было тяжело. Навалилась зевота, на борьбу с которой требовались значительные ресурсы организма. И тогда я решил поглощать информацию в лёгком и удобоваримом виде – в формате видео.

Всемирный агрегатор по моей тематике содержал сотни роликов, в которых умельцы делились разными способами реанимации своих «копеек». И обилие технических терминов в моей голове гуманитария быстро приобрело форму и суть субстанции, которую учителя старой школы любили называть «кашей».

Визуальный контент, в котором всё показывалось и называлось, а потом разбиралось, ремонтировалось и собиралось, мне помог только в одном. Фрагменты роликов, снятых в салонах различных «копеек», я специально просмотрел несколько раз и видел чётко, что ни в одном из этих видео в перемычке между замком зажигания и рулевой колонкой никакого углубления не было!

В центре белого пространства был виден зелёный прямоугольный брусок. Ребристая верхняя поверхность выдавала в нём кусок пластилина. Он был новый, только что из коробки. Над ним появились две руки. Это были старые руки, тёплые, с сухими ладонями. Как у бабушки. Руки начали мять пластилин. Они сдавливали и вытягивали концы бруска, а потом выровняли всю фигурку, придав ей правильную геометрию кузова легковушки. Руки лепили «копейку». Затем одна рука поднялась вверх, пока не пропала из поля зрения. Потом эта же рука опустилась со шпилькой для волос, зажатой между большим и указательным пальцами. Рука аккуратно, даже нежно, воткнула концы шпильки в капот пластилиновой «копейки», которые оставили после себя две дырочки. Они, эти дырочки, напомнили мне что-то знакомое, уже виденное. А рука со шпилькой снова ушла вверх. И опять мягко появилась перед моим взором. Но шпильки в ней уже не было, а было нечто коричневое с округлыми сторонами. Рука поднесла это коричневое к «копейке», прямо к дырочкам от шпильки. И тут всё исчезло! И старческие руки, и пластилиновый муляж. А белое пространство стало плоским серым фоном, в центре которого висела курсорная стрелка. Я захотел смахнуть её рукой, и стрелки сразу не стало. А потом моя правая кисть погрузилась во что-то тёплое, и это тепло, согревая всю руку, медленно дошло до локтевого сустава. Серый фон стал расползаться к краям, и в его разрывах буднично проступила реальность: компьютерная мышь, опрокинутая кружка и лужица кофе, в которой лежала моя рука.

Я не стал стирать со стола, а закатав рукав халата, полез в историю браузера за прошлые выходные. Перейдя по нужной ссылке, я скачал маленькую фотографию и открыл её в редакторе с двойным увеличением. Свежие образы и видения, блуждавшие в моей голове, постепенно выстроились в логический ряд, в конце которого стоял на своих тонких металлических ножках конденсатор КМ65М500В4Р7С. Вот почему Евгений Петрович, видимо, досадуя на память, хранил его маркировку вместе с ключом. Углубление в перемычке рядом с замком зажигания явно предназначалось для корпуса конденсатора, а отверстия – для его контактов. Не исключено, что он выполнял роль второго ключа, без которого «копейка» не должна была завестись, например, как банковский сейф, открывающийся только двумя ключами. В таком случае, мне оставалось только надеяться, что больше технических доработок в машине нет.

Из рассказа соседки я помнил, что Евгений Петрович был инженером, притом высококлассным. Недаром ему от завода сразу выделили отдельную квартиру, а это в то время многое значило. Если до глубокой старости он сохранил дружеские отношения с бывшими сослуживцами, то значит, работу свою любил, «горел» на ней, как тогда говорили. Но своей семьи у него не было, а потому свободного времени должно было быть достаточно. Чем ещё заняться одинокому инженеру дома, как не реализовывать свои профессиональные идеи и претворять их в жизнь. Благо творчество в народных массах, особенно техническое, советская власть всячески поощряла и поддерживала. Миллионными тиражами издавались научно-технические журналы, регулярно выходили телепередачи с подобной тематикой. Неудивительно, что по всей стране тысячи одарённых чудиков патентовали всякие самоходные аппараты. И не только патентовали, но и строили опытные образцы. Возможно, одним из таких изобретателей был и Евгений Петрович. Тогда от «копейки» можно ждать любых сюрпризов! А я был к ним точно ещё не готов, учитывая мои нулевые познания в электротехнике и автоделе. Но для начала нужно было достать этот самый конденсатор и второй подход к «копейке» делать уже с ним, чтобы проверить версию «двух ключей».

Старые конденсаторы, оказывается, были ходовым товаром. На мой поисковый запрос выпало сразу несколько ссылок. Вот только цены обескуражили. Сейчас эти изделия советской радиопромышленности торговались на вес, и цена за килограмм доходила до ста тысяч рублей и выше. Занимались этим бизнесом компании, имевшие свои сайты с каталогами и многоканальные телефоны. Контора такого профиля была и в нашем областном центре.

На мой звонок ответил сотрудник этой конторы, который едва поприветствовав и поблагодарив меня, тут же стал рассказывать про свежие маркетинговые акции своего работодателя. Я терпеливо прослушал стандартный рекламный блок и задал свой вопрос. Мужчина на том конце провода пояснил, что минимальный вес партии товара составляет сто грамм и что они не продают конденсаторы, а наоборот, скупают их у населения и организаций. Я разволновался, что конечно же, сразу вызвало дрожь в моём голосе. Мой телефонный визави, из жалости то ли ко мне, то ли к своему рабочему времени, посоветовал обратиться к одному частному лицу. Этот человек уже давно работал с их конторой, поставляя широкий спектр радиодеталей. Жил он в нашем же городке и звали его Семён Вениаминович. Я нацарапал номер его мобильного на полях бесплатной еженедельной газеты и сердечно поблагодарил менеджера-скупщика.

До Семёна Вениаминовича мне пришлось дозваниваться, он ответил только на четвёртый звонок. Выслушав меня, Семён Вениаминович прочитал недлинную лекцию о конденсаторах. Из его рассказа я узнал, что конденсаторы семейства, к которому принадлежал искомый экземпляр, весьма дорогие. Объяснялось это наличием в них палладия – металла, который сейчас стоит в два раза дороже платины. Он заявил, что конденсаторы КМ65М500В4Р7С у него есть, но продавать их по одной штуке ему крайне невыгодно. Во-первых, по массе у него уже скомплектована на продажу партия этих конденсаторов, и если хотя бы один уйдёт на сторону, то не будет партии. А если не будет партии, то не будет и специальных закупочных условий от компании-партнёра. Во-вторых, он вообще не работает с незнакомыми людьми.

Потом Семён Вениаминович взял классическую паузу, а я стал его уговаривать. Ломался он недолго, но в чём остался непреклонен, так это в цене. Четыре тысячи рублей и ни копейкой меньше! За одну маленькую деталь! Этот профессиональный «потрошитель» старых телевизоров правильно определил, что на другом конце провода висит страждущий лох, на котором можно неплохо заработать. Я это тоже понимал, но контраргументов у меня не было. Мне очень нужен был этот конденсатор, и боялся я лишь того, что Семён Вениаминович подсунет мне некондицию.

Мы договорились с ним встретиться вечером пятницы у центрального парка. Я подъехал на место к нужному времени. Семён Вениаминович оказался неприметным мужичком среднего роста. Он вообще производил впечатление какого-то потерянного человека: мелко суетился во время нашего короткого разговора, а когда настал момент передачи денег за товар, то заметно напрягся.

Меня пронзила догадка – а ведь он раньше из этих деталей собирал бытовые или промышленные электроприборы, создавал то, что нужно было людям. Мне стало жаль его, ведь похоже, что это уже наше время «свобод и надежд» сделало его одним из звеньев длинной цепочки «падальщиков». Я отдал деньги вперёд, получив взамен маленький пластиковый пакетик. Коричневая подушечка конденсатора лежала внутри него и выглядела почти новой. На её лицевом боку чётко читалась заводская маркировка «КМ65М500В4Р7С», напечатанная в три ряда.

Не могу сказать, что четыре тысячи рублей пробили бюджет, но на протяжении всего пути домой меня одолевали чёрные мысли. А вдруг конденсатор нерабочий или бракованный? А вдруг он не подойдёт? Или он всё же встанет в гнездо, но «копейка» вновь не заведётся? И последнее предположение меня угнетало особенно.

В мрачных раздумьях я уже подходил к своему дому, но заметил скопление машин и людей у подъезда Евгения Петровича. Несколько зевак по сложной кривой окружали карету скорой помощи и полицейский уазик, стоявший с ней рядом. Я инстинктивно бросил взгляд на «копейку», та была на своём месте, и подошёл ближе, примкнув к группке любопытствующих сограждан.

«Дочка у неё студентка. В другом городе учится. На втором курсе. Она-то и забила тревогу. Шутка ли, неделю до матери дозвониться не могла», – отрывисто и вполголоса говорила одна женщина другой. «Подняла, значит, родственников, — продолжала она – те дверь открыли, а она, Маша, на кухне за столом сидит. Говорят уже пахнуть начала!» Женщины в ужасе синхронно помотали головами.

Тем временем вся толпа оживилась. Из подъезда показался первый медработник, а за ним медленно выползли носилки и второй его коллега. На носилках лежало тело, которое было полностью закрыто простыней. Послышались всхлипы и причитания. Водитель скорой выскочил из кабины, открыл заднюю дверь и помог первому носильщику перехватиться, чтобы загрузить тело. В этот момент из-под простыни выбился край цветастого халата. Перед тем как захлопнулась дверь кареты, прошла всего-то пара секунд, но мне их хватило, чтобы узнать этот халат!

Следом из подъезда вышел врач – старший бригады скорой помощи, а с ним молоденький лейтенант полиции. Они обменялись между собой несколькими словами и разошлись по своим машинам.

Народ, прикоснувшись на миг к смерти, стал разбредаться по своим жизненным делам. Я ещё раз обернулся на «копейку» и побрёл домой тоже.

Пока поднимался, я зачем-то пересчитал в уме все ступеньки до своей площадки, словно их точное число содержало ответ на волновавший меня вопрос. Если смерть Евгения Петровича воспринималась как событие печальное, но ожидаемое, то ранняя смерть его соседки просто выбивала из колеи! Что же с ней случилось? Она не была похожа на тяжелобольную в день нашего короткого знакомства, наоборот, демонстрировала активность и предприимчивость. Правда, есть масса примеров того как проблемы с сердцем уносили из жизни людей и в более молодом возрасте. Может быть, это карма за присвоенный ковёр? Но даже если и исчезнувший телевизор, и опустошённый холодильник тоже на её совести, то всё равно расплата была несоизмерима с проступком.

Да, что-то разгулялась безносая с косой на отдельно взятой лестничной клетке! Ещё и дочь-студентка осиротела. Впрочем, женщины у подъезда упоминали каких-то родственников, значит, всё было не настолько плохо.

Настроение совсем испортилось. Я достал конденсатор и положил его на полку рядом с ключом. По будним вечерам на меня частенько нападал жор, но сегодня аппетита не было. Заниматься изучением автомобильного нутра тоже расхотелось. Я решил хорошенько выспаться перед следующей ночью, на которую запланировал выход к «копейке».

Уснул я быстро и видел только один сон. Как я стоял босой в сером непроницаемом тумане. Он был настолько плотным, что я не мог разглядеть своих ног. При этом по ним, по ногам, дул тёплый ветер. Но кроме низового движения воздуха, я щиколотками чувствовал лёгкие прикосновения чего-то ещё. Я захотел нагнуться, чтобы потрогать это рукой и тут же проснулся.

Выспался я великолепно. Даже отказался от традиционного утреннего кофе, заменив его стаканом апельсинового сока из упаковки. И самочувствие, и настроение были в тонусе. Я с удовольствием позавтракал и начал теоретическую подготовку с того, что мне было ближе и понятнее – с краткого экскурса в историю волжского автомобильного гиганта.

От просмотра чёрно-белых фотографий на экране монитора меня отвлёк звонок в дверь. Я никого не ждал. Заинтригованный, я подошёл к двери и посмотрел в глазок.

На площадке стоял вчерашний лейтенантик, тот самый, который садился в полицейский уазик у подъезда Евгения Петровича. Я открыл дверь, и он вошёл, здороваясь.

Лейтенант оказался нашим новым участковым по фамилии Трушин. Честно говоря, прежнего участкового я не видел ни разу, но обретение нового стража порядка мне почему-то импонировало. Я проводил гостя на кухню и предложил чаю. Трушин поспешно, но вежливо отказался. Он был молод и не очень-то уверен в себе. Похоже, его служба в полиции только начиналась, и огрубеть он ещё не успел, не успел покрыться коркой делового равнодушия. Из планшетки он достал авторучку, какие-то бумаги и выложил всё это на стол перед собой.

«С Кислициной Марией Семёновной Вы давно знакомы?» — спросил меня он.

Сорокаминутный опрос оставил у меня странное чувство. Полагаю, в том же состоянии ушёл и участковый. Трушин не стал соблюдать формальности протокола, а сразу перешёл к основному – обстоятельствам моего знакомства с покойной. Мои же персональные данные он записал в конце разговора.

Как и следовало ожидать, наше короткое рандеву с Марией Семёновной не осталось незамеченным бдительными соседями. Тем более что завязкой для него послужила смерть Евгения Петровича, а такие события всегда притягивают внимание двора. Участковый знал, что в тот день мы разговаривали с Марией Семёновной на лавочке у крыльца, а потом вместе заходили в подъезд. Я не стал ему давать повода для ненужных подозрений и рассказал как было дело. По понятной причине соврал я только в одном. Я сказал, что ковёр уже лежал свёрнутый в прихожей Евгения Петровича, а я просто перенёс его в квартиру соседки.

Впрочем, подробности моего пребывания в квартире старика интересовали лейтенанта мало. Зато о том, что происходило в квартире соседки он расспрашивал с ощутимым пристрастием. Трушин даже несколько раз повторил один и тот же вопрос: «Не было ли в квартире чего-то необычного, бросающегося в глаза, например, сильного беспорядка»? Но ничего такого я не припоминал.

Потом он сфокусировал внимание уже на моей персоне и спросил про образование и опыт работы. Я ответил. Тогда Трушин стал задавать уточняющие вопросы. Особенно ему интересно было знать, что использую ли я на работе и в быту какие-либо химические реагенты. Это тоже было мимо.

И тут лейтенант, без переходов и предисловий быстро спросил: «Вы знаете что такое этилцеллозольв?» По тому как он вперился в меня взглядом я понял, что вопрос задавался на оценку реакции допрашиваемого. Но и здесь я его разочаровал, ведь это название я слышал впервые.

Трушин заметно погрустнел. Видимо, он рассчитывал на моих показаниях как-то продвинуться в этом деле, но существенной информации для доклада начальству не было. Молодой лейтенант был не лишён честолюбия. «Зелёный фургон» – ни дать, ни взять. А пока же на вверенном участке он имел смерть человека по непонятным мотивам и туманные перспективы выяснения этих самых мотивов.

По-человечески он вызывал сочувствие. Я решил как-то поддержать его, озвучив собственные версии случившегося, и мы на время отошли от заданных ролей, а стали просто разговаривать.

На моё предположение о том, что покойная могла сама иметь дело с химикатами Трушин лишь отмахнулся. Оказалось, Мария Семёновна всю жизнь проработала продавщицей в продуктовых магазинах, а в последнее время торговала в палатке «Фрукты-Овощи», принадлежавшей одному бизнесмену южных кровей.

Я, продолжив упражняться в дедукции, выдал банальный вариант про ограбление. И здесь лейтенанта прорвало, он даже покраснел от волнения. «В том-то и дело, что не взяты ни вещи, ни украшения, ни деньги, но там точно что-то искали – одежда и всё что было на полках и в ящиках – всё разбросано по квартире!» – проговорился он, но быстро осёкся. И после этой оплошности Трушин сразу замолк и сунул мне протокол на ознакомление и подпись.

Я закрыл за ним дверь и какое-то время стоял у неё, прислушиваясь. Лейтенант, конечно же, не вернулся. Я разбудил комп и стал вспоминать мудрёное слово. С пятой или шестой попытки мне это удалось.

«Этилцеллозольв – моноэтиловый эфир , бесцветная, прозрачная, горючая жидкость со спиртовым запахом. Хорошо растворим в воде и спиртах. Относится к третьему классу опасности. Обладает исключительной растворяющей способностью. Широко применяется в химической промышленности, печатном деле, а также в качестве антифриза для топлива… Средняя смертельная доза для человека составляет 100 мл. Обладает наркотическим действием, вызывает поражение центральной нервной системы. Смерть, как правило, наступает в результате острой почечной недостаточности…» — я прочитал эту онлайн-справку, чувствуя как комок тошноты подступает к моему горлу.

В эту ночь я смалодушничал и не пошёл к «копейке». Похоже, не зря она тогда мигала мне фарами, предупреждая об опасности.

Мне нужно было ещё раз проанализировать события двух последних дней. Ведь благодаря несдержанности участкового узнал я чуть больше, чем мне было положено.

Я взял листок бумаги и столбиком выписал всё, что мне было известно:

Марию Семёновну нашли мёртвой за кухонным столом;

по слухам, на кухне стоял неприятный запах;

Мария Семёновна умерла от отравления;

в её квартире что-то искали, был сильный беспорядок;

деньги, вещи и другие ценности Марии Семёновны не пропали.

Итак, Мария Семёновна пережила Евгения Петровича на каких-то полмесяца. Тело было обнаружено спустя несколько дней после смерти, начав уже разлагаться, о чём свидетельствовал запах на кухне. А дочь соседки неделю не могла дозвониться до матери. Отравилась соседка техническим ядом – прозрачной жидкостью со спиртовым запахом, которая хорошо растворяется в воде и спиртах. В таком случае алкоголь является лучшей средой для маскировки отравы. Вопрос в том: сама ли она отравилась или ей «помогли»?

Моя первая, бытовая, версия предполагала, что Мария Семёновна коротала одинокую женскую долю за бутылочкой горячительного напитка. Но увы, напиток оказался палёным. Технический яд поразил центральную нервную систему Марии Семёновны, и она в приступе наркотического возбуждения перевернула квартиру вверх дном. А потом, успокоившись, вернулась за кухонный столик и накачалась ядом до смертельной концентрации. Выглядела это версия неубедительной, потому что шум должен был привлечь внимание соседей. Следовательно, Марию Семёновну обнаружили бы раньше и, может быть, спасли.

Следом у меня родилась криминально-бытовая версия. А что если Мария Семёновна пила не одна, а с очередным кандидатом в сожители? Но почему тогда яд не подействовал на него? Можно предположить, что он был крепким мужчиной, но почему тогда он не вызвал скорую помощь, видя, что подружке стало плохо? Или он решил её обчистить? Но из квартиры соседки ничего не пропало. У грабителя вдруг проснулась совесть? Нет, этот вариант тоже не выдерживал никакой критики.

Мои умозаключения всё ближе подходили к выводу о том, что отравление соседки было спланировано. Если из квартиры Марии Семёновны ничего не пропало, а сама она умерла от действия яда, значит, где-то пропало что-то, к чему она имела непосредственное отношение и не хотела в этом признаваться. По-крупному воровать товар из овощной палатки своего нанимателя она бы побоялась. А вот умыкнуть ковёр у одинокого старика, к тому же покойника, можно было без последствий. У лейтенанта мои показания про ковёр интереса не вызвали. Значит, ковёр по-прежнему находился в её квартире. И он с головой выдавал саму Марию Семёновну. Если она присвоила ковер, то могла взять и что-то другое. Ключ от машины неплохо встраивался в эту логическую цепочку. И отравитель Марии Семёновны мог рассуждать таким же образом.

Конечно, к пропаже ключа от «копейки» Мария Семёновна никакого отношения не имела. Но в это вряд ли поверил бы человек, пришедший к ней именно за ним. Тогда ему пришлось бы нейтрализовать хозяйку квартиры, чтобы спокойно заняться поиском. И оставлять в живых Марию Семёновну ему было нельзя, ведь она могла сообщить о нём в полицию.

Выходит, что убийца должен быть из окружения Евгения Петровича. И убийце должно было быть известно про дубликат квартирного ключа. Но среди знакомых Евгения Петровича я видел людей только преклонного возраста. И то, что кто-то из этих «стариков-разбойников» мог расправиться с женщиной таким изуверским способом просто не укладывалось в моём сознании.

Но какие догадки я бы не строил, в голове с беспощадной очевидностью всё время звенело одно – это из-за меня погибла Кислицина Мария Семёновна!

Чувство вины и ощущение опасности перевесили мой интерес к «копейке». На этом фоне прошла ещё одна рабочая неделя. Я понимал, что полиция неизбежно обратит внимание и на квартиру, и на машину Евгения Петровича. Вопрос: как долго это внимание продлится и насколько оно будет пристальным? Но ещё больше меня волновало то, что неизвестный отравитель мог от Марии Семёновны узнать обо мне. И так как ключ от «копейки» им не найден, то следующим кандидатом на жертву становился я.

Всю эту неделю я вёл себя очень осмотрительно, осторожно и подчёркнуто безразлично по отношению к «копейке». Зато воображение моё разыгралось не на шутку. Я постоянно находил то признаки уличной слежки за собой, то следы, оставленные на моей лестничной площадке наёмными убийцами. Но как правило, неотступные преследователи оказывались незнакомыми мне жильцами соседних домов, а окурки у моей двери – делом рук малолетних балбесов из нашего подъезда. В общем, ничего такого со мной не происходило, что можно было бы расценивать как угрозу жизни и здоровью.

И по мере того как отступало это навязчивое состояние, меня всё сильнее влекло к старой зелёной машине…

Эта субботняя ночь ничем не отличалась от той, когда я первый раз сел за руль «копейки». Дверь машины открылась также легко и тихо. Как и в первый раз я подсвечивал себе экраном телефона. Мне нужно было аккуратно вставить конденсатор в гнездо, не погнув его контакты. Тот вошёл чётко, как родной. А затем я повернул ключ в замке зажигания.

Ничего не произошло, по крайней мере, я ничего не почувствовал. Взгляд мой был прикован к рулевой колонке, лишь боковым зрением я уловил какую-то серую пелену, обернувшуюся вокруг машины.

Я поднял взгляд и обмер! Затем произвёл круговой обзор, насколько позволяли стёкла машины. Домов не было! Ни моего, ни соседних! Ровно как и автомобилей на парковке! А за бортом «копейки» стоял плотный серый туман. Я помедлил, собираясь с духом, и вышел из машины.

Снаружи видимость была лучше, чем из салона, но всё равно не более пятидесяти метров. Далее серый туман уплотнялся настолько, что разглядеть что-либо было уже невозможно. Та же картина была во всех направлениях, куда бы я ни посмотрел.

Участок местности, на котором я находился, представлял собой относительно ровную поляну, поросшую травой. Эта трава частыми пучками покрывала почти всю видимую поверхность. Травинки у неё были тонкие и пожухлые, будто уже стояла поздняя осень.

В нескольких местах травяную идиллию нарушали каменистые образования – невысокие бугры-наросты, которые были словно выдавлены из глубины. Из-за них эта поляна была похожа на небритую щёку великана, поражённую угрями.

Я подошёл к ближайшему наросту и потрогал его рукой. В геологии я не силён, но почему-то эти каменистые наросты показались мне очень старыми, даже древними. Их поверхность была шершавой и сухой, потому что серый туман не был водяной взвесью. Похоже, это были микрочастицы какого-то твёрдого вещества. В подтверждение моей догадки в горле слегка запершило. Я сглотнул, жалея, что не взял с собой бутылку воды.

А между тем трава находилась в постоянном движении. Виной тому был тёплый ветер, который дул только понизу. Выше пояса я не чувствовал ни малейшего дуновения. Наверное, поэтому туман и не думал рассеиваться. Может быть, этот низовой ветер и был причиной тумана? Может, это он его порождал, поднимая частицы почвы в воздух?

Я наклонился к земле. Тонкие травинки были как волоски, они щекотали мои ладони. Пучок травы вытянулся легко, без усилий. Земля тут же с него осыпалась пылью, обнажая маленькие серые корешки. Травинки были тоже будто в пыли – на моих пальцах остался заметный тёмный след.

Внезапно от разглядывания пучка травы меня отвлекло неясное движение в тумане. Я скорее его почувствовал, чем увидел. Я резко поднялся и вернулся к машине. Постояв пару секунд, я сел в «копейку» и выполнил уже привычный поворот ключа. Окружающий меня серый туман на миг приобрёл плотность и цвет мокрого бетона. Затем туман исчез, а вместо него в предрассветных сумерках я увидел наш двор, дома и машины на парковке.

У меня никогда не было ни дачи, ни садового участка. Теперь же, разменяв четвёртый десяток лет, я получил доступ к неведомой земле, которая больше всего напоминала долину остывших гейзеров. В голову упорно лезли ассоциации с Гренландией или Исландией, хотя ни в той, ни в другой я никогда не был. Место, которое мне показала «копейка», я решил назвать просто – Трава.

Ай да Евгений Петрович! Сделать из автомобиля телепорт! Как это ему удалось? Какими техническими средствами? Но как изобретение такой значимости он смог сохранить в тайне столько лет? Жаль, что уже невозможно было, захватив в ближайшем магазине пакет с сушками, постучать в дверь с номером «54» и напроситься к нему на чай. А потом сидеть на малюсенькой кухне и слушать неторопливые стариковские рассказы.

Увы, тайны рождаются и умирают рядом с нами, часто растворяясь в обыденности без всякого следа. Так и эту мою «копейку» ждёт многотонный пресс на площадке для утилизации автомобилей. И я должен её спасти хотя бы ради удовлетворения собственного любопытства!

Отсутствовал я, судя по часам, минут сорок. Сумерки за это время стали на полтона светлее. Я зашёл в свою квартиру и присел на обувную тумбочку в прихожей. Тапочки на полу, трубка домофона в простенке, плафон коридорной лампы – всё эти привычные элементы моего быта ненавязчиво, как бы мимоходом, стали говорить мне о том, что ничего такого не было: ни машины, ни ключа с конденсатором, ни исландской травы. Реальность агрессивно отвоёвывала назад позиции, утраченные за последний час моей жизни

Я бесцельно прошёлся по квартире. Включил и выключил свет, зажёг и погасил газ. Ещё немного и я бы сам поверил, что ничего не было, что это был какой-то сон. Но на моей руке оставался пыльный след от пучка странной травы, а в моём кармане лежал ключ от «копейки».

Мне захотелось немедленно пойти к машине и повторить эксперимент. Я даже решил взять с собой видеокамеру и уже было полез за ней на полку, но увидел, что за окном почти рассвело. Наступило воскресное утро.

Спустя полчаса я в полудрёме лежал на кровати, подняв глаза к потолку. По его белой поверхности как по киноэкрану, сменяя друг друга, проходили «картинки» недавних событий моей жизни. Вот от меня удаляется серая спина лейтенанта. Трушин останавливается в проёме двери, оборачивается ко мне лицом, и я вижу, что он плачет. Вот мимо меня проносят труп Марии Семёновны, завёрнутый в тот самый ковёр. Вот кучка радиодеталей в пригоршне Семёна Вениаминовича, только у того вместо радужных оболочек глаз вставлены советские копейки. Вот человек, залитый светом так, что не разглядеть его лица. Но я понимаю, что это Евгений Петрович и что он зовёт меня к себе.

Несмотря на полусонное состояние, я параллельно с этими видениями обдумывал текущее положение дел. Я понимал, что следствие в ближайшее время точно не закончится. Не исключено, что доступ к «копейке» могут физически ограничить. Значит, исследование Травы откладывать нельзя, но делать это нужно будет с максимальной осторожностью и только по ночам. Терять будние дни не хотелось, а до отпуска по графику было еще далёко. Что ж придётся на недельку заболеть, благо с участковым терапевтом по этому вопросу у меня было полное взаимопонимание. Впрочем, я никогда такими вещами не злоупотреблял.

Следующей частью моих размышлений стало формирование «набора туриста» – перечня предметов, которые в обязательном порядке нужно брать с собой на Траву.

Набралось несколько пунктов: загранпаспорт для встречи с исландскими полицейскими, упаковка бутылок с питьевой водой, сухой паёк, непромокаемая куртка с капюшоном, мобильник с пополненным счетом и подключенным роумингом. И ещё нужно было средство для защиты – я не забыл про то чувство опасности, которое заставило меня ретироваться с Травы. Несколько лет назад коллеги по работе подарили мне отличный импортный топор. Преподнесли они мне его в шутку, предысторию которой я уже не помнил.

Я, потягиваясь, встал с кровати и вышел на балкон. Топор лежал на стеллажной полке, обёрнутый пакетом из магазина, в котором был куплен. Он был лёгкий и бритвенно-острый.

В этот раз было немного светлее. Туман рассеялся до состояния лёгкой дымки, а ветер почти не чувствовался. Воду с едой я оставил в машине и вышел, держа топор на изготовке.

Рельеф местности шёл с небольшим уклоном вниз. Я стал спускаться, поминутно озираясь по сторонам. На пару сотен метров вокруг была только трава и нечастые каменистые бугры. У подножия этих бугров пучки травы имели совсем безжизненный вид. От лёгкого прикосновения носка ботинка травинки здесь рассыпались в труху. И напротив, чем дальше росла трава от каменного нароста, тем прочнее она держалась корешками за песчаный грунт.

«Копейка», оставшаяся за моей спиной, стала едва различима, и я решил возвращаться. Обратный путь прошёл так же без приключений. Я открыл машину и достал бутылку воды – пить хотелось ужасно.

Утолив жажду, я двинулся со стороны задней части машины в направлении противоположном первоначальному. Тут тоже ощущался небольшой спуск, из чего я сделал вывод, что «копейка» остановилась на вершине пологого холма. Этот склон от того ничем не отличался, только каменные наросты встречались заметно реже и трава была совсем чахлой.

Я прошел метров двести, поднимая за собой облачка пыли. Уже собираясь поворачивать обратно, я заметил какое-то светлое пятно рядом с ближайшим ко мне каменным бугром. Пятно оказалось белым продолговатым предметом сантиметра в три длиной. Я сунул трофей в карман и направился обратно к «копейке».

В салоне я открыл пакет с бутербродами и с аппетитом перекусил. Запивал я свою нехитрую снедь водой из пластиковой бутылки. С удивлением я обнаружил, что за непродолжительное время нахождения здесь, на Траве, я выпил почти всю полуторалитровую бутыль. Виной тому была сильная сухость здешнего микроклимата: у меня быстро пересыхало во рту и начинало резать в глазах. Резь немного отступила, когда я остатками воды из бутылки смочил себе веки.

Подкрепившись, я достал из кармана свою находку. Белый обломок с одной стороны был идеально ровный, а другие его стороны образовались по линии слома. Ровная сторона содержала насечку из бороздок: четыре одинаковые, одна длинная, снова четыре одинаковые, снова одна длинная. Это чередование повторялось пять или шесть раз, и я не сразу в нём распознал миллиметровую шкалу. Увы, в моих руках был не загадочный артефакт, а обломок обычной ученической линейки. Я улыбнулся и бросил его на пассажирское сидение.

Тем временем стало меняться освещение того места, где я находился. Далеко впереди меня, там, где должен был быть горизонт, за серой завесой двигалось что-то очень большое. Нижние слои дымки стали темнеть, наливаясь синевой. И эта синева, поднимаясь от земли всё выше и выше, быстро превратилась в косматый полукруг, заполнивший собой всё лобовое стекло «копейки». Но на этом полукруг не остановился, а продолжил расти, пока не отпочковался от поверхности уже полноценным кругом. Наконец, огромное синее светило встало, залив траву и каменистые наросты ультрамариновыми лучами.

Мой лоб покрылся испариной. То ли от величественности зрелища, то ли от поднявшейся температуры воздуха. Я не понимал, от чего именно. Но одно я понимал точно – это не Исландия!

А синий цвет был уже повсюду. Он, хоть и разбавленный серым, заставлял постоянно щурить глаза, напоминая о моём детском отите, который тогда пытались вылечить синей лампой. В салоне стало невыносимо душно. Я вставил ключ в замочную скважину и завёл «копейку».

Ну и что мне теперь с этим делать? Обратиться в ближайшее отделение Академии наук? Или сразу в Роскосмос: «Здрасьте, я открыл Мир Синего Солнца! Где можно заполнить анкету?»

Да вот только открыл этот Мир не я, а Евгений Петрович! И кто знает, может быть, какие-то структуры с Земли уже давно присутствуют на Траве? Тогда почему эта «копейка» стоит не в секретном ангаре за тройным периметром охраны, а на окраине нашего Мухосранска? И если бы за этой машиной стояла какая-то реальная сила, власть и спецслужбы, то у меня не было бы ни малейшего шанса заполучить ключ от «копейки», не говоря уже о том, чтобы обладать им столь продолжительное время.

Нет, у тайны «копейки» явно неофициальный статус, а следовательно, и узкий круг посвящённых. Но надо было помнить, что эти посвящённые отравили соседку Евгения Петровича только за подозрение в причастности к пропаже ключа. А настоящий виновник до сих пор не наказан и продолжает нагло пользоваться плодами своего преступления!

Знают ли они обо мне? Если за машиной установлено постоянное наблюдение, то наверняка. Почему тогда не предпринимают активных действий? Ждут удобного момента? А может быть, они не такие уж и могущественные, может быть, они опасаются меня не меньше, чем я их?

Забавно, но страх за собственную жизнь даже оттенил всю невероятность того, что со мной произошло. Я недооценил инженерный талант старика! С ума можно было сойти, но созданный им телепорт работал на межпланетном уровне!

В научно-фантастических романах нам рассказывали, что для подобных путешествий в пространстве нужны большие запасы энергии. А тут – поворот ключа в замке зажигания старой машины, и ты оказываешься на неведомой планете, вращающейся вокруг синего солнца! В любом случае, масштаб изобретения потрясал!

Пришёл ли Евгений Петрович к этому результату целенаправленно или же тот стал побочным эффектом его научно-технических экспериментов? Создал ли он «копейку» один или работал в группе? Кем и на каком уровне курировался данный проект? Почему об открытии, которое по значимости можно сопоставить с изобретением двигателя внутреннего сгорания, ничего не знают люди? Вопросы продолжали сыпаться как из рога изобилия. И чем больше я их задавал сам себе, тем больше утверждался в мысли, что самостоятельно не стану осчастливливать человечество. И дело было даже не в печальном опыте Джордано Бруно или Галилея. Во мне всего лишь проснулся собственнический инстинкт. Я чётко понимал, что узкая группа лиц, владеющих монополией на закрытую информацию, легко выведет меня «за скобку», как только эту новую информацию от меня получит.

А к этому я был не готов. «Копейка» наполнила мою жизнь содержанием, о котором ещё совсем недавно я и не мог предположить. Поэтому я твёрдо решил, что буду использовать этот телепорт, пока обстоятельства неодолимой силы не помешают мне либо здесь, либо там!

Хоть участок Травы, осмотренный мной, разнообразием и не отличался, но изучать его следовало системно. И для начала нужно было составить карту местности. У меня ещё со студенческих времён сохранились листы миллиметровой бумаги формата А1. Я взял один лист и подогнул его края таким образом, чтобы осталась центральная часть размером А4. А затем сложенный лист я закрепил на жёсткой подложке с прижимом вверху. Получился рабочий планшет.

По мере картографирования, я планировал освобождать новую рабочую поверхность миллиметровки, подгибая уже обработанные её части. За единицу деления на местности я буду брать свой шаг, соответственно он будет равен одному миллиметру на карте. А первыми отметками на ней станут естественные ориентиры Травы – каменистые наросты-бугры.

Работа предстояла интересная, но ограниченная по времени. Похоже, что время «прыжка» на Земле и на Траве как-то синхронизировалось. В предыдущий раз я завёл «копейку» во дворе за два часа до восхода нашего солнца, и примерно через эти же два часа я был изгнан с Травы лучами синего гиганта. Значит, мне нужно будет пошевеливаться. Впрочем, впереди у меня было ещё пять дней, точнее, пять ночей, а это целых десять часов первобытных ощущений и эмоций!

В мой расширенный набор туриста вошли ещё солнцезащитные очки, налобный фонарик и мел. Мелом я ставил отметки на каждом каменистом наросте, после того как отмечал его на карте. Сначала я хотел использовать буквенно-цифровые обозначения, но потом отказался от этой идеи, так как не смог придумать систему, которая бы легла в основу нумерации. Дело в том, что бугры не стояли относительно прямыми рядами или по радиальным лучам, а располагались совершенно хаотично. Поэтому на ближние каменистые наросты, которые находились в зоне видимости «копейки», я ставил кружочки, а на все остальные – крестики.

Это нужно было ещё и для того чтобы не заблудится в тумане и понять: приближаюсь ли я к машине или, наоборот, удаляюсь. Саму же «копейку» на карте я разместил в самом центре и обозначил закрашенным прямоугольником шириной три и длиной восемь миллиметров. А рабочую зону карты я карандашом разделил на четыре одинаковых сегмента таким образом, что «копейка» оказалась ровно в перекрестье прицела. На обработку одного сегмента я планировал тратить один «прыжок». И как показал потом опыт, этого времени мне хватило впритык.

Хоть площадь сегмента была небольшая, но двигаться по нему быстро не получалось. Чтобы отметить первый бугор на карте, мне пришлось сделать два шага вправо от переднего правого угла кузова машины, а затем, повернувшись налево на девяносто градусов, пять шагов прямо. Этот первый бугор стал отправной точкой для нанесения на карту следующего бугра, и так далее.

Понятно, что все мои прямые шаги и повороты на девяносто градусов были условны относительно сторон света, но и лучшего метода у меня пока не было. Впрочем, когда уже нанеся с десяток бугров на карту, я решил обратным ходом проверить корректность своих отметок, то погрешность не превысила одного шага.

Данная точность меня вполне устраивала. Но что не устраивало, так это неудобство при работе с самой картой. Ведь, кроме планшета с ней мне приходилось держать в руках ещё и карандаш, мел и топор. Последний я постоянно клал на землю, когда делал отметку на миллиметровке, а потом и вовсе стал носить его подмышкой. Видимо, для нашей русской безалаберности не существовало ни земных границ, ни галактических. Я улыбнулся, подумав об этом, и стал про себя напевать: «Мы – дети Галактики».

Я уже почти закончил с первым сегментом карты, как нижние слои туманной дымки стали набирать знакомую синеву. Два ближних ко мне нароста я отметил на глаз и повернул в сторону «копейки». Хоть двигался я и быстрым шагом, но широченная волна ультрамарина всё же обогнала меня, и последние несколько метров мне пришлось пробежать уже в этом синем мареве.

Всё моё существо хотело теперь только одного: убраться отсюда, причём незамедлительно! Обе замочные скважины – дверную и в замке зажигания – мне пришлось нащупывать. Я не мог ничего толком разглядеть, так как щурился даже в очках.

Ввалившись в салон, я смачно хлопнул дверью, будто это могло спасти от жарких объятий чужого солнца. И «копейка» легко завелась, вынося меня в прохладу раннего земного утра.

«Родная, родная, родная земля…», – меня всё не отпускал лещенковский репертуар. Я пел про себя и тихо радовался, собирая в рюкзак свой походный инвентарь. Наверное, похожее чувство испытывали наши космонавты после каждого нештатного приземления.

Солнце ещё не начало всходить, и коробки домов за лобовым стеклом стояли тёмной безликой массой. Внизу этой развернувшейся панорамы, которая состояла из серых и нечётких объектов, я увидел светлое пятно с поразительно ровными краями.

Я пригляделся – это был белый прямоугольник. Только спустя секунду я понял, что смотрю на конверт, прижатый снаружи дворником к лобовому стеклу. Я быстро собрался, вынул ключ и конденсатор. Затем вышел из машины и осмотрелся по сторонам. Придерживая дворник, я осторожно достал конверт.

На пути домой мне, как и в предыдущие разы, никто не встретился. Но было как-то тревожно. Как же я проглядел конверт, когда садился в машину? Интересно, что в нём: квитанция о штрафе, рекламный буклет или чья-то дурацкая шутка? Или это всё же они – хранители «копейки», которые решились выйти из тени и предъявить свои условия?

Когда-то много лет назад я переписывался с одной девушкой, но сегодняшний конверт я вскрыл с большим нетерпением, чем тогда долгожданные её письма. Увы, записки с угрозами или предложениями конверт не содержал. Из него выпала одна небольшая чёрно-белая фотография. На старом снимке было портретное изображение десятилетнего пацана в советской школьной форме: неровно повязанный пионерский галстук, простое обычное лицо, светлые короткие волосы. Лишь угольки чёрных глаз выдавали непоседливый и своенравный характер их обладателя.

Я перевернул фотографию в надежде увидеть имя мальчишки или дату и место съёмки, но оборотная сторона содержала только одну надпись: «Найдите его».

Я долго всматривался в лицо этого ребёнка, тщетно пытаясь угадать в нём будущие черты знакомых мне людей. А потом пошёл от обратного и стал разглядывать в семейном альбоме групповые фотографии из своего школьного детства. И вначале я в этом пацане даже узнавал многих своих одноклассников, но более пристальное сличение в очередной раз убеждало меня в ошибке.

Я не знал кто изображён на фото и у меня не было даже предположений. Правда, мелькнула мысль, что я стал случайным адресатом в детском дворовом квесте, но я сразу её отмёл, ведь тогда на фотографии должен был быть современный ребёнок, который в этом квесте участвовал. А эта фотография была сделана в советское время, в этом я был уверен на все сто процентов!

Содержимое послания оставалось для меня до конца не расшифрованным, но сам факт письма однозначно говорил о том, что мне предлагают сотрудничество. Значит, участь Кислициной мне пока не грозила, по крайней мере, до получения нового конверта.

Надпись на фотографии можно было расценивать и как просьбу, и как приказ. Только сроки и способы выполнения данного приказа были непонятны, так же как и последствия его неисполнения.

Жаль, что на информацию отправитель поскупился: ни имени, ни даты, ни места. И при мысли о месте меня словно током ударило! Все эти персональные данные могли быть полезны только в одном случае – если человек потерялся здесь! А этого пацана на Земле не было! Видимо, в результате детской шалости или халатности взрослых, или того и другого, он остался на Траве! Вот почему мне послали его детскую фотографию – она была последней в буквальном смысле. И вот почему его имя, возраст и адрес не имели ни малейшего значения для поиска.

Но как так получилось, что Евгений Петрович не смог вернуть его обратно? Я внутренне содрогался, представляя, как этот ребёнок медленно умирал в чужом мире под палящими лучами синего солнца. Наверняка высушенные кости в истлевшем школьном костюме – это всё, что от него сейчас осталось.

Этот мальчик, похоже, был родственником, скорее всего сыном, кого-то из ближайшего окружения Евгения Петровича, их тех самых посвящённых хранителей тайны «копейки». И моим долгом перед стариком и его соратниками было найти хотя бы останки этого несчастного. Теперь моя исследовательская миссия на Траве дополнилась чисто человеческим содержанием. Я должен был вернуть земное на Землю!

По времени пребывания этот «прыжок» получился коротким, зато копилка моих знаний о мире Травы пополнилась существенным фактом.

«Копейка», как и раньше, встала на вершине пологой возвышенности. Я стал выходить из машины и тут же полностью увяз левой кроссовкой в жидкой грязи. Мне даже пришлось опереться на верх двери и крышу «копейки», чтобы вытащить левую ногу, которую потом так и пришлось оставить на весу. И в таком неудобном положении, держась на руках и правой ноге, я стал обозревать знакомый пейзаж.

Я смотрел на эту местность, которую измерял шагами в прошлый раз, и не узнавал её! Нет, каменистые бугры-наросты остались на своих местах. Но они потемнели, влажно поблёскивая, и на ближайших из них я не смог разглядеть своих отметок.

Туман, ранее имевший горизонтальную слоистую структуру, теперь повсеместно разрывался струйками вертикальных испарений. А всё пространство в зоне моей видимости превратилось в какую-то болотную жижу. Отчасти это было похоже на огромный натяжной потолок, который развернули и опустили на хаотично расставленные внизу колышки, а потом эту конструкцию сверху обильно залили грязевым раствором.

Теперь микрорельеф этого участка Травы читался особенно хорошо. Каменистые бугры были выступами более глубокой твёрдой породы, а пространство между ними являлось вогнутыми линзами сложной геометрической формы. В этих линзах и находился почвенный слой, на котором росла трава. Правда, траву в этот раз было видно только вблизи бугров, где её не скрыла жижа. А между буграми лежали грязевые ванны, и их поверхность слегка подёргивалась лёгкой рябью от ветра.

Сама трава тоже сильно изменилась. Травинки разбухли, увеличившись в толщине в несколько раз, и по форме стали похожи на бурые склизкие водоросли. И ожерелья из этого мочала теперь украшали каждый каменистый нарост.

Я впервые застал последствия дождя на Траве, точнее, ливня. Событие это, судя по ранее царившей здесь суши, было весьма редким. Но видимо, именно дождь был гарантом жизни на этой планете. Чахлая трава на многие дни вперёд насыщалась этой питательной влагой, чтобы потом бороться за каждую её молекулу с безжалостным синим светилом. Бороться каждый день от восхода и до заката, пока очередной ливень не принесёт живительное спасение.

Пучки набухшей травы выглядели омерзительно, но я поневоле проникся уважением к этой инопланетной форме жизни. И она того стоила!

Остаток земной ночи я провёл в раздумьях. Пожалуй, стоило пропустить пару «прыжков» и хорошенько отоспаться, пока синий гигант будет там выпаривать болото. В походный набор придётся включить резиновые сапоги – пусть постоянно лежат в машине, ведь метеопрогноз по Траве мне никто не даст. Ещё нужно будет приобрести универсальный промышленный маркер с толщиной линии миллиметров десять. И уже с ним снова приступить к картографированию местности по сегментам. Мел, как показал опыт, не годился для нанесения долговременных отметок. И так, в практических мыслях, я задремал.

Разбудил меня телефон. Звонили с работы и просили выйти, если самочувствие позволяет. Самочувствие было не очень. Я пообещал, что зайду во второй половине дня после приёма в поликлинике. Отбив звонок, я встал, умылся и через силу позавтракал.       Больничный я закрыл, хоть терапевт и осталась недовольна моим состоянием. На работе каждый встречный так же сообщал, что выгляжу я неважно. А некоторые из сотрудников даже старались сократить время контакта со мной до минимума. Видимо, они посчитали меня носителем какой-то серьёзной инфекции.

В разгребании недельных завалов я не очень-то помог своему отделу. И голова, и руки у меня были не на месте. Наконец, коллеги надо мной сжалились и отпустили домой отлёживаться.

Как обычно, я поднимался к себе на четвёртый этаж пешком по лестнице. И подходя к родной двери, я с неприятным изумлением обнаружил у себя одышку. Плюхнувшись на мягкий верх обувника в прихожей, я с минуту сидел, переживая новые и нерадостные для себя ощущения. Я действительно был разбит, как после тяжёлой продолжительной болезни. И лучшего лекарства, чем сон, я придумать в данной ситуации не смог. Я дополз до кровати и, кое-как раздевшись, повалился на неё.

Проснулся я в два часа ночи. Из-за предыдущих «прыжков» мои циклы сна и бодрствования совсем сбились. Спать уже не хотелось, но и отдохнувшим я себя тоже не чувствовал. Я пошёл на кухню и сделал себе кофе.

С дымящейся кружкой я стоял на балконе и смотрел на «копейку». Было прохладно, и кофе быстро остывал. Я смотрел на этот кусок старого железа с непостижимой начинкой и понимал, что значимей его в моей жизни сейчас ничего нет. Подобно наезднику, который подходит к стойлу своего коня, чтобы сказать об отмене привычной прогулки, я так же своим выходом на балкон как бы извинялся перед «копейкой», негласно обещая ей всё наверстать.

Я вернулся в комнату и, сидя на кровати, пытался понять причины своего состояния. Скорее всего, шла реакция организма на новые внешние условия, то есть на Траву. Состав тамошнего воздуха, уровень радиации, наличие бактерий и микроорганизмов – обо всём этом я задумался только вот-вот. И вопрос о безопасности пребывания на Траве оставался открытым во всех смыслах.

Что мне каждый раз теперь облачаться в противогаз и костюм РХБЗ? Так я в нём сварюсь как пельменный мясной катышек, если замешкаюсь перед восходом синего солнца! Да и защита мне требовалась, прежде всего, от теплового воздействия.

Я переместился к компу, и после загрузки он выдал мне нужную информацию. Цены на подобную амуницию были основательные, но один выходной костюмчик я всё же мог себе позволить. Проблема была лишь в том, что независимо от стоимости все теплозащитные костюмы были рассчитаны на кратковременное пребывание в зоне действия высоких температур. Тогда как быть с изучением дальних участков Травы? Ведь в «колумбовом» порыве я уже заготовил целую портянку миллиметровки!

Очевидно, что перемещение пешком сильно ограничивало зону моих исследований на Траве. Эх, если бы «копейка» передвигалась ещё и естественным для автомобиля способом! Наверняка Евгений Петрович сохранил эту функцию в машине, но как мне её активировать? Поменять конденсатор на какой-нибудь трансформатор или найти секретный тумблер? А если своими «умелыми» ручками я запущу процесс самоуничтожения машины вместе с «мастером» на борту?

Ответ на мои невесёлые вопросы пришёл неожиданно: интернет-браузер автоматически сменил обои в стартовом окне, и я увидел горный серпантин, заполненный участниками велогонки.

Велосипед, а нужен был складной, я ещё не приобрёл. Впрочем, он пока и не требовался. В эти пару-тройку часов я собирался восстановить отметки, которые были смыты ливнем с каменистых наростов в первом сегменте карты. Промышленный маркер я купил белого цвета, и с помощью фиксирующего прижима на его колпачке работать стало гораздо удобнее.

На этот раз я отказался от идеи наносить абсолютно все наросты-бугры на карту, а решил отмечать только визуально крупные. Таких в первом сегменте оказалось с десяток. От крестиков-ноликов также пришлось отказаться, а применить числовую нумерацию, где первым числом был номер сегмента карты, затем следовал разделитель – точка, а вторым числом был условный порядковый номер объекта при движении по местности по принципу каретки печатной машинки.

Что ж, синее солнце потрудилось здесь на славу – местность снова стала проходимой. Лишь пучки травы были по-прежнему толще обычного и походили на провяленные морские водоросли.

Я быстро закончил с маркировкой наростов в первом сегменте и перешёл на второй, который находился слева от передней части машины. Теперь на карте рядом с закрашенным квадратиком я вписывал ещё и его порядковый номер. Работа продвигалась споро. Небольшие паузы возникали, когда требовалось принять решение: отмечать конкретный бугор или всё же он недостаточно крупный на фоне остальных своих собратьев. В итоге, во втором сегменте набралось тринадцать таких отметок.

Времени оставалось ещё достаточно. Я неспешно вернулся к машине и оглядел фронт проведённой работы. Даже сквозь дымку белый маркер был отлично виден на тёмной поверхности наростов. И я почувствовал себя кладовщиком после успешно проведённой инвентаризации.

Не садясь в машину, я с аппетитом перекусил, привалившись к её левому переднему крылу. Затем я сел в «копейку» и стал ждать. Я уже не мог отказать себе в удовольствии посмотреть первую часть грандиозного «ультрамарин-шоу»!

Что-то неладное творилось с моим здоровьем. На родной планете у меня начинались ломки как у наркомана. Зато на полях чахлой травы, изъеденных каменистыми наростами, я чувствовал себя хорошо. «Доктор, я подсел на Траву!» – мне только и оставалось, что шутить над самим собой.

Стыдно признаться, но чтобы превозмочь упадок сил я как подросток стал пить энергетические напитки. Впрочем, сил мне это не прибавило, а вот концентрация кофеина, который я получал ещё и традиционным способом, превысила в организме все предельно-допустимые нормы. Расплачиваться за это пришлось нарушением сна, отсутствие которого я заполнял интернетом.

Подходящий велик я нашёл на сайте бесплатных объявлений. Созвонившись с его владельцем, я решил пока взять паузу, за время которой продавец может стать сговорчивее по цене. Первоочередной моей задачей на Траве было картографирование третьего и четвёртого сегментов позади машины, и велосипед здесь ещё не требовался, к тому же предложение этих подержанных двухколёсных друзей явно превышало спрос на них.

Осколок ученической линейки я нашел как раз на склоне позади машины, значит, поиски останков мальчика нужно будет сначала вести в этом направлении. Сектор впереди «копейки» представлялся, конечно, более перспективным для исследований. Там и трава росла гуще, и каменистые наросты встречались чаще. Но и вернуться к нему было никогда не поздно.

Фотографию школьника я положил в нагрудный карман походной рубашки, хоть и понимал, что узнавать по снимку будет не кого. Также я приготовил два больших чёрных пакета из пластика. Для прочности и большей светонепроницаемости я вложил один пакет в другой. В этой таре я и планировал привезти то, что осталось от детского тела. А отчитаться о выполненном заказе я думал тем же способом – письмом в конверте под дворником «копейки».

Меня не было здесь несколько дней, и трава успела приобрести тот самый вид, который запомнился мне в момент нашего знакомства. Тонкие пожухлые травинки снова мотались ветром в разные стороны. За этот «прыжок» я планировал обработать оба задних сегмента, и задача была реальной по исполнению. Настроившись, я энергично выпрыгнул из машины.

Я дал себе пару секунд, чтобы полюбоваться результатами своей предыдущей работы. Но увиденное заставило меня лишь плотнее сжать пальцы на топорище. Все каменистые наросты с моими маркерными отметками были чем-то исполосованы!