Предлагаю начать с беглого обзора рондийской истории. Предки современных рондийцев приплыли на эту землю по морю с Крита и пришли посуху из Галлии, а позже к ним примешались цыгане. В начале четырнадцатого века, как вы уже знаете, Рондаквивир вышел из берегов; от наводнения погибли почти три четверти жителей. Первый эрцгерцог восстановил порядок, заново отстроил столицу, приказал обрабатывать поля и выращивать виноград – короче говоря, вернул отчаявшимся людям желание жить.

Успешно справиться с возложенной на себя миссией эрцгерцогу немало помогли воды горных источников. И хотя никто, кроме эрцгерцога, не владел секретом вечной молодости, вода и сама по себе обладала ценнейшими свойствами. Всякий, кто ее пил, каждое утро просыпался с радостным чувством, которое так хорошо знакомо маленьким детям. Ребенок не перестает удивляться открывающемуся перед ним миру. Если он не боится родителей или воспитателей, поутру он открывает глаза с одним-единственным желанием – поскорей спрыгнуть с кровати и босиком выбежать из дома на солнышко. Ведь если заря занялась – она занялась для него. Тот, кто пил рондийскую воду, постоянно испытывал чувство бодрящего обновления.

И дело вовсе не в самовнушении, как порой утверждали скептики. Сегодня ученым доподлинно известно: химические свойства нашей воды таковы, что под ее воздействием в эндокринных железах высвобождаются определенные гормоны, – именно поэтому экспорт бутилированной воды составляет ныне основную статью дохода Ронды. Более восьмидесяти процентов ежегодного объема продукции закупают Соединенные Штаты. Однако в прежние времена, когда все производство было сосредоточено в руках эрцгерцога, воду разливали в бутылки в ограниченных количествах и продавали приезжавшим в страну только на месте. Подумать страшно, сколько денег буквально утекло за минувшие века: вода выходит на поверхность в горной пещере на высоте девяти тысяч футов, оттуда водопадами низвергается по склону Рондерхофа, и сумасшедший поток энергии, которую можно было закупорить и перекачать в жилы утомленных жизнью американцев, с грохотом мчался по голым камням, насыщая влагой воздух и орошая долины, питая и без того плодородную землю и наливая соком золотые цветки ровлвулы.

Жители Ронды, разумеется, получали эту воду с молоком матери: вот откуда их красота, их жизнелюбие и веселый нрав, врожденная неспособность к зависти и тщеславию. Именно эти качества, как учат нас все прежние историки, составляли самую суть национального рондийского характера: умение радоваться тому, что имеешь, и полное отсутствие честолюбия. Зачем убивать, вопрошал Ольдо, знаменитый рондийский поэт, если мы рождены для любви? Зачем горевать, если мы рождены для радости? Зачем, в самом деле, рондийцам одолевать Рондерхоф и стремиться в земли, где вечно царят хворь и мор, нищета и войны? Зачем плыть к устью Рондаквивира и дальше – к берегам, где люди ютятся в трущобах и бараках, где каждый стремится во что бы то ни стало преуспеть в жизни и перещеголять соседа?

У рондийцев таких стремлений не было. В их истории уже случился один великий потоп, в котором погибли их предки. Быть может, когда-нибудь Рондаквивир снова выйдет из берегов и смоет их с лица земли, но пока не наступил черный час, будем жить, и плясать, и мечтать. Будем бить острогой рыбу, играющую в волнах Рондаквивира, прыгать через водопады на склонах Рондерхофа, собирать золотые цветки ровлвулы, давить босыми ногами ароматные лепестки и сочный виноград, сеять и жать, пасти коров и овец – и да пребудет с нами отеческая любовь и забота вечно молодого государя, который, умирая, рождается вновь. Примерно это проповедовал Ольдо, но рондийский плохо поддается переводу: он не похож на прочие европейские языки – настолько он самобытен.

За века, минувшие после потопа, жизнь в Ронде почти не изменилась. Один эрцгерцог сменял другого, и никто не знал точного возраста государя и его престолонаследника. Рано или поздно страну облетала молва о том, что монарх занедужил или с ним случилась какая-то беда; никакой тайны из этого не делалось: чему быть, того не миновать. Наставал день – и на дворцовых воротах появлялось официальное сообщение: эрцгерцог умер – да здравствует эрцгерцог! Так происходила смена правителей. Можете, если угодно, считать это религией. Теософы утверждают, что это и было религией и что эрцгерцог воспринимался как символ весны, обновления природы. Религия или просто живучая традиция – сути дела это не меняет, и рондийцев такое положение вещей вполне устраивало. Они одобряли монарший обычай передавать преемнику тайну вечной молодости, им нравился его юный облик, его белоснежный мундир, сверкающие клинки и выправка дворцовой гвардии.

Государь никогда не мешал своим подданным радоваться жизни, да и вообще в их жизнь не вмешивался. Если землю исправно пашут, урожай собирают и еды в стране достаточно, чтобы народ был сыт, – запросы у людей скромные, а рыбы, дичи, овощей и фруктов хватит на всех, – то новые законы не особенно нужны. Правда, закон о браке традиционно соблюдался ввиду его очевидной пользы – никто и не думал его нарушать. Кому пришло бы в голову взять в жены чужестранку, когда можно жениться на рондийке? И какая женщина рискнула бы дать жизнь ребенку, который мог бы, чего доброго, унаследовать нескладную фигуру и дряблую кожу заезжего иностранца?

Мне могут возразить, что рондийцы вступали в близкородственные браки, что в крошечной стране размером с Корнуолл все население состояло друг с другом в родстве. Да, с этим не поспоришь. Для тех, кто хорошо знал прежний рондийский уклад, совершенно очевидно: не предавая сей факт широкой огласке, братья и сестры нередко сочетались браком. На физическое здоровье это влияло скорее положительно, да и здоровью душевному тоже, судя по всему, не вредило. Умственно отсталые дети в Ронде рождались крайне редко. Однако изучавшие эту проблему историки пришли к выводу, что браки между кровными родственниками сыграли главную роль в развитии таких специфически рондийских черт личности, как полное отсутствие амбиций, ленивое благодушие и неприятие войны.

Зачем воевать, вопрошал Ольдо, если нам не надо чужого? Зачем воровать, если мой кошелек полон денег? Зачем покушаться на честь чужестранки, если сестра моя – супруга моя? Подобные умонастроения могут шокировать – и на деле шокировали многих туристов, оказавшихся в стране столь откровенно чувственной, столь свободной от всяких моральных устоев; но сколько бы турист ни брюзжал, сколько бы ни возмущался, рано или поздно он и сам подпадал под чары рондийской вседозволенности. Перед красотой невозможно устоять. К концу каникул такой турист, подкрепив силы водой из источников, сам вливался в ряды новообращенных – всех тех, кто открыл в Ронде неведомое прежде отношение к жизни: быть гедонистом, не будучи эгоистом, и превыше всего ставить гармонию души и тела.

Вот тут-то и крылась трагедия. Так уж устроен западный человек, что он не может просто жить и радоваться. Для него это непростительный грех. Ему необходимо вечно стремиться к какой-нибудь недосягаемой цели, будь то материальный достаток, поиски более совершенного бога – или создание нового оружия, которое обеспечит ему власть над миром. Чем шире круг его знаний, тем неуемнее и алчнее он становится, тем чаще его возмущает тот порядок вещей, согласно которому всё – и он сам – произошло из праха и в прах возвратится, тем сильнее его тянет усовершенствовать и заодно поработить своих собратьев. Отрава недовольства в конце концов, увы, просочилась и в Ронду; начало этому положили контакты с внешним миром, но привиться на местной почве и разрастись до масштабов эпидемии губительной заразе помогли двое вождей рондийской революции – Марко и Грандос.

Вы спрашиваете, что сделало их революционерами? Рондийцы и до них ездили за границу и возвращались в целости и сохранности. Почему же у этих двоих возникло непреодолимое желание покончить с прежней Рондой, которая на протяжении семи веков оставалась практически неизменной?

За ответом далеко ходить не нужно. Марко, как царь Эдип, родился увечным, с вывернутой стопой, и с детства затаил обиду на отца и мать. Он не мог простить им того, что они произвели на свет не красавца, а жалкого калеку. Если ребенок не может простить родителей, он не простит и вскормившую его страну. Его стало обуревать желание искалечить собственную родину – пусть узнает, каково быть увечным!

Второй вождь, Грандос, родился алчным. По слухам, он был не чистокровный рондиец: якобы его мать в недобрый час спуталась с каким-то заморским гостем, который потом во всеуслышанье похвалялся своей победой. Так это или нет, Грандос явно унаследовал от родителя страсть к стяжательству и редкую сметливость. В школе – все рондийцы, кроме отпрысков правящей династии, получали одинаковое образование – Грандос всегда был первым учеником. Нередко он знал ответ раньше учителя. И он стал заноситься. Если школьник знает больше наставника, то ему и государь не указ и он начинает ставить себя выше общества, к которому принадлежит.

Мальчики подружились, а повзрослев, вместе отправились за границу и объехали всю Европу. Когда через полгода они вернулись домой, сидевшее в них зерно недовольства, о котором прежде они лишь смутно догадывались, уже созрело и готово было прорасти. Грандос посвятил себя добыче и переработке рыбы. Ума ему было не занимать, и он быстро сделал важное открытие: рыба, водившаяся в Рондаквивире, – главное блюдо в рационе рондийцев и признанный деликатес для гурманов, – могла быть использована и для других целей. Ее изогнутый хребет, если распилить его вдоль, по форме идеально подходил для «косточек», которые вставляют в дамские бюстгальтеры, а рыбий жир, растертый в однородную массу и ароматизированный цветками ровлвулы, позволял изготовить косметический крем, способный смягчить и оживить самую загрубелую, морщинистую кожу.

Грандос наладил экспорт новой продукции, постепенно охватив поставками весь западный мир, и вскоре стал самым богатым человеком в Ронде. Даже его соотечественницы, прежде понятия не имевшие о бюстгальтерах и кремах для лица, поддались на посулы рекламы, которую Грандос размещал в газетах, и задумались: может, и правда стоит попробовать? А вдруг с этими нововведениями жить станет лучше и веселее?

Его товарищу промышленное производство было не по нутру. Презрев родительский виноградник, Марко выбрал журналистику и вскоре получил должность редактора «Рондийских ведомостей». Когда-то это была непритязательная газетка, печатавшая новости дня и сообщения об успехах сельского хозяйства и торговли; три раза в неделю газета выходила с приложением о новостях культурной жизни. У рондийцев давно вошло в обычай просматривать газеты во время сиесты – неважно, где они располагались на послеполуденный отдых: под кустом в поле или за столиком в городском кафе. С приходом Марко все изменилось. Новости по-прежнему печатались, но теперь их подавали под определенным углом, с насмешкой над рондийской стариной. Под прицел попадали то дедовский способ давить виноград босыми ногами (камешек в огород родителей Марко), то обычай бить рыбу острогой (от остроги страдали рыбьи хребты, и Грандос терпел убытки), то традиция собирать цветы ровлвулы (еще одна попытка оказать услугу Грандосу – в состав его крема входили истолченные сердцевины цветков, для чего золотую ровлвулу требовалось сперва распотрошить). Марко искренне ратовал за безжалостное обращение с цветами, потому что любил смотреть, как гибнет красота, и еще потому, что это больно ранило старшее поколение рондийцев: по весне жители всегда выходили на сбор благоуханных цветов, которыми они украшали свои жилища, столицу и дворец. Столь невинная и бесхитростная привычка выводила Марко из себя, и он решил раз и навсегда ее искоренить – как и прочие бессмысленные обряды. Грандос действовал с ним заодно, хотя мотивы у него были другие. Сам он не питал к рондийским традициям особой неприязни; просто их отмена отвечала его интересам: с ростом экспортной торговли росло его богатство и власть – теперь он мог заткнуть за пояс любого соседа.

Мало-помалу молодые рондийцы приобщались к новым ценностям, о которых им каждый день твердили «Ведомости». Выпуск газеты был сдвинут во времени с таким расчетом, чтобы она поступала в продажу не в полдень, к началу сиесты, когда ее лениво пролистывали и тут же откладывали в сторону; Марко распорядился продавать газету – и на дворцовой площади, и в деревнях – на закате, когда рондиец после трудового дня потягивает рицо: в вечерний час человек намного впечатлительнее и легче поддается внушению. Результат не заставил себя ждать. Молодые жители Ронды, раньше думавшие только о том, как бы поинтереснее провести два своих любимых времени года – зиму, с ее снегом и лыжами, и весну, с ее сочной молодой зеленью, – и совместить спорт с любовными утехами, начали сомневаться в истинности привитых им представлений о жизни.

«Неужели мы будем и дальше мириться с тем, что уже семь столетий наш народ прозябает в невежестве? – спрашивал своих читателей Марко. – Неужели Ронда окончательно превратилась в рай для дураков? Всякий, кто хоть раз побывал за границей, знает, что реальный мир не здесь, а там, – мир смелых свершений, мир прогресса. Слишком долго рондийцев кормили лживыми сказками. Наша хваленая уникальность только в том, что мы нация безмозглых идиотов, и все просвещенное человечество нас презирает».

Кому понравится, если его назовут дураком? Насмешка порождает стыд и растерянность. Молодые люди, даже самые способные и образованные, вдруг почувствовали себя неуверенно. То, чем они занимались – независимо от рода деятельности, – вдруг показалось им лишенным смысла.

«Тот, кто давит виноград босыми ногами, попирает собственное достоинство, – проповедовал Марко. – Тот, кто копает землю лопатой, роет свою собственную могилу».

Как видите, он был отчасти поэт и довольно искусно выворачивал наизнанку прекраснодушную философию Ольдо, подменяя ее самыми уничижительными фразами.

«Доколе мы, молодые и сильные, будем мириться с системой, которая отнимает у нас все то, что принадлежит нам по праву? – гневно спрашивал он. – Мы могли бы быть нацией победителей, а мы нация рабов. Вместо того чтобы вести за собой, мы сами покорно идем на поводу. Обладай мы тайной бессмертия, мы могли бы править миром, но секретная химическая формула в руках одного афериста».

Эту публикацию Марко приурочил к ежегодному национальному Празднику весны, постаравшись, чтобы его газета попала в каждый дом, в каждую семью, после чего у жителей сомнений не осталось: в их маленьком мире назрели большие перемены.

– Доля правды тут есть, – говорил один сосед другому. – Мы чересчур покладисты. Испокон веку привыкли, что все решается за нас.

– Читала, что пишут в газете? – говорила одна подруга другой. – Если живую воду разделить на всех, мы тоже не будем стареть! Воды в источниках столько, что с лихвой хватит на всех женщин в Ронде.

И хотя до прямых нападок на эрцгерцога пока не доходило, подспудное недовольство усиливалось; народ все больше убеждался, что его дурят и принижают – на посмешище всему свету. Впервые за много столетий Праздник весны прошел без привычного всеобщего веселья.

«Вместо того чтобы заниматься бесполезным сбором цветов в угоду отживающему поколению, по прихоти снедаемого тщеславием себялюбца, – писал Марко, – лучше бы трудящиеся массы рондийцев занялись переработкой цветочного сырья для собственного блага, для собственной выгоды. Природные ресурсы нужно грамотно осваивать и экспортировать, нужно поставить их на службу нашей родине и всему человечеству».

В его словах была своя логика. Только подумать, шептались люди, сколько добра пропадает зря: сколько ценных цветов, сколько живой воды!.. Сколько непойманной рыбы уносит Рондаквивир в открытое море, а между тем эта рыба могла бы снабдить сырьем корсетные фабрики и придать достойный вид фигурам наших женщин! Над их дремучей отсталостью, говорилось в газете, несомненно потешается весь цивилизованный мир.

В тот вечер, впервые за всю историю Ронды, выход эрцгерцога был встречен растерянным молчанием.

– Кто дал ему право, – буркнул себе под нос какой-то юноша, – помыкать нами? Он такой же человек, из плоти и крови. Чем он лучше нас? Легко быть молодым, если знаешь тайну эликсира!

– А еще говорят, – шепнула стоявшая рядом девушка, – будто он знает и другие тайны. Там у них, во дворце, тайна на тайне. Знают не только как продлить молодость, но и как удержать любовь.

Так с легкой руки Марко и Грандоса родилась зависть, и заезжие иностранцы стали замечать новые черточки в поведении и характере местных жителей – нетерпеливость и раздражительность, так плохо вязавшиеся с их располагающей внешностью. Вместо того чтобы с простодушным удовольствием демонстрировать чужестранцам национальные обычаи и традиции, они принялись ни с того ни с сего извиняться за собственное несовершенство. Прежде за ними такого не водилось. Все чаще звучали заимствованные слова – «порабощенные», «отсталые», «неразвитые»; рондийцы применяли их к себе, смущенно пожимая плечами. А не слишком тактичные туристы подливали масла в огонь больного самолюбия, именуя местных жителей «колоритными» и «самобытными».

– Дайте мне год, – по слухам, заявлял Марко, – ровно год, и я разделаюсь с правящей династией с помощью одних только издевок и насмешек.

Грандоса этот расклад более чем устраивал. За год он рассчитывал подписать со всеми промышлявшими на Рондаквивире рыбаками контракт на поставку рыбьих хребтов и рыбьего жира, так чтобы ни одна попавшая в их сети рыбина не проплыла бы мимо; за тот же срок все сборщики цветов в возрасте до семнадцати лет подрядились бы снабжать его сырьем из цветков ровлвулы – источником эссенции для духов, которые он мог бы экспортировать в Соединенные Штаты. И тогда они вдвоем, журналист и промышленник, стали бы вершить судьбы рондийского народа.

– Но запомни, – сказал Грандос, – наша сила в единстве, порознь нам не устоять. Начнешь меня разоблачать в своей газете – я найду покупателя за границей и выгодно продам свое дело. Хозяйничать в стране будут иностранцы, и Европа проглотит Ронду с потрохами. Твоему всесилью конец.

– А ты вот что заруби себе на носу, – ответил партнеру Марко. – Если вздумаешь пойти против моей политической линии и перестанешь делиться прибылью от рыбы и косметики, я натравлю на тебя всю молодежь республики.

– Республики? – переспросил Грандос, вскинув брови.

– Республики, – кивнул Марко.

– Монархия существует в стране семь веков, – попробовал возразить Грандос.

– Я покончу с ней за семь дней.

Документального подтверждения их разговора в анналах революции не сохранилось, но согласно легенде дело обстояло именно так.

– А как быть с эрцгерцогом? – задумчиво произнес Грандос. – Как поступим с «бессмертным»?

– Так же, как поступают с цветами ровлвулы, – мрачно ответил Марко. – Порвем в клочки.

– Он может улизнуть, – предположил Грандос. – Сбежит за границу, пристроится на этот идиотский лайнер, куда собрали всех бывших монархов.

– Ну нет, наш эрцгерцог не таков, – успокоил друга Марко. – Ты плохо помнишь отечественную историю. Адепты вечной молодости всегда готовы пожертвовать собой.

– Это не более чем миф, – отмахнулся Грандос.

– Верно, – согласился Марко. – Но в основе мифов по большей части лежат исторические факты.

– В таком случае, – заметил Грандос, – никто из членов правящей семьи не должен остаться в живых. Оставишь хотя бы одного – и возникнет движение за реставрацию.

– Нет, одного как раз надо оставить, – возразил Марко. – Не как объект поклонения, на этот счет можешь быть спокоен, а как живое пугало. Пора научить рондийцев отрекаться от своих кумиров.

Назавтра Марко начал проводить в прессе кампанию, рассчитанную ровно на год, до ближайшего Праздника весны. Он задался целью исподволь дискредитировать эрцгерцога на страницах «Рондийских ведомостей», так чтобы народ впитывал отраву подсознательно, малыми дозами. Идол должен был стать мишенью, гордый символ – жертвой у позорного столба. Подобраться к эрцгерцогу Марко решил через его сестру, эрцгерцогиню. Прекраснейшая из женщин, которую недаром называли Рондийской Розой, пользовалась всенародной любовью. И вот ее-то Марко вознамерился унизить морально и физически. Насколько он в этом преуспел, вы узнаете со временем, если этот сюжет вам еще интересен.

По-вашему, на такое способен только законченный злодей? Отнюдь. Как идеолог революции Марко действовал вполне логично.