Русская армия вышла на войну с хорошими полками, посредственными дивизиями и плохими армиями. Иными словами, за считанными исключениями, вооруженная мощь России оказалась в руках слабоподготовленного и малоспособного высшего командования. Как бы ни была совершенна военная наука и сколько бы потов ни сгоняли строевые офицеры, обучая вверенные им войска, с этим ничего нельзя было поделать. В су– мерках самодержавия высшие должности замещались путем отрицательного отбора. Не способности и таланты, а близость к придворным кругам, интриги, пресмыкательство прокладывали путь наверх. «Правда, надо знать весь тот холопский уклад взаимоотношений, издавна установленный в Военном ведомстве, чтобы не очень упрекать в отсутствии гражданского мужества сынов того времени», — меланхолически заметил А. А. Маниковский. Ему, талантливейшему генералу-артиллеристу, ведавшему почти всю войну боевым снабжением русской армии, хорошо были известны порядки в верхах старого режима. Только в больном социальном организме мог появиться на посту военного министра в 1908 году генерал В.А. Сухомлинов. Больше дипломат, чем военный, Сухомлинов сумел обворожить вкрадчивыми манерами, умением развлекать царя. Он говорил то, что хотели слышать, не занимался делами, не желал вникать в них, ибо они мешали главному, появившемуся в жизни генерала, когда ему стукнуло 60,— любви к женщине, более чем вдвое моложе его. Не руководство военным министерством, а благополучие Екатерины Викторовны стало делом жизни старика.

Когда Сухомлинов приехал в Петербург из Киева занять пост военного министра, он привез с собой громкий скандал. Молодой муж Катеньки, богатый помещик, обиженный тем, что Сухомлинов попытался запереть его в сумасшедший дом, не давал развода. Она, женщина с воображением, попав, наконец, в столицу, подала мысль всемогущему министру – обвинить ее тогдашнего мужа в прелюбодеянии с когда-то жившей в доме гувернанткой-француженкой. Суд постановил – развести; молодость мужа и обстоятельства дела – гувернантка давно уехала на родину — придали правдоподобность всей истории. Министр вступил в счастливую семейную жизнь, а из Франции пришли документы: обиженная гувернантка прислала медицинское свидетельство, что она девица. Посол Франции явился с пламенным протестом в МИД России, в Думе вознегодовали, газеты в меру цензурных стеснений посмеивались, а в министерстве юстиции пришлось завести дело, грозившее обернуться крупнейшими неприятностями. Скандал все не разражался — все документы исчезли прямо из сейфа министерства. Сухомлинов, хотя порядочно испачканный, отныне употреблял все усилия, чтобы тешить молодую жену. Она ответила искренней привязанностью «Азору» (так звали любимого пса супруги, и так же именовал себя влюбленный министр, поразившись чуду: читай фразу «А роза упала на лапу Азора», слева и направо она не меняется).

Над влюбленным Азором потешались, но он знал свое дело — всеми правдами и неправдами изыскивал средства, чтобы окружить роскошью женщину, начавшую карьеру машинисткой скромного киевского нотариуса. Они любили друг друга, и Катенька осталась верна Азору до конца, но, добыв свое личное счастье, военный министр принес величайшие несчастья стране.

Сухомлинов, гордившийся георгиевским крестом за войну с Турцией 1877—1878 годов, почитал себя великим знатоком военного дела и на этом основании запутал все. За шесть лет сухомлиновского правления до начала войны сменилось четыре начальника генерального штаба. Сухомлинов цеплялся за 16-ти батальонную пехотную дивизию, с которыми Россия и вступила в войну. Потребовалось более года боевых действий, чтобы стало ясно то, что было очевидно еще до августа 1914 года — такие штаты делают дивизию громоздкой со всеми вытекающими последствиями. И только тогда, после неоправданных потерь, пехотные дивизии были превращены в 12-ти батальонные. Равным образом лишь в огне войны удалось ввести 6-орудийные батареи вместо 8-орудийных.

Война оказалась могучим арбитром, рассудила многие спорные вопросы в армии. Но до ее начала угодить лукавому царедворцу, каким был Сухомлинов, было невозможно. В 1914 году ему исполнилось 66 лет, любые нововведения он отводил, обычно ссылаясь на,уроки русско-турецкой войны. Кому обжаловать решения военного министра?

Председатель совета министров был ИЛ. Горемыкин, государственный муж с большим прошлым. Когда Горемыкина незадолго до войны назначили главой правительства, он очень удивлялся, заявляя близким: «Совершенно недоумеваю, зачем я понадобился; ведь я напоминаю старую енотовую шубу, давно уложенную в сундук и засыпанную нафталином. Впрочем эту шубу так же неожиданно уложат в сундук, как вынули из него». Милюков заметил: «Удивить чем-нибудь Горемыкина и пробудить его к активности было, как мне самому пришлось убедиться потом, совершенно невозможно. Он на все махал рукой, говорил, что все это «чепуха, – и лежал тяжелым камнем на дороге».

В 1915 году царь спросил кратковременного министра внутренних дел Н.Б. Щербатова:

— Отчего вы не можете работать с председателем Совета Министров?

— Во-первых, – ответил «министр на час», — есть разные точки зрения… Есть и другое, более серьезное. Гораздо более простое, но и более неустранимое. Это разница взглядов двух поколений. (Мне было тогда 47 лет, а Горемыкину — 75). Я говорю, что очень люблю своего отца, я очень почтительный сын, но хозяйничать в одном имении с моим отцом я не могу. Доходило до таких разговоров. Горемыкин говорит: «Каждый столковался бы скорее с отцом, чем с сыном».

По весне 1914 года Сухомлинов и К° занялись бравадой, выбросив лозунг: «Мы готовы к войне». Нашли разбитного журналиста, сочинившего статейку «Россия хочет мира, но готова к войне», показали ее царю и ввиду отказа основательных газет тиснули в бульварных «Биржевых ведомостях» 12 марта. Безудержное хвастовство «источника», в котором без труда распознали Сухомлинова, повергло в ужас людей, знавших факты. Группа деятелей, работавшая в военных комиссиях Думы, предложила царским министрам объясниться в закрытом заседании. Вышел порядочный, конфуз.

Инициатор встречи с министрами, член Думы А.Л. Шингарев, вспоминал: «Там был военный министр, был Сазонов, министр финансов и кто-то еще. Я вновь к ним пристал с вопросом: «Если вы готовите такую военную программу, сделали вы что-нибудь для того, чтобы всю жизнь государства приспособить к надвигавшейся войне, потому что для меня несомненно, что война готова разразиться. В Германии военная программа на 1914 – 1915 годы заканчивается, а вы вашу программу начинаете в это время, и она должна у вас закончиться в 1918 году. Что же они – дураки, что будут ждать? Очевидно, они должны начать войну раньше, прежде чем вы свою программу не начали». При этом Сухомлинов на вопросы, которые к нему обращались, давал самые, я бы сказал, жалкие ответы. Он попросту обнаружил полное незнание своей программы.

В ответ на мою речь, он ответил, что ничего не понимает в этой пляске миллиардов, о которой говорил Шингарев. Жилинский ему подсказывал в цифрах. Он не был в курсе того громадного дела, которое проводил в Думе. Барк тогда отвечал, что, как будут устроены финансы, это будет сообщено. Оказалось и тут неподготовленность. Насчет торговых договоров тоже. Насчет союзного договора дело было несколько лучше. От Сазонова мы услышали мало-мальски осмысленный ответ. В тот момент, когда шла подготовка военной программы, когда я и все другие были убеждены, что нам не миновать войны, в это время ничего не было готово в смысле координирования действий государственной властью. Подготовки эти шли с необычайным, я бы сказал, легкомыслием».

В правительстве министр иностранных дел С. Д. Сазонов в самом деле был среди немногих, способных осмысливать обстановку. Глядя на происходившее в верхах петербургской бюрократии, он пришел в глубокое отчаяние, что и зафиксировал в своих «Воспоминаниях». После очередной встречи со звездами первой величины на небосклоне военного ведомства «я помню, под каким безотрадным впечатлением нашей полной военной неподготовленности, я вышел из этого совещания. Я вынес из него убеждение, что, если мы и были способны предвидеть события, то предотвратить их не были в состоянии. Между определением цели и ее достижением у нас лежала целая бездна. Это было величайшим несчастьем России».

Дело было не только в тех, кто формально стоял у руля власти. Не менее, если не более, пагубную роль сыграл союзник и соперник царской бюрократии – алчный крупный капитал. Прослышав о предстоящих военных заказах, монополисты пришли в ажиотаж. Уже в предвидении войны развернулась невиданная оргия наживы — грабить казну. Для этого не требовалось особой деловой изворотливости—простая бесстыдная наглость.

Царские сановники с великим изумлением и нескрываемой завистью следили за грабителями, вероятно и в сладостном ожидании, что и им перепадет. Один из величайших безобразников николаевского времени, беспардонный шут А.Н. Хвостов (министр внутренних дел в канун и в самом начале войны) рассказал, например, о мошенничестве, связанном с программой военного судостроения. О том, вероятно, повествовать было легко; корабли – объекты крупные и мошенничество выглядело более выпукло, чем, скажем, на поставках сапог или продовольствия, да и время для откровений приспело – царило Временное правительство.

Ревизия сенатора Нейгарта перед войной, говорил Хвостов, указала «на существование синдиката судостроительных операций, который образовал «Общество русских судостроительных заводов» вместе с разными немецкими фирмами… Смысл этого синдиката был тот, чтобы отдельные фирмы не могли брать дешевле тех цен, которые назначит это «Русское судостроительное общество». Причем в синдикате было сказано откровенно, что прибыль должна быть чуть ли не 100% – ровно рубль в рубль! Нейгарт находил, что,раз существует синдикат, который себе гарантирует 100%, это является помехой для воссоздания флота, потому что если Государственная дума ассигнует 500 миллионов или один миллиард, то можно было сто кораблей построить, а при таких условиях, что нужно нажить рубль на рубль, можно построить только 50, т.е. вдвое меньше… Нейгарт находил необходимым чуть ли не предать военному суду деятелей этого синдиката».

На такой героизм режим был органически неспособен, хотя было известно, что помимо наживы на судостроительную программу оказывали влияние международные банки, через которые Германия и Австро-Венгрия тормозили ее осуществление. Дело не шло, хотя специалистам было хорошо известно,к какому сроку нужны суда. История очень памятная для ее участников. В предвидении неизбежного расстрела адмирал А.Л. Колчак на допросе в Чрезвычайной следственной комиссий в Иркутске в январе 1920 года все же счел необходимым вернуться к тем дням: «Я хочу только подчеркнуть, что вся эта война была совершенно предвидена, была совершенно предусмотрена. Она не была неожиданной, и даже при определении начала ее ошибались только на полгода».

Специалисты Морского генерального штаба, среди которых заведующим балтийским театром был капитан 2-го ранга Колчак, постановили закончить программу к 1915 году. Но «постройка судов шла без всякого плана, — говорил Колчак, — в зависимости от тех кредитов, которые отпускались на этот предмет, причем доходили до таких абсурдов, что строили не тот корабль, который был нужен, а тот, который отвечал размерам отпущенных на это средств. Благодаря этому получились какие-то фантастические корабли, которые возникали неизвестно зачем».

Даже в 1920 году твердый монархист А.В. Колчак не понял глубинных причин происходившего в канун войны, сообщив в Иркутске в поучение Чрезвычайной следственной комиссии: «Так что я повторяю – вооруженная сила может быть создана при каком угодно строе, если методы работы и отношение служащих к своему делу будут порядочные. Наоборот, при каком угодно строе, если такого отношения не будет, вы вооруженной силы не создадите».

АЛ. Маниковский, выпустивший в том же 1920 году в Москве первую часть своего капитального труда «Боевое снабжение русской армии в войну 1914-1918 гг.», со всей силой подчеркнул, что нельзя рассматривать вопросы технические – вооружение армии и флота – в отрыве от строя, существовавшего в России. Он открыл свою книгу следующими словами: «Россия проиграла эту войну из-за недостатка боевого снабжения. Вот мнение, сложившееся в широких слоях общества на основании голосов, шедших из наших военных кругов, из самой армии.

Что боевого снабжения действительно не хватало нашей армии — это факт неоспоримый; но в то же время было бы грубой ошибкой ограничиться только засвидетельствованием этого факта и всю вину за понесенные неудачи свалить на одно только «снабжение»; это было бы, что называется «из-за деревьев не видеть леса», так как истинные причины наших поражений кроются глубоко в общих условиях всей нашей жизни за последний перед войной период. И сам недостаток боевого снабжения нашей армии является лишь частичным проявлением этих условий, как неизбежное их следствие. И только принадлежа к числу внешних признаков, всегда наиболее бьющих в глаза, он без особых рассуждений был принят за главную причину нашего поражения».

Многочисленные специалисты военного ведомства, а в России никогда не было нехватки умных людей, были повязаны по рукам и ногам. Полноценная подготовка к войне была невозможна, ибо сиюминутные интересы хищного российского капитала находились в кричащем противоречии с задачами подготовки вооруженных сил к предстоящим испытаниям. В погоне за прибылью буржуазия собственными руками исподволь разрушала военную мощь империи.

Казенная военная промышленность была всегда бельмом на глазу для российского крупного капитала. В предвоенные годы, ссылаясь на возможности частной промышленности в производстве вооружений (что оказалось блефом), монополисты пошли походом на считанные государственные заводы, обслуживавшие военное ведомство. В них они видели конкурентов и постарались заранее захватить потенциальный рынок вооружений для себя, нисколько не задумываясь, сумеют ли они обеспечить его. Но где там думать о трудностях военного производства, когда в воспаленном воображении заводчиков плясали цифры «Большой программы».

Уже в заявлении Совета съездов металлозаводчиков северного и прибалтийского районов на имя Совета Министров в мае 1908 года, выставлялось требование: «Расширение оборудования казенных заводов должно быть запрещено Советом Министров. Если ныне заказы военного и морских ведомств дают частным заводам только спорадическую работу, несмотря на огромные затраты сих заводов на специальное оборудование, пригодное лишь для целей государственной обороны, то справедливо ли со стороны государства ухудшать условия работы на сих оборудованиях отвлечением заказов на новые, никому не нужные расширения аналогичных оборудований заводов казенных. Да и допустима ли подобная непроизводительная трата денег».

Между тем, когда буржуазия заранее пыталась отхватить львиную долю пирога военных заказов, подготовка России к войне в военно-экономическом отношении шла ни шатко ни валко, частично по вине той же частной промышленности. По существовавшему порядку, ассигнования носили строго целевое назначение – оплата производилась по сдаче того или иного заказа, а с выполнением их заводы запаздывали. В результате в 1908 году 77% ассигнованных кредитов остались неиспользованными в кассе, в 1909 году – 60, в 1910 году – 43, в 1911 году – 33%. Только с 1912 года дело пошло веселей и, помимо прочего, потому, что Главное артиллерийское управление отчаялось в возможностях частных промышленников, да и сами размеры военного производства были более чем умеренными.

Так из-за просчетов оценки размаха будущей войны было резко сокращено производство винтовок. В России было три государственных оружейных завода, выделывавших тогда прославленную винтовку Мосина,– Тульский, Ижевский и Сестрорецкий с общей годовой производительностью в 525 тыс. винтовок. С

1907 года с казавшимся удовлетворением потребностей наряды на производство винтовок этим заводам катастрофически понизились, в 1911, 1912 и 1913 годах они работали соответственно на 7, 9 и 12% своей мощности В первые семь месяцев 1914 года самый мощный тульский завод с годовой мощностью в 250 тыс. винтовок дал 16 винтовок!

Но и в этих условиях заводчики не ослабили своих усилий,, домогаясь внести лепту в ружейное производство, где не было частных заводов. Натиск, сопровождавшийся буржуазной демагогией в адрес неповоротливого военного ведомства и воплями о патриотизме, оказался столь сильным, что генералы, ведавшие обеспечением, дрогнули. Главное артиллерийское управление в 1912 году решило провести опыт, выдав заказ на производство одной из простейших частей винтовки – нового прицела, необходимого в связи с переходом к остроконечной пуле. Три завода — петроградский механический и литейный, Барановский и Айваз – взялись за изготовление прицела. Первые два, — писал А.А. Маниковский — просрочив несколько контрактных сроков, наладить дела все же не могли и отказались от заказа. И только завод Айваза, хотя и выполнил этот заказ, но с большим запозданием. Вот результат этого опыта… Всего вышеизложенного, надеюсь, достаточно, чтобы понять, что выполнение всех этих предложений было совершенно не по сипам для их авторов, которые имели целью лишь одну наживу без малейшей гарантии как успеха дела, так и интересов казны».

Цепкие лапы промышленников тянулись буквально ко всему, что обещало прибыль, пусть эвентуальную, а тем временем срывалось самое необходимое. Попытка увеличить выделку латуни и мельхиора на казенном заводе встретило решительное противодействие металлообрабатывающей промышленности, представители которой добились через министерство торговли запрещение этого. В предвидении войны артиллерийское ведомство накопило на складах 215 тыс. пудов медного лома. Заинтересованные капиталисты добились в 1911 году решения государственного контроля о его распродаже. К на чалу войны более половины этого запаса было продано по 11 рублей за пуд, а с 1916 года, когда медь была исчерпана, пришлось платить по 25 рублей за пуд меди, ввозимой из-за границы. Обратились к русским промышленникам. Они потребовали громадных авансов для расширения отечественного производства меди.

Военно-экономическая подготовка страны к войне оказалась в тисках царской бюрократии и крупного капитала. Потребности, выясненные специалистами, так и не удовлетворялись. В 1906 году особая комиссия исчислила потребность казенной промышленности в дефицитном импортном сырье на два года войны в 28 млн. рублей. Было предложено немедлено закупить на эту сумму селитру, серу, алюминий, свинец, цинк, олово, никель, магний. Контролирующие министерства сочли: «государственное казначейство не может, согласиться на образование не приносящего дохода мертвого капитала, который может потребоваться лишь в случае гадательной войны». Военные снижали заявки, пока они не были утверждены в размере лишь 3 млн. рублей.

Коль скоро российские заводчики кричали о том, что готовы положить живот за отчизну, и придавали анафеме импорт, обратились к ним. Поразительная бережливость министерства финансов подозрительно точно отражала их точку зрения. Ничего не вышло – для получения, например, свинца из Уссурийского края и серы из Туркестана оказалось необходимым открыть абсурдные кредиты. Перед головокружительными цифрами военные в замешательстве отступили.

Маниковский подытожил: «Тут ярко сказалось могущественное влияние на наш правительственный аппарат частной промышленности и банков, державших ее в кабале. Поход представителей этих учреждений против казенных заводов, стоявших всегда, что называется, «поперек горла» частным заводчикам, начался уже давно… не прекращался все время и, конечно, принес немалый вред делу обороны государства».

Хищники капитала сорвали мобилизацию неисчерпаемых существовавших действительных и потенциальных ресурсов страны.