Майкл постепенно возвращался к жизни, словно оттаивал. И это было больно. Как когда затекшую ногу начинает колоть или сводить. Все началось в церкви: приступ ярости, который побудил его выплюнуть вино на Роберта Уинтера, разломил лед, сковывавший его. А потом появилась Вера Стэнхоуп, большая, теплая и великодушная, и продолжила этот процесс. Теперь он стал нервным, суетливым. Не мог больше сидеть в своей хижине и ждать, пока все случится само.

– Что я могу сделать? – спросил он, вставая, чтобы проводить инспектора. – Я хочу помочь.

Она помедлила, и он затаил дыхание, в ужасе ожидая какого-нибудь снисходительного ответа. Предоставьте это нам. Я дам вам знать, если что-нибудь придет в голову. Молчание длилось так долго, что он подумал, что она не ответит никогда. Она вышла на улицу, а он все ждал.

– Мэнтел, – сказала она наконец. – Он все еще участвует в общественной жизни деревни?

– Насколько я знаю. Я почти ни с кем не общался с тех пор, как Пег… – Ему стало стыдно признать, насколько он отдалился от всех. Он никогда никуда не ходил. До выходки в церкви и похорон Джини он выбирался из дома только раз в месяц подстричься, и то днем, в рабочее время, когда в парикмахерской никого не было.

– Было бы полезно узнать, чем он занимается. Не только в плане работы. Например, есть ли у него женщина, в этом его замечательном доме? Со мной люди, может, и не будут общаться, а с вами поговорят.

– Вы с ним говорили?

– Пока нет. Конечно, я поговорю, но для начала я хочу знать, с чем имею дело.

– Думаете, это он убил свою дочь? – От этой мысли у Майкла закружилась голова. Вера к этому вела?

Она не ответила. На какой-то момент она застыла в дверях, потом сказала совершенно по-деловому:

– До свидания, мистер Лонг, – помахала и вышла на улицу.

В обед он собрался в деревню. Он не стал надевать костюм, в котором был в церкви, но тщательно выбрал одежду, как актер, который хочет произвести правильное впечатление своим нарядом. Ему хотелось, чтобы было удобно. Удобно и комфортно, как в те старые добрые времена, когда Эбигейл Мэнтел была жива, а Джини – свободна. Он выбрал пару вельветовых брюк с застывшим пятном лака на коленке и светло-коричневый свитер в рубчик. Поверх надел ветровку, потому что дождь все еще моросил по окну. На улице он немного повозился с ключами, запирая дверь, но обычной паники не было. Он вышел на площадь мимо кучки репортеров, держа спину ровно, а голову – высоко.

Перед дверью в «Якорь» он остановился и подивился перемене, которая с ним произошла. Затем открыл дверь и почувствовал все тот же запах, который был здесь всегда. Хмель и сигары – Барри, муж Вероники, курил толстые короткие сигары, – лак для дерева и жареная еда с кухни, хотя сегодня никто не ел. Вероника стояла за стойкой, а Барри, худощавый рыжий мужчина с глазами, как у рыбы, сидел со стороны посетителей на одном из высоких стульев. Он был самым ленивым человеком из всех, что Майкл знал. Ходили слухи, что он умирает от какой-то редкой болезни, но Майкл слышал эти слухи пятнадцать лет назад, а Барри все еще был жив, все еще держал бар на плаву и подслушивал все сплетни, как баба. На вывеске было его имя, но все знали, что на самом деле делами руководит Вероника.

Она первой заметила Майкла. Она посмотрела на него, не прекращая полировать бокал, и улыбнулась ему быстрой вежливой улыбкой, как улыбаются незнакомцам, туристам, которые заходят пообедать. Потом она поняла, что это он. На минуту она удивилась, словно не поверила своим глазам.

– Привет, дорогой, – сказала она. – Как обычно?

Столько лет прошло, а она помнила, что он обычно брал. Настоящая хозяйка. На ней была белая блуза из какого-то шелковистого материала, сквозь которую просвечивал белый бюстгальтер. Вдруг он вспомнил, что она ему нравилась, даже когда Пег была жива. Но нравилась иначе, чем Эбигейл Мэнтел. В конце концов, все мужчины одинаковы, разве нет? И для чувства стыда, свернувшегося внизу живота, вовсе нет причин.

Вероника смотрела на него в упор.

– Тикстонс, правильно, дорогой?

– Да, пожалуйста, – ответил он.

Барри покрутился на пластмассовом сиденье, как будто ему было очень тяжело сидеть. Он всегда был любопытным и обычно сидел, наполовину развернувшись к двери, чтобы видеть, кто пришел. Увидев Майкла, он чуть не свалился со стула.

Майкл медленно подошел к нему. Что-то это ему напоминало. Один из тех вестернов, которые он любил смотреть в детстве. Он был старым шерифом, вернувшимся в родной город в последний раз, чтобы встретиться с негодяем. Вот он, покачиваясь, входит в салун. Показать народу, что он вернулся, что он все еще жив.

Вероника поставила пинту перед ним.

– За счет заведения, – сказала она. – Добро пожаловать домой, дорогой.

– Когда похороны? – спросил Барри, глядя на него широко раскрытыми немигающими глазами. – Твоей Джини, я имею в виду.

Он никогда не станет настоящим сплетником, подумал Майкл. Никакого такта. Никакой проницательности.

– Уже прошли. Я не хотел шумихи. – Он смотрел на Веронику. Если Барри продолжит в том же духе, он может не удержаться и врезать ему. Лучше не обращать на него внимания, и он заткнется. Похороны организовал тюремный капеллан, молодая женщина такого низкого роста, что было трудно относиться к ней не как к ребенку. Они решили кремировать. Он не мог себе представить, каково это – быть похороненным, и в последний момент подумал, что для Джини это тоже было бы неправильно. Наверное, она тоже терпеть не могла тесные, удушающие пространства. Капеллан сидела рядом с ним.

Начальник тюрьмы, приходивший к нему домой, читал Библию. Пришли еще пара женщин, которых он не узнал. Он решил, что они были служащие тюрьмы, может, учительницы. Симпатичные, в костюмах. В конце службы капеллан положила руку на его ладонь, и его это поразило. Не только прикосновение – хотя оно само по себе вызвало оторопь, после столь долгого отсутствия какого-либо физического контакта. Но ее рука выглядела точь-в-точь как рука Джини, с тонкими пальцами, но сильная, несмотря на то, что женщина была такая маленькая. На ней даже было серебряное кольцо, очень похожее на кольцо, которое было у Джини. В этот момент он впервые почувствовал, как подступили слезы.

– Жалко, что ты мне не сказал, – сказала Вероника. – Я была бы рада прийти. Ты знаешь, Джини мне очень нравилась.

– Ну, да. – Майкл снова почувствовал, что вот-вот расплачется. – Я плохо соображал.

– Говорят, она не совершала убийство… – Барри питался сплетнями. Возможно, именно поэтому он был все еще жив. Из-за нежелания что-нибудь пропустить. Из-за удовольствия вывалить все на кучку завсегдатаев, которые собирались в баре каждый вечер. Он сидел с приоткрытым ртом и тяжело дышал. Непонятно, что вообще Вероника в нем нашла.

Она заговорила прежде, чем Майкл успел придумать ответ.

– Конечно, Джини не убивала ту девочку, – твердо сказала она. – Никто из нас ни на секунду в этом не сомневался.

Майкл встретился с ней взглядом. Он надеялся, что она не догадывалась, о чем он думал.

– Я подумал попробовать больше бывать на людях. Нельзя же вечно валяться дома. – Он опять обращался только к ней.

– Совершенно верно, милый. Еще пинту?

Он с удивлением заметил, что его стакан уже почти опустел. Он кивнул и протянул ей через стойку десятифунтовую купюру.

– Налей себе что-нибудь, – сказал он. – И Барри тоже.

В пабе было тихо. Дождь за окном почти перестал, и небо прояснилось. В углу под потолком заблестела паутина, невидимая в темноте. Барри зажег сигару, надул щеки и с силой выпустил дым.

– Ну, – сказал Майкл. – Что тут у вас происходило? – Он с трудом узнал свой собственный голос. Он звучал весело. Не как у человека, который неделю назад похоронил свою единственную дочь. – Что я пропустил? Слышал, в прошлом месяце во время шторма выходил спасательный катер.

– Рыболовецкое судно из Гримсби, – сказал Барри. – Двигатель сломался.

– Жертвы?

– Нет. Всех спасли.

– Хорошая работа, по такой-то погоде.

Майкл постарался не думать об операции. Если бы он представил себя там, услышал надрывный звук мотора, ветер и скрип дерева, почувствовал бы вкус соли и дизеля, он бы со всей силой ощутил, как соскучился по работе на катерах.

Барри снова вернулся к сигаре, посасывал ее, втягивая щеки и тараща глаза. Майкл молча ждал.

– Кит Мэнтел пытается собрать деньги на надувную шлюпку, – сказал наконец Барри. – Для работы у берега. Вытаскивать рыбаков, севших на мель на иле. Детей, заплывших слишком далеко. – Упоминание о Мэнтеле было наполнено ехидством. Больше всего Барри нравилось провоцировать других. Он хотел посмотреть, какая последует реакция.

Майкл потягивал пиво и, казалось, размышлял над ответом.

– Логично. На такой будет быстрее работать. И дешевле. Больше толку на мели. Значит, Кит все еще тут всем заправляет? – Кит. Как будто они были приятели. Закадычные друзья.

– Без его сборов было бы не обойтись. – Обходились как-то до него, подумал Майкл, но только кивнул в знак согласия.

– Кто-то должен заниматься финансами.

– Что-то ты по-новому запел, – резко ответил Барри, разочарованный отсутствием ожидаемой реакции. – Я думал, ты его терпеть не можешь.

– Ну да. Может, чему научился под старость.

– Он проводит у себя дома кампанию по сбору средств, – Барри был в отчаянии. – Могу продать тебе билет.

– Знаешь что, Барри, а продай мне два. Думаю, я приду с другом.

– Да ты шутишь!

– Вовсе нет. Дело благое.

Барри не знал, что сказать, и снова засунул в рот сигару.

– Кит все еще живет в Старой часовне? – спросил Майкл.

– Да, – осторожно сказала Вероника. – Он все еще там.

– Все думали, он оттуда съедет после трагедии с дочерью, – Барри попробовал зайти с другого угла. Майкл подумал, что он как те противные дети, какие есть в каждом классе, которые хамят и издеваются, пока их не поколотят. А потом начинают рыдать, пока не прибежит учитель. – Но в итоге остался. Сказал, что ему нужны воспоминания.

– Ну да, – сказал Майкл. – Я понимаю. – Его же воспоминания о Джини в их старом доме на берегу были неприятными – ссоры, мрачное молчание, рыдания музыки, сочащиеся из-за закрытой двери. Он завидовал воспоминаниям Мэнтела. – Он там один живет или с женщиной?

– Конечно, с женщиной, – Барри неприятно хихикнул. Вероника посмотрела на него предостерегающе, но он не обратил внимания. – Ты же не думаешь, что Кит долго продержится один. Эту зовут Дебора. Дебс. Актриса. Он так говорит. Блондинка. Симпатичные буфера. Молоденькая, в дочери ему годится.

На этот раз Майкл не сдержался:

– Ему всегда нравились молоденькие.

Барри всерьез задумался.

– Не всегда, – ответил он. – Ему нравятся высокие, худые. И красотки. Но за эти годы была и парочка постарше.

– Ты как будто о животных на рынке рассуждаешь, – Вероника неожиданно разозлилась. Она не была феминисткой, так что для ее раздражения были другие причины. Майкл подумал, что она, в отличие от Барри, вряд ли так быстро поверила, что он якобы переметнулся в лагерь сторонников Кита Мэнтела.

– И сколько он уже с этой Дебс? – спросил Майкл.

Барри посмотрел на жену, чтобы она подтвердила.

– Полгода? Что-то около того. В общем, она все время торчит в деревне. Наверное, скучает, пока Кит на работе. Проводила у нас много времени.

– Он все еще в том же бизнесе?

– Я до сих пор не понимаю, в каком он бизнесе. Он толком не говорит. Недвижимость, досуг. Под этим можно понимать все, что угодно. Мы вот держим «Якорь», так что это тоже недвижимость и досуг, если подумать. – Похоже, он сделал это умозаключение давно и считал, что оно звучит очень умно. Ждал, что его оценят.

– Ты прав, – Майкл слегка улыбнулся. – Так и есть.

– Налить тебе еще пинту? – спросила Вероника. Она стояла к нему спиной, ставила на место бокалы и говорила с ним вполоборота. Полоска бюстгальтера на спине была очень тонкой, всего один крючок, прикинул он. В молодости он бы справился с ним за пару секунд.

Третья пинта была соблазнительной идеей, но он покачал головой. Были дела. Он снова подумал о том, как все изменилось. Он отказывался от выпивки, и впервые со смерти Пег у него были дела.

– Лучше пойду домой, – сказал он. – Не хочу перебрать в первый же вечер. – Он ухмыльнулся, показывая, что шутит, что на самом деле с ним все в порядке. Он вытащил из кармана куртки кошелек. – Ну, сколько стоят эти билеты на спасательную шлюпку, которая вернет меня к жизни?

Барри соскользнул со стула и исчез в комнате за стойкой, чтобы принести билеты. Вероника нагнулась к нему через стойку, и он почувствовал запах ее шампуня. Она прошептала:

– Ты же знаешь, что делаешь, да, дорогой? Ты же не собираешься устроить скандал?

Не удержавшись, он похлопал ее по руке, как капеллан тогда, в крематории.

– Не волнуйся за меня. Я точно знаю, что делаю.