Когда они вернулись из Пойнта, на улице было темно, и двери мастерской были заперты на замок. На площади было пусто, как будто уже наступила полночь. В доме Эмма вдруг почувствовала себя в безопасности. Она испытала такое же облегчение, как, когда приходила с работы, снимала туфли и заваривала чай. Может, в этом все дело, подумала она. Я слишком много времени провожу в этом доме и разучилась его ценить. Может, пора возвращаться на работу.

Джеймс проснулся. Он зашторил окна в гостиной и зажег камин. Стены гостиной были выкрашены в темно-красный и увешаны большими картинами в золоченых рамах, которые, по его словам, он унаследовал от предков. Ему это нравилось. Когда они вошли, он сидел на кожаном диване и читал газету, но встал и взял Мэттью, подняв его над головой.

– Долго вы гуляли, – сказал он. В его голосе не было беспокойства, и ей стало обидно. По улицам разгуливал убийца, а ему было все равно. Он стоял, прислонившись к подоконнику, смотрел на комнату и весь сиял.

– Мы ездили к Венди.

– Она наверняка обрадовалась.

– Она считает, что человек, убивший Эбигейл Мэнтел, все еще может жить среди нас.

Он нахмурился.

– Думаю, это возможно. Ты снова думаешь обо всем этом кошмаре? Конечно, я не представляю, каково это.

Она была удивлена и тронута, подошла к нему и поцеловала его в лоб.

– Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось, – сказал он. – Ни с тобой, ни с Мэттью.

– Я знаю.

– Может, я приготовлю ужин? Уложи ребенка спать и приходи сюда.

Может, так и лучше, подумала она. Может, оставить фантазии о Дэне. В конце концов, он импульсивный и непредсказуемый, и даже не симпатичный, если подумать всерьез. Они могли бы быть счастливы вместе. Она могла бы пойти на небольшие уступки, ходить с ним добровольно в церковь, больше интересоваться его работой, регулярно проявлять инициативу в плане секса, пусть и без особых фантазий. А он будет о них заботиться. По какой-то причине она была уверена, что может ему доверять. Он бы согласился, чтобы она вернулась к преподаванию, хотя эта идея ему не особенно нравилась. Их брак мог бы быть спокойным, без ссор. И они могли бы быть не менее счастливы, чем большинство их друзей. Этого ей хотелось? Заслуживала ли она это?

Когда она уложила Мэттью и спустилась, Джеймс был на кухне. Он стоял у стола и нарезал лук и чеснок, настолько сосредоточившись на процессе, что не услышал, как она подошла. Он переоделся в джинсы и тонкий шерстяной пуловер. Пуловер был надет на голое тело, и со странным волнением Эмма поймала себя на мысли о том, как ткань, должно быть, покалывает его кожу. Она подошла к нему со спины, и ее рука скользнула под джемпер, пальцы обрисовали рельеф его позвонков и нырнули под пояс джинсов. Он повернулся, все еще держа нож в одной руке, а в другой – головку чеснока, обезоруженный. Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, скользнул кончиком языка по векам.

– Брось это, – сказала она. – Потом приготовим. – Это был эксперимент. Получится ли забыть фантазии о Дэне Гринвуде и научиться жить реальностью? Тихой домашней жизнью?

Джеймс потянулся назад, чтобы положить чеснок и нож на стол, руки оказались за спиной, словно связанные. Он, не переставая, целовал ее, и на какое-то мгновение она почувствовала, как расслабляется.

Потом в дверь постучали. Три тяжелых удара. Казалось, в тихом доме зазвучало эхо. Эмма сразу же представила себе за дверью Веру Стэнхоуп. Она была уверена в том, что это Вера, представила себе, как она стоит, расставив ноги, атакуя дверь всем своим весом.

– Можем не отвечать, – несмело сказал Джеймс. Эмма знала, что это было бы слишком дерзко для него, к тому же он и так был немного смущен своим пленением.

Она помогла ему.

– Нет. Если это Вера Стэнхоуп, она не уйдет. Будет стоять там всю ночь, если нужно, потом достанет ордер и выбьет дверь.

Эмма была так уверена, что за дверью увидит инспектора, что почти почувствовала себя обманутой. Она планировала сыграть ярость. Вы понимаете, что мой ребенок спит? Я уже сказала вам все, что знала.

Но человек, стоявший на пороге, был выше, чем Вера Стэнхоуп, лучше сложен, почти спортивного вида. Он стоял спиной к входу и смотрел на площадь. Его длинные волосы были спутаны. На нем была тонкая ветровка, в ногах стоял маленький рюкзак. Этого человека она никак не ожидала увидеть.

– Крис. Что ты здесь делаешь?

Он повернулся к ней лицом. Все то же задумчивое выражение, которое появилось у него в университете. Она думала, это наигранная мина, способ привлечь женщин, но оно, похоже, стало для него привычным. Под глазами у него залегли тени, и в свете фонаря черты лица выглядели более резкими, чем обычно.

– Приехал повидать сестру, конечно, – сказал он. Он нагнулся и быстро чмокнул ее в щеку ледяными губами. – Надеюсь, у вас тут есть пиво. А то придется отправить Джеймса на поиски. Я ехал весь день. Чувствую себя ужасно.

– Как ты сюда добрался?

– На последнем автобусе из Халла. Черт знает сколько времени пилил.

– Надо было позвонить. Я бы за тобой приехала.

– Я не верю в машины. – Он рассмеялся. Она не могла понять, была ли это шутка, чтобы оправдать его неудобные привычки, или он смеялся над ней за то, что она восприняла его всерьез. Она никогда не знала, как на него реагировать. Хотя Эмма была старшей, она всегда чувствовала себя униженной его интеллектом. Пропасть между ними стала еще шире после смерти Эбигейл. И они не пытались ее сократить.

Она осознала, что все еще стоит в проходе, не пуская его в дом, и отошла в сторону.

– Проходи. Джеймс готовит ужин. Я уверена, пиво найдется.

Кухня была в дальней части дома, и она провела Криса внутрь. Днем здесь было темно и угрюмо, но сейчас, после уличной прохлады, кухня казалась теплой и даже гостеприимной. Джеймс снова взялся за лук. Он нарезал луковицу на тонкие, почти прозрачные полукольца.

– Еды хватит на троих? Посмотри, кто пришел к нам на ужин. – Ее голос зазвучал неестественно весело. Она не могла толком понять, как они относились друг к другу. Они общались довольно любезно, но однажды, на минуту забывшись, Джеймс сказал ей, что считает ее брата заносчивым. И это правда, подумала она. Иногда казалось, что Крис презирает весь мир, за исключением, возможно, пары нобелевских лауреатов.

Джеймс оторвался от разделочной доски. Видимо, он услышал голос Криса из прихожей и заранее подготовил ответ.

– Конечно, – сказал он. – Рад тебя видеть. – Он секунду помедлил. – Роберт и Мэри знают, что ты здесь? Мы могли бы их тоже пригласить.

– Господи, нет. – Крис пришел в ужас. – Прежде чем с ними увидеться, мне нужно хорошенько отоспаться.

Джеймс скинул лук с доски на сковородку.

– В холодильнике есть пиво, – сказал он. – Достань и мне тоже.

Когда Крис повернулся к ним спиной, Джеймс закатил глаза и скорчил гримасу. С чего бы это? Из-за отношения Криса к родителям или из-за разочарования от того, что вечер наедине потерян? Эмма не поняла.

Пока Кристофер пошел наверх принять душ, она накрыла стол и зажгла свечи в маленькой узкой комнате, дверь в которую вела прямо из кухни. Джеймс готовил салат. Он осторожно посетовал через открытую дверь:

– Ну, правда. Крис мог бы хотя бы предупредить. Мы могли быть заняты. Кто вот так вот является на порог?

– Он зацикливается, – сказала она. – Решил нас навестить, вот и все. Принял решение и уже не думал ни о чем, кроме как о дороге.

Кристофер всегда был таким, даже в юности. Циклился на предмете или проекте. Отдавал все свои силы. Всем остальным занимался поверхностно, отстраненно, и учителя знали, что в мыслях он где-то не здесь. Фиксация заканчивалась так же внезапно, как начиналась, и он переключался на что-нибудь другое – динозавров, или гравитацию, или какого-нибудь композитора. Его помешательство на птицах длилось неожиданно долго. Возможно, теперь ему надоели и тупики, и он приехал сюда.

В свое время они решили, что его неожиданные увлечения связаны с эксцентричностью ученого ума. Теперь Эмма задумалась, когда же начались эти фиксации. После переезда в Элвет или после убийства Эбигейл? И так ли они безобидны, как казались тогда, или указывают на более глубокие расстройства? Она пожалела, что не приложила больше усилий, чтобы понять его, когда они жили дома вместе, и решила, что его появление было хорошим знаком. Еще не поздно узнать его получше.

Сначала они ели молча. Ветер почти стих, но Эмма все равно его слышала, даже фоном. Она сделала пару попыток завязать разговор, спросила Кристофера насчет его работы, квартиры в Абердине, но вскоре поняла, что он вымотан. Он сидел, положив левый локоть на стол, подперев ладонью голову, правой держал вилку и запихивал пасту в рот. Она видела, что Джеймсу это не нравится. Он был помешан на застольном этикете. Периодически веки Криса закрывались, потом он вздрагивал, просыпался и какое-то время таращился на них широко открытыми глазами, как будто забыл, кто они. Он выпил пиво и почти всю бутылку красного австралийского вина. Эмма размышляла, какие трудности могли привести его обратно домой. Может, подсел на наркотики? Может, так ведут себя во время ломки? Она понятия не имела. Возможно, его депрессия – она подумала, что он, возможно, действительно в депрессии, – вызвана окончанием какого-нибудь любовного романа. Она и не думала, что приезд Криса в Элвет может быть связан с Эбигейл Мэнтел.

Они перешли к сыру и фруктам. Джеймс мягко сказал ему:

– Слушай, ты явно устал. Ложись спать, когда захочешь. Мы не обидимся.

– Нет! – Кристофер снова дернулся и мотнул головой. – Нельзя. Еще рано спать.

– Ну а я, думаю, пойду. Мне завтра рано вставать. – Он многозначительно посмотрел на Эмму. Может, он думал, что они продолжат с того, на чем остановились, когда Крис их прервал.

– Я тоже скоро пойду. – Но она постаралась, чтобы в голосе не звучало обещаний. К тому же она его знала – как только Джеймс ляжет в постель, сразу же заснет.

Она подождала, пока он поднимется, принесла еще вина из кухни, открыла и налила каждому по бокалу. Она не выпивала столько с тех пор, как узнала, что беременна. Но раньше ей никогда не приходилась играть роль старшей сестры. Ребенком она больше нуждалась в поддержке. А Крис был независимым, замкнутым.

– Что случилось, Крис? – спросила она. – В чем дело?

Он впервые за вечер выпрямился и посмотрел ей прямо в глаза.

– Ты не понимаешь? – он сказал это жестко, грубо. – Серьезно, ты настолько тупая, что так и не поняла?

Она почувствовала, как ее глаза наполнились слезами.

– Прости меня, – сказал он. – Я в раздрае. Не спал с тех пор, как все это началось снова.

– Что? – резко спросила она. – Что началось?

– Эбигейл Мэнтел. Все это.

– О самоубийстве Джини написали только вчера. – Она не понимала, что происходит.

– Конечно, я не из-за этого приехал, – ответил он. – Все началось задолго до этого. В «Гардиан» опубликовали заметку. О ней говорят уже много недель.

– Я не знала, что она что-то для тебя значила.

Она вспомнила, как в тот вечер, когда она нашла тело Эбигейл, они вдвоем смотрели из окна его спальни на залитых лунным светом людей, которые несли носилки. Вроде бы тогда он не казался опечаленным. Или она была слишком поглощена своей ролью в этой драме и поэтому не заметила?

– Она значила все, – ответил он. – Когда-то.

– Ты же был маленький.

– Четырнадцать лет, – сказал он. – Склонный к одержимостям.

– Ты же не встречался с ней? – Эбигейл считала ниже своего достоинства общаться с парнями их возраста. И уж точно ни за что бы не снизошла до того, чтобы пойти на свидание с кем-то вроде Криса.

– Нет, – сказал он. – Ничего такого.

– А что тогда?

– Я следил за ней. Повсюду. Все то лето. – Он уставился на бокал. – Это началось, когда мы встретились там, в Пойнте. Когда ты с ней впервые заговорила. Мы только что переехали. Папа вытащил нас покататься на велосипедах. Помнишь?

– Мы ели мороженое.

– Да! – он чуть ли не закричал. – Да!

– А Эбигейл приехала на машине отца и вышла познакомиться.

– Тогда все и началось. Я не мог перестать о ней думать. В прямом смысле. Я просыпался с мыслями о ней, она была со мной, в моей голове весь день, а по ночам она мне снилась.

– Она была твоим проектом на лето. – Ее испугала его страсть, и она надеялась перевести все в шутку, но он ответил серьезно.

– Нет. Проекты – это для ума. Эбигейл была больше, чем проект. Я даже сейчас не могу объяснить. Я не жду, что ты поймешь. Посмотри на себя. Ты замужем, мать, слишком разумная для фантазий.

– С браком фантазии не заканчиваются, – сказала она очень тихо. Но он все равно не слушал. Она вдруг подумала: Если бы Эбигейл меня сейчас слышала, она бы изобразила, что ее тошнит. Слишком банально. Слишком слащаво. Впервые за долгие годы она почувствовала, что соскучилась по девочке, которая, несмотря на все последующие в этом сомнения, была ее настоящим другом.

Он продолжил.

– Знаешь, я так и не смог от этого избавиться. Если бы она не умерла, наверное, я смог бы двигаться дальше, преодолеть это. А так – я застрял. Страсть, которая никогда не удовлетворится. Фантазия, которая никогда не исполнится. – Он попытался улыбнуться. – Безумие, да?

Он потянулся за бутылкой вина. Она заметила, что его рука дрожит.

– Ты знаешь, что у меня никогда не было девушки? Настоящей. Были какие-то периодически, на одну ночь. Обычно когда напивался. Обычно рыжеволосые. Но ничего больше.

Какое-то время Эмма молчала. Она посмотрела на него через стол, не зная, как реагировать. Кристофер никогда не разговаривал с ней вот так. Никогда не говорил ни о чем важном. Она даже не была уверена в том, что верила ему.

– Я не догадывалась, – сказала она наконец. – Почему ты мне сейчас об этом говоришь?

– Потому что мне нужно было с кем-то поговорить. Мне кажется, я схожу с ума. Не понимаю, что настоящее, а что нет.

– Это безумие, – ответила Эмма. – Тебе нужно это отпустить.

– А ты отпустила?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты цепляешься за прошлое. Что это? Чувство вины? Ты же никогда особенно не любила Эбигейл. Наверняка ты была шокирована, но вряд ли сильно тосковала.

– Она была моей лучшей подругой.

– Нет, – сказал он. – Она была твоей единственной подругой. Других у тебя не было. И она постоянно напоминала тебе об этом, да? Не позволяла забыть, как многим ты ей обязана. – Он посмотрел ей в глаза. – Я всегда считал, – он сделал паузу, – что в глубине души ты ее ненавидела.

– Это не так, – ответила она, но воспоминание, которое мелькнуло у нее мгновение назад, как Эбигейл гримасничает и они вместе смеются, померкло.