Важно понять одну вещь: революция произошла не потому, что верх взяла какая-то одна влиятельная политическая сила. Да, были закулисные вожди – Марко и Грандос. Но главная беда заключалась в расслоении народа: различия в условиях жизни и разные интересы привели к тому, что рондийское общество распалось на несколько групп.

Юные романтики – по большей части столичные жители – были убеждены, что эрцгерцогиню Паулу, прекрасную Рондийскую Розу, в угоду традиции выдают замуж насильно, между тем как ее сердце принадлежит одному из их среды. Никто, правда, не знал, кому именно; поговаривали, будто бы таинственный избранник – сын уважаемого, известного в городе человека. И конечно, никто из столичной золотой молодежи не стал бы сознаваться, что выбор пал не на него. В моду вошло напускать на себя то загадочный, то меланхолический вид, носить в петлице цветок ровлвулы, а по вечерам, усевшись с бокалом рицо на площади, часами не сводить туманный взор с дворцовых окон.

Люди более прагматичные – как правило занятые на промышленном производстве – близко к сердцу приняли историю с утопленником и репортажи о вспышках экземы, поскольку это напрямую затрагивало их товарищей, простых рабочих. К слову сказать, про экзему на ладонях у тех, кто выдирал из рыбы хребты или потрошил цветы, газетчики не соврали. Причина была самая прозаичная: острые рыбьи кости содержат вещество, раздражающее чувствительную кожу, а сердцевина цветков ровлвулы, если разминать ее пальцами, выделяет ядовитый сок. Иными словами, Грандос умудрился выбрать для промышленных целей именно те два вида сырья, чьи природные свойства делали ручную переработку небезопасной. Если бы рондийцы вовремя это поняли, они пожали бы плечами – tandos pisos! – и нашли другой способ заработать на хлеб. Сам Грандос знал или по крайней мере догадывался, чем вызвана неприятная ситуация. Но фабриканты склонны игнорировать проблемы, если на кон поставлены финансовые интересы.

Поборники прогресса кипели гневом, так как уяснили из «Ведомостей», что передовые отрасли промышленности могут зачахнуть по милости алчного самодура эрцгерцога, задумавшего прибрать их к рукам, а свободомыслящие либералы уверились благодаря той же газете, что власть покушается на их гражданские права. В свою очередь простые люди, напуганные слухами о грядущем потопе со всеми его страшными последствиями – погубленные поля и виноградники, неурожай, падеж скота и, наконец, прямая угроза для жизни, – готовы были примкнуть к любой партии, которая посулила бы населению стабильность и безопасность.

Страх перед потопом, ужас при мысли о том, что разгневанный эрцгерцог может обрушить на страну воды источников, стал решающим фактором, побудившим старшее поколение рондийцев влиться в ряды революционеров. Молодежь, со своей стороны, поднимало на бунт желание завладеть секретом вечной юности, которую способна подарить чудесная вода, узурпированная для личных нужд себялюбивым монархом. К тому же у рондийцев был общий кумир, идеальный символ – эрцгерцогиня. Красавица в плену у чудовища. Практически готовый лозунг для восстания. Таким образом, все нити сошлись – появилась единая цель: свергнуть и уничтожить эрцгерцога.

Близился Праздник весны. В глубине души каждый знал: что-то должно произойти. Зимние снега на Рондерхофе в начале марта тронутся и начнут сходить вниз, как обычно; не принесут ли они с собой перемены иного рода? Что если эрцгерцог, до сих пор ничем не выдававший себя, хочет застигнуть подданных врасплох и наслать на их беззащитные головы силы природы?

По Ронде прокатилась волна митингов и собраний. В горах и на равнине, на берегах Рондаквивира и на склонах Рондерхофа и, конечно, в самом сердце Ронды, в ее столице, люди собирались группами, переговаривались вполголоса, выражали тревогу и недовольство. Старики в страхе попрятались по домам. «Уж если быть беде, так поскорее бы, – повторяли они. – Закроем глаза и заткнем уши».

День национального Праздника весны по всей стране был нерабочий, и погода стояла обычно теплая и солнечная. Деревенские жители собирали первые цветы ровлвулы и свозили их в столицу для украшения улиц и дворца, а во второй половине дня на стадионе в нескольких милях от города проводились весенние Рондийские игры.

Существует странная зависимость между природными катаклизмами и волнениями в обществе: те и другие, словно объединившись, провоцируют кризис. Последние дни перед праздником выдались необычайно холодными, а накануне вечером повалил снег. Снег шел и утром. Проснувшись, рондийцы увидели, что кругом все бело. Небо превратилось в плотную сырую пелену, сквозь которую не пробивался ни единый луч; люди в изумлении глядели наверх, и на лицо им ложились хлопья снега величиной с ладонь. Казалось, что такой снегопад неспроста, что его наслали на Ронду с тайной целью – прикрыть злокозненные замыслы.

– Старожилы не припомнят такой погоды, – разводили руками рондийцы. – Слыханное ли дело – холода в День весны!

Неужто молодежь права, спрашивали себя жители; неужели эрцгерцог забрал власть не только над источниками, но и над климатом? И небывалый снегопад – это знак, что все обречены? Не будет нынче ни цветов, ни игр, ни танцев на горных склонах и на площади перед дворцом…

И тут появился первый вестник. Пастух, который искал в горах отбившуюся от стада овцу, еле добрался по сугробам до ближайшей деревни и прокричал:

– Идет лавина! Я слышал гул – там, наверху, в лесу… Я ничего не видел из-за снега, только слышал! Нельзя терять ни минуты! Спасайся кто может!

Сами по себе лавины были не новость – они сходили с Рондерхофа в конце зимы из века в век, но эта была всем лавинам лавина: она вобрала в себя ударную мощь пропаганды. Толпы жителей горных деревень, подгоняемые метелью, в поисках убежища устремились к столице, и вместе с ними к столице потекли слухи. Слухи сопровождали их, опережали, окружали, захватывали в свой круговорот всех, кто стоял и обреченно смотрел на сырое тяжелое небо, горюя об испорченном празднике.

– Эрцгерцог пустил воду! Эрцгерцог расшатал гору! – кричал народ на бегу.

Стихийные страхи крестьян передались горожанам. Они подхватили:

– Эрцгерцог сбежал! Он наслал на нас снег, ослепил нас, а сам со всем своим двором подался за границу! Как только они смоются, тут и нас смоет! Ронде конец!

Сильнее всех паниковали работники с фабрик Грандоса:

– Не трогайте снег, он заразный, отравленный! Не трогайте снег!..

Люди бежали в столицу отовсюду – с гор и равнин, мужчины и женщины, дети и подростки:

– Спасите, помогите, снег отравлен!

А в революционном штабе – в редакции «Рондийских ведомостей» – Марко раздавал сподвижникам садовые ножи, какими рондийцы обрезают виноградные лозы. В детстве он сам работал таким ножом на отцовском винограднике и не понаслышке знал, какое прочное и острое у него лезвие. Последние несколько недель его люди реквизировали ножи со всех рондийских виноградников, и в редакции скопился целый арсенал.

– Выпуск газеты сегодня отменяется. Выходите на улицы, – распорядился Марко.

Показав пример редкого самоотречения, он заперся в своем кабинетике на задворках редакции и никакого участия в последовавших событиях не принимал. От еды он в тот день отказался, телефон отключил. Сидел и смотрел, как падает снег. Марко был пурист и не любил пачкать руки.

Грандос тоже был словно бы ни при чем. Правда, он гостеприимно открыл свои двери для беженцев с гор. Он кормил их бульоном, поил вином, раздавал им теплые вещи (подумать только, удивлялись потом люди, он как будто загодя готовился к беде), он был сама заботливость, у него для всех нашлись слова поддержки, лекарства и бинты. Переходя от одного вусмерть перепуганного беженца к другому, он повторял:

– Сохраняйте спокойствие. Да, с вами бесчеловечно обошлись, вас грубо обманули. Но обещаю вам: скоро все встанет на свои места. Ситуация под контролем.

О дворце и эрцгерцоге он не упоминал. Он только раз позвонил Марко, прежде чем тот отключил телефон:

– Народ надо оповестить, что в водопровод, соединяющий дворец с источниками, закачали радиоактивную воду. По сигналу эрцгерцога эту воду пустят на толпу на площади. Последствия: ожоги, слепота, увечья.

Потом он повесил трубку и продолжил раздавать рыдающим беженцам еду и теплую одежду.

Так-то вот. Нельзя сказать, что революция произошла по вине одного конкретного человека, хотя и Марко, и Грандос приложили к этому руку. Пробудилось и проросло некое зерно, веками дремавшее в сердцах рондийцев. Тут сошлось все: страх перед лавиной и наводнением, страх смерти, а отсюда – неприязнь к эрцгерцогу, якобы имеющему власть над природными стихиями, и зависть к его вечной молодости.

Злодейство?.. Да нет, конечно. Рондийцы не злодеи. Их чувства можно понять. Почему, собственно, кто-то один распоряжается силами природы? С какой стати ему одному дарована вечная молодость? Не следует ли поделиться этими дарами со всем человечеством? И если народ по традиции слепо доверяет одному правителю, то оправдано ли столь беспредельное доверие? В конце концов, эрцгерцог и впрямь единолично контролировал источники. Я не хочу сказать, что он был каким-либо образом причастен к сходу лавин. И хотя монаршая лыжная трасса действительно пролегала по восточному склону Рондерхофа, а лавины всегда сходили по западному, это говорит скорее о предусмотрительности эрцгерцога, о разумном выборе мест для зимнего спорта. Никто не смог убедительно доказать, что лавины отводились на противоположный склон горы намеренно. Но теоретически такая возможность существовала.

Короче говоря, если народ начал сомневаться, то он будет сомневаться во всем. Сомнение принимает разнообразные обличья, выражается разными способами. Никому веры нет. А кто потерял веру – потерял собственную душу. Да… да… да… Я понимаю, что вы сейчас хотите сказать. После революции это без конца повторяют заезжие иностранцы. Беда, по их мнению, в том, что рондийцы жили вне системы моральных норм, религиозных догм, этических правил. И якобы поэтому, оказавшись во власти сомнений и страхов, они словно с цепи сорвались. Прошу прощения за прямоту, но вы, как и все иностранцы, чушь несете. Дело обстоит как раз наоборот. Полная гармония веками царила в Ронде именно потому, что люди были свободны от всяческих норм и догм и понятия не имели об этике! Они хотели просто жить, и жизнь была им ниспослана, а вместе с нею счастье, которое внутри нас. По стечению обстоятельств один рондиец, Марко, уродился калекой, а другой, Грандос, стяжателем; так уж получилось, ничего не поделаешь. В каждом из этих двоих скрывался свой дефект (ибо алчность есть не что иное, как проявление патологического голода, а хромота – следствие деформации в организме); дефективность пагубно сказалась на обоих, а они в свою очередь растлили остальных. Не будем забывать, что ненасытность и физическая ущербность – явления одного порядка: то и другое способно пробудить бешеную энергию, сметающую все на своем пути. Как вышедший из берегов Рондаквивир во времена великого древнего потопа. Так-то…

Но что тем временем происходило во дворце? Что творилось там, пока валил снег, и угасал короткий день, и люди со всех концов страны стекались в столицу?

На сей счет существуют разные версии; полной правды уже не узнать. Революционеры-радикалы и поныне уверяют, будто бы эрцгерцог в секретной дворцовой лаборатории отлаживал некий гидротехнический механизм, чтобы направить на столицу воды источников и обрушить на мирных рондийцев радиоактивную струю из водомета. И будто бы они с Антоном уже изобретали изощренные пытки для запертой в подвальном каземате эрцгерцогини, которая умоляла пощадить народ. Другие, напротив, заявляют, что ничего такого не было и в помине, что эрцгерцог – прекрасный музыкант – преспокойно играл на скрипке, а эрцгерцогиня в своих покоях миловалась с женихом. Третьи же утверждают, что дворец был охвачен паникой и все спешно готовились к отъезду.

Могло быть и так, и сяк, и этак. Когда толпа громила дворец, в лаборатории действительно обнаружили трубу подземного водопровода, по которому поступала вода из пещер Рондерхофа. Похоже было также, что в музыкальном салоне и правда недавно музицировали, а на кроватях в спальне недавно лежали. Следы поспешных сборов тоже были налицо, хотя, возможно, речь шла всего-навсего о поездке в горное шале. А вот домыслы об истязаниях не подтвердились – хотя в глазах эрцгерцогини, когда ее наконец разыскали, не было обычного блеска. Но, может быть, она просто устала или наплакалась. Причин могло быть сколько угодно.

Мне остается повторить вам то, что показал под присягой предатель-слуга, ровно в полночь открывший революционерам вход во дворец. (Как ему изначально удалось получить место при дворе? Понятия не имею! Ни одна революция не обходится без подобного рода двурушников-осведомителей; это исторический факт.) Итак, вот его показания.

«Утром в день Праздника весны во дворце все шло как всегда. Правда, ночной снегопад наводил на мысль, что праздник отменят. И точно, сразу после десяти нам, дворцовым привратникам, сказали, что сбор цветов ровлвулы и спортивные игры отменяются. Про какие-либо приготовления к отъезду в шале мне неизвестно: в личных покоях я не прислуживал.

В одиннадцать часов эрцгерцог собрал семейный совет. Не могу сказать, сколько человек присутствовало. За три месяца службы во дворце мне не удалось выяснить точное число принцев и принцесс крови. Антона я знал в лицо, и он на совете был. Как и эрцгерцогиня Паула. В лицо, но не по имени, я знал еще троих-четверых: все они спустились по лестнице из личных покоев в белый зал. Белым залом прислуга называла большую гостиную – ту самую, с балконом для парадных выходов. В тот раз мне определили стоять в самом низу у лестницы, и я видел, как они один за другим проходят в зал. Антон шутил и смеялся. Слов я не расслышал, да я бы ничего и не понял: в правящей семье говорили на своем особом языке – вроде древнерондийского. Эрцгерцогиня выглядела бледнее обычного. Когда все прошли внутрь, двери закрыли. Они просидели там целый час.

В двенадцать двери снова открылись и все вышли – кроме эрцгерцога и эрцгерцогини. Меня к этому времени уже сменили, но так сказал другой дежурный, и у меня нет причин ему не верить. Вскоре после часа дня случилось что-то непонятное. Слугам велели по одному явиться в белый зал: так распорядился эрцгерцог. Я подумал, не ловушка ли это, и испугался, но уйти из дворца не мог: в перерывах между сменами приближаться к выходу было запрещено. И кроме того, я не мог ослушаться приказа: революционное руководство велело никуда не отлучаться из дворца, чтобы в назначенный час впустить туда наших людей. Я старался не выдать тревоги и ждал своей очереди.

Когда я вошел в зал, в глаза мне сразу бросилось, что на эрцгерцоге был его белый парадный мундир с алой лентой ордена Справедливых. Эту форму он надевал только для вечернего выхода и по особо торжественным случаям, вроде национального Праздника весны. И я догадался: он все-таки собирается выйти на балкон, несмотря на отмену праздника, снегопад и враждебно настроенную толпу на площади. Тогда я подумал, что водомет, наверно, уже наготове и спрятан где-то здесь, в белом зале. Остается повернуть вентиль… Осмотреться повнимательнее я не успел. Эрцгерцогиня сидела на стуле поодаль от окон. Она что-то читала и на меня даже не взглянула. Непохоже было, чтобы с ней плохо обращались, хотя меня удивила ее бледность. Больше в зале никого не было.

Эрцгерцог шагнул мне навстречу, протянул руку и сказал:

– Прощайте. Будьте счастливы.

Одно из двух, смекнул я: либо у него все готово для побега и до полуночи он покинет дворец, либо он хочет посмеяться надо мной напоследок, потому что надумал затопить город и всех нас погубить. В любом случае пожелание счастья мне показалось чистым издевательством.

– Что-нибудь случилось, ваша светлость? – спросил я, сделав удивленное лицо.

– Это зависит от вас, – ответил он. И улыбнулся как ни в чем не бывало. – Наша судьба в ваших руках. Я говорю „прощайте“, потому что едва ли мы с вами еще увидимся.

Я подумал и все-таки осмелился спросить:

– Вы куда-то уезжаете, ваша светлость?

Спросил и весь сжался от страха – ведь он мог в любую секунду направить на меня водомет.

– Нет, я никуда не уезжаю, – ответил он. – Но больше мы не увидимся.

Значит, он принял решение нас всех уничтожить. Это ясно слышалось в его голосе. У меня подкосились ноги, я не знал, сумею ли добраться до двери.

– Эрцгерцогиня тоже хочет проститься с вами. – Он преспокойно повернулся к ней и сказал: – Паула, попрощайтесь с вашим слугой.

Я стоял в полной растерянности, не знал, что делать. Эрцгерцогиня отложила книжку, встала со стула, подошла и подала мне руку.

– Желаю вам счастья, – сказала она.

Теперь, задним числом, я не сомневаюсь, что этот эрцдьявол, ее братец, загипнотизировал ее, или чем-то опоил, или как-то еще заставил подчиниться. У нее в глазах я увидел, если можно так выразиться, вселенскую скорбь. Раньше у нее было совсем другое выражение. Я помню – ведь она была покровительницей моей младшей сестры. Всегда беспечная, веселая, скакала верхом по лесам на склонах Рондерхофа… Конечно, это было задолго до того, как ее решили насильно выдать за Антона. Тогда, в белом зале, я побоялся взглянуть на нее еще раз. Только слегка пожал протянутую руку и что-то пробормотал. Мне хотелось сказать: „Все будет хорошо, не бойтесь. Мы вас в обиду не дадим“», но, понятное дело, я не посмел открыть рот.

– Я больше вас не задерживаю, – сказал эрцгерцог. Я поднял глаза и увидел, что он смотрит на меня как-то странно. Честно говоря, мне стало не по себе. Он словно читал мои мысли, понимал, что у меня душа не на месте. Как пить дать, сущий дьявол! Я поклонился и вышел.

Он оказался прав, само собой. Больше я его не видел – то есть не видел живым. Увидел только повешенным за ноги на дворцовой площади – и как истинный революционер отдал ему должное…

Остаток дня прошел гладко. Я в очередь с другими нес вахту у входных дверей. Никто не заговаривал о снегопаде и о толпе перед дворцом. В какой-то момент из личных покоев донеслась музыка, но кто играл, не знаю. Обед и ужин подали в обычное время. Я больше помалкивал, боялся, как бы все не пошло наперекосяк. Каждую минуту я ждал, что меня разоблачат и арестуют. Я поверить не мог, что эрцгерцог не заподозрил моих намерений. Но все обошлось.

За десять минут до полуночи я занял свой пост у двери, выходившей в парадный двор. У меня был приказ открыть дверь, когда в нее три раза постучат. Кто постучит, как наши люди пройдут мимо дворцовой охраны, мне знать не полагалось. С каждой минутой я все сильнее нервничал, опасался, что в плане возникнет какой-нибудь сбой. Музыка наверху смолкла, и во дворце вдруг стало страшно тихо. Эрцгерцог, надо думать, оставался в белом зале, хотя он мог быть где угодно – в своей лаборатории, в подвалах, а мог и вовсе успеть укрыться в шале на Рондерхофе. Но не мое дело было задавать вопросы и тем более что-то решать. Мое дело было открыть дверь во двор.

Без трех минут двенадцать я услышал тройной стук в дверь. И в ту же секунду слуга на лестничной площадке наверху распахнул двери белого зала и крикнул мне:

– Эрцгерцог идет на балкон!

У него водомет, промелькнуло у меня в голове, сейчас он направит его на людей! Я быстро отпер дверь, и меня чуть не сбили с ног бойцы с ножами. Ко всему остальному я непричастен. Я только выполнял приказ».

На этом показания привратника кончаются. Их протокольная запись ныне хранится под стеклом в Музее революции, бывшем дворце эрцгерцога, в Зале документальных свидетельств. Там же на стене висят образцы оружия восставших – пресловутые Длинные Ножи. Сам же Зал свидетельств – не что иное, как упомянутый в рассказе слуги белый зал; правда, теперь его не узнать.

Вы интересуетесь, как революционерам удалось прорваться через гвардейцев дворцовой охраны? Проще простого: императорская гвардия не получала приказа не пускать во дворец посторонних. Такое распоряжение не отдавалось ни разу за семь веков. Мятежникам не пришлось ломать голову над тем, как обезоружить охрану. Гвардейцы не оказали ни малейшего сопротивления и были поголовно истреблены – их зарезали, как скот на бойне. И не их одних. Во дворце перебили всех – и челядь, и господ, и домашних животных. Не тронули одну эрцгерцогиню. К ней мы скоро вернемся.

Революционеры – ровным счетом семьсот человек, по утверждению историков, – ворвались во дворец через боковой вход (по замыслу Марко, число бойцов должно было символизировать семь столетий рабства); по их собственному признанию, прикончить обитателей дворца не составило труда: никто не пытался сопротивляться. Перерезáть глотки было легче, чем обрезáть виноградную лозу. В известном смысле жертвы сами напрашивались на гибель. Тут нельзя не упомянуть и еще одну прискорбную деталь. Впоследствии молодые участники резни охотно делились своими ощущениями: первый же удар ножом – вид вспоротой плоти, брызги крови – пьянил посильнее рицо! Молодые люди уверяли, что остановиться невозможно: начинаешь кромсать направо и налево, резать без разбору всех, кто подвернется. Лакеи, караульные, принцы, левретки, канарейки, ящерки – все живое во дворце было обречено.

А что эрцгерцог? Да, он вышел на балкон. Никакого водомета, никакой живой воды, которая дарила бессмертие. Он стоял один, в своем белом мундире с алой лентой ордена Справедливых, стоял и ждал. Ждал, когда штурмующие, давя друг друга, влезут по головам на балкон, ждал, когда за его спиной в зал ворвутся бойцы отряда Длинных Ножей и обе волны соединятся. Старики, попрятавшиеся по домам, чтобы ничего не видеть и не слышать, рассказывали потом, что истошный вопль лютой злобы и зависти – зависти прежде всего! – который вырвался у рондийских революционеров, когда они набросились на эрцгерцога, докатился до самых высоких уступов Рондерхофа и до самых дальних берегов Рондаквивира. А снег все шел и шел. Да, весь день падал снег.

Когда в живых никого не осталось и только лужи крови растекались по коридорам и мраморным ступеням парадной лестницы, молодые бойцы революции послали донесение Марко – он все это время просидел в своем кабинете в редакции газеты. В донесении было всего два слова: «Правосудие свершилось».

Тогда Марко наконец покинул здание «Рондийских ведомостей» и, не обращая внимания на снегопад, направился во дворец; за ним маршировал отряд соратников. Там он немедля поднялся в покои эрцгерцогини. По свидетельству очевидцев, Марко постучал в дверь и услышал: «Войдите». Эрцгерцогиня стояла у открытого окна. Больше в комнате никого не было. Марко решительно приблизился к ней и провозгласил:

– Отныне вам нечего опасаться, мадам. Оковы пали. Вы свободны.

Не знаю, чего ждали рондийские революционеры, что рассчитывал услышать Марко. Горестные рыдания? Крик ужаса или заверения в лояльности? Никто не мог представить себе, какие чувства испытывает эрцгерцогиня. Наверняка известно только одно. Она успела переодеться: вместо клетчатой шотландской юбки, которую она носила обычно (в том числе и в день переворота, что позднее подтвердил шпион-привратник), на ней был белый парадный мундир с лентой ордена Справедливых. На боку у нее висела шпага. Революционерам во главе с Марко она сказала:

– Желаю вам счастья. Я – ваша эрцгерцогиня. Вода источников – моя по праву наследства. Секрет вечной молодости в моих руках. Делайте со мной что хотите.

Ее вывели на балкон и предъявили народу. Ей показали тело эрцгерцога. Кто-то скажет, что это было жестоко. Как посмотреть… Рондийцы будут еще долго спорить по этому поводу, туристы тоже. В сущности, спор идет о том, кого казнили в день Праздника весны, в Ночь Длинных Ножей – виновных или невиновных?

Вот, собственно, и все. Многие теперь говорят, что Ронду испохабили до неузнаваемости, и если бы не живописная природа страны – горные вершины Рондерхофа, островки Рондаквивира, очарование древней столицы и, конечно, райский климат, – она была бы как две капли воды похожа на любое другое европейское мини-государство, где все делается туристам на потребу и ради денег каждый лезет из кожи вон. Другие с этим не согласны: Ронда встала с колен, набирают силу новые отрасли промышленности, берега Рондаквивира стремительно застраиваются, города растут как грибы, и в них живет энергичная молодежь, всерьез настроенная заявить о себе в мировом масштабе. Они даже лозунг придумали: «Сегодня – в Ронде, завтра – в мире!» В известном смысле так оно и есть. Рондийскую молодежь в наши дни можно увидеть повсюду – и в Европе, и в Соединенных Штатах. Они наверстывают упущенное за долгие века бездействия и застоя и рассчитывают, что в недалеком будущем их родина займет лидирующее положение в мире.

В плане психологии это весьма любопытный материал. Ведь что получается? Несмотря на весь их ярко выраженный национализм, подчеркнутую приверженность прогрессу, девиз «Ронда для рондийцев» и непомерное чванство (чего стоит кичливый лозунг, приведенный выше!), им так и не удалось узнать секрет вечной молодости, хотя главная цель революции состояла именно в этом. Да, воду из источников давно и успешно разливают в бутылки и продают на экспорт, Грандос не упустил свой шанс. Бутылочку рондийской воды теперь можно купить в любой стране мира – и стоит она недешево. Но это просто полезная природная вода – совсем не та, которую готовили по тайному рецепту. Секретную формулу по-прежнему хранит эрцгерцогиня. Я уже говорил, что новые власти перепробовали все средства, начиная с лести и кончая насилием, пытками и тюрьмой. Эрцгерцогине угрожали голодом и болезнями, но сломить ее не смогли. Сейчас ей, по моим подсчетам, идет девятый десяток; казалось бы, все пережитое должно было хоть как-то сказаться на ее внешности, однако лицо у нее по-прежнему юное, нежное, как цветок ровлвулы, и никакие унижения не омрачили ее бесподобной красоты. Вот только если вы подойдете к ней поближе, когда она танцует на площади перед бывшим дворцом, ныне музеем, и будете иметь счастье – или скорее несчастье – уловить выражение ее глаз, вы прочтете в них вселенскую муку и сострадание к миру. Так говорят очевидцы.

Что же будет, когда она умрет? Посмотрим. Ждать осталось недолго. Никого из монаршей династии в живых не осталось, и вековую семейную тайну передать некому. Невольно задумаешься: а стоит ли так биться за это наследство? Эрцгерцогине оно ничего, кроме горя, не принесло. Два человека, столь страстно желавшие завладеть секретом вечной молодости, по иронии судьбы уже на том свете. Грандос скончался от несварения желудка во время поездки в Америку (все последние годы он не знал меры в обжорстве), а Марко умер от истощения: он буквально высох у всех на глазах и под конец превратился в ходячую тень. Рондийцы старшего поколения никогда к нему не благоволили и намекали, будто его погубила зависть к эрцгерцогине: он не мог смириться с тем, что его хитроумный план доконать ее издевкой и насмешками не сработал. Впрочем, чего только не наговорят старики…

Одним словом, тайна эрцгерцогини умрет вместе с ней. И тогда ни в Ронде, ни на всем свете не будет больше ни одного бессмертного. Так что, пока еще есть время, имеет смысл посетить эту уникальную страну (билеты вам продадут в ближайшем туристическом агентстве). Как уверяют нынешние рондийские прагматики, ни за что нельзя поручиться: вдруг эрцгерцогиня не выдержит и расколется – завтра, через неделю, через год? И вы сможете стать свидетелем этого исторического момента? А если она не уступит и будет, как и раньше, каждый вечер плясать на площади – и неожиданно испустит дух, с нею вместе из мира уйдет что-то такое, чего мы больше никогда не увидим, ни в настоящем, ни в будущем. Торопитесь, завтра будет поздно…