Шло концентрированное наступление, а паралич власти прогрессировал. Все сыпалось. «Ведь только «видимость правительства» заседает у нас в Мариинском дворце»,-пишет Маниковский осенью 1916 года. В январе 1917 года у него вырывается вопль отчаяния: «Условия работы боевых припасов все ухудшаются: заводы не получают металла, руды, угля, нефти, рабочие – продовольствия и одежды… Общее настроение здесь — задавленное, гнусное. А сильной власти — все нет как нет!»

«Власти нет», — пишет князь Львов. «Правительства нет», — соглашается Протопопов. «И оба признавали, – замечает Милюков, — с противоположных сторон: общественные организации хотят занять место власти».

А Николай II, когда почувствовал, что сгущаются тучи, прибег по совету Александры Федоровны к испытанному средству –в середине ноября 1916 года приказал Вырубовой устроить в ее доме в Царском селе встречу с Распутиным. Царь, явившийся с царицей, выглядел крайне озабоченным. Он, видимо, не понимал, что все новые трудности создает саботаж буржуазии,и был склонен относить их за счет природы. Обращаясь к Распутину, самодержец сказал: «Ну, Григорий, помолись хорошенько; мне кажется, что сама природа идет против нас сейчас». Он объяснил, что снежные заносы мешают подвозу хлеба в Петроград. «Старец» ободрил царя, умоляя только не думать о мире, ибо победит тот, у кого больше «стойкости и терпения». С чем Николай II согласился, заметив, что, по имеющимся сведениям, и в Германии «плохо с продовольствием». Он бездумно ставил знак равенства между Россией и голодающей Германией!

Прощаясь с Распутиным, царь,как обычно,сказал: «Григорий, перекрести нас всех». На что «старец» ответил просьбой: «Сегодня ты благослови меня», что царь и сделал. То была последняя встреча царской четы с Распутиным. «Чувствовал ли Распутин, что он видит их в последний раз, не знаю; утверждать, что он предчувствовал события, не могу, хотя то, что он говорил, сбылось. Со своей смертью Распутин ставил в связь большие бедствия для Их Величеств. Последние месяцы он все ожидал, что его скоро убьют», — записала присутствовавшая при встрече Вырубова.

Российские правые экстремисты попытались подставить плечи под рушившийся, опостылевший стране трон. Спектр совершенных ими деяний на закате самодержавия широк — от комических до трагических, объединенных, однако, одним — полным бессилием остановить назревшие события. Не сумели не только они, революция была неизбежна,и перед ней оказались бессильны ухищрения всех тех, кто думал сохранить в России эксплуататорский строй.

Никто иной как А.Ф. Керенский в статье « Короткая память» еще в 1920 году признал: «Да, цензовая Россия опоздала своевременным переворотом сверху (о котором так много говорили и к которому так много готовились), — опоздала предотвратить стихийный взрыв государства, не царизма только, а именно всего государственного механизма. И нам всем вместе — демократии и буржуазии — пришлось наспех, среди дьявольского урагана войны и анархии налаживать кой-какой самый первобытный аппарат власти».

Усилия правых удержать уже утраченные позиции были подобны попыткам взмахами метлы остановить грозное половодье народного гнева. Они замахивались без разбора, в ослеплении не видя, что нередко бьют соратников по классу. В начале декабря 1916 года петроградские газеты занялись загадочной историей С. Прохожего (С.Н. Гуцулло), члена Союза русского народа . Он явился в редакцию газеты «Русское слово» и рассказал, что Дубровин поручил ему убить Милюкова, вручив аванс 300 рублей. По словам Прохожего, он должен был поразить лидера кадетов выстрелом из чайной, что была напротив дома Милюкова. «Дубровин мне заявил, — рассказывал Прохожий, – надо кому-нибудь убить Милюкова, и это должен сделать именно ты, как мобилизованный и призванный отбывать воинскую повинность. –Это убийство, – продолжал Дубровин, – должно быть ответом русской армии на последнюю речь, произнесенную Милюковым в Думе. Военный министр пожал Милюкову руку, а ты, представитель армии, накажешь изменника и крамольника».

Прохожий заверял газетчиков, что убивать он не намерен, ибо «это дело нужно только одному г. Дубровину. Союзу выступать с таким делом было бы нельзя по чисто тактическим соображениям. Да и существование самого Союза — это, пожалуй, голая ложь г. Дубровина, ибо он не может даже сотню собрать вокруг себя русского народа» («Речь» 1916, 4 декабря ). В редакции «Журнала журналов» несостоявшийся убийца добавил: «Ведь не время теперь. И мы, союзники, стали понимать. Вот посмотрите — Пуришкевич. Ведь какой карьерист, а все же понял, где теперь сила». Проворные журналисты бросились к Милюкову выяснить, как он относится к планам злоумышлявших на его жизнь. Он заявил, что все это его не удивляет, ибо в последнее время, «где я ни появлюсь, меня сопровождают какие-то подозрительные личности». Но, стоически напомнил Милюков, «в этом отношении у меня выработался даже известный опыт. Когда в третьей Думе я произнес речь, в которой разоблачил Союз русского народа, на улице меня обступило несколько подозрительных личностей, набросились на меня, сломали пенсне и выбили зуб».

Милюков приобрел славу мученика, и Союз русского народа не мог сдержаться. В передовице органа Союза «Русское знамя» 8 декабря 1916 года сообщили: цель всей кампании «поднять упавший престиж» сего «видного» пораженца. «Кому и для чего, собственно, понадобилось организовывать на Милюкова какое-то «покушение»? — Вопрошала достойная газета. — Бить его, как известно, действительно многие били: били по физиономии рукой, облаченной в плотную перчатку, били хлыстом– но другому месту, без перчаток, били, кажется, палкой по спине били… Да мало ли чем и по чему его били? Все это лишь доказывает, что если так доступны для битья физиономия и «другие места», принадлежащие Милюкову, то и весь он был столь же доступен битью… Отхлестали — и ступай с богом, да не греши больше, а будешь грешить – опять вздуют».

Все это носило анекдотический характер – потуги правых не только на страницах газет, но и на общественном «форуме» в Думе. Страсти накалились до предела.

Недавние соратники Дубровина В.М. Пуришкевич и Н.Е. Марков 2-й, уже рассорившиеся с ним, чуть не передрались в Думе друг с другом. Пуришкевич в декабрьскую сессию Думы выступил с обличительными речами против Распутина. «Ночи последние не могу спать, даю вам честное слово, — клялся он с трибуны, — лежу с открытыми глазами, и мне представляется целый ряд телеграмм, сведений, записок, которые пишет этот безграмотный мужик то одному, то другому министру, чаще всех, говорят, Александру Дмитриевичу Протопопову, и просит исполнить. И были примеры, мы знаем, что исполнение этих требований влекло к тому, что эти господа, сильные и властные, слетели…

Председатель: Член Государственной Думы Пуришкевич, прошу вас не идти слишком далеко в этой области.

Пуришкевич: Да не будут вершителями исторических судеб России люди, выпестованные на немецкие деньги, предающие Россию…

Председатель: Прошу вас, член Государственной Думы Пуриш-

кевич, помнить о предмете, о котором вы говорите…

Пуришкевич: В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка, живущий при других условиях, опаснее Гришки Отрепьева… Да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней, общественной жизни!»

Марков 2-й наливался яростью, слушая вчерашнего единомышленника. Он ринулся на трибуну защищать трон, крича, что Пуришкевич «очень пристрастно» нападает на правительство. Марков 2-й понес несуразицу, прерываемый с мест: «А Распутин?» Но этого сюжета он боялся как огня, в нараставшей сумятице оратор утратил самообладание и окрысился на председательствовавшего Родзянко, заорав:

— А вы не кричите! Родзянко пробасил:

— Потрудитесь сойти!

Марков подскочил к кафедре Родзянко, замахнулся на него кулаком и взвизгнул:

— Болван! Мерзавец!

Родзянко впоследствии так описал свои переживания: «Очевидно, ему был дан известный план. Он рассчитывал, что я не сумею сдержаться, пущу в него графином и по поводу этого скандала можно будет сказать, что Государственную Думу держать нельзя и надо ее распустить… У меня было побуждение — графин такой славный был, полный воды, но я сдержался». В обстановке неописуемого хаоса Дума постановила исключить на пятнадцать заседаний хулигана, лидера правой фракции Н.Е. Маркова.

Пока шла перепалка, председательствовал невозмутимый, розовощекий Н.В. Некрасов, бросавший брезгливые взгляды на бесновавшихся депутатов. Выходка Маркова 2-го практически привела к распаду правой фракции в Думе. Защитники престола поредели и здесь.

16 декабря 1916 года Дума собралась на заключительное заседание сессии. Милюков снова на трибуне: «Господа, в этой картине закулисных влияний, которую я рисовал здесь 1 ноября, ничего не изменилось ни на йоту. Мало того, от оборонительного положения, в которое темные силы стали было после 1 ноября, они снова перешли в наступление.

Синдикат Распутин и Ко ныне восстановил свои пострадавшие части и выступает с такой откровенностью и наглостью, как никогда не выступал прежде».

Когда произносились эти слова, Распутин доживал последние часы своей бесславной жизни.

Участь его, по всеобщему мнению, была предрешена, об этом говорили не стесняясь. В самом конце ноября 1916 года профессор-протоиерей Т.И.Буткевич выступил в Государственном совете, где он был членом, с филиппикой против Распутина, перед которой бледнели обличительные речи в Думе. Представитель православной церкви в подобающих терминах выразил надежду: «Бог спасет Россию, хотя бы то и таким средством, каким Георгий Победоносец спас свою страну от сатаны, действовавшего в виде страшного чудовища».

А к древку копья – прославленному оружию того христианнейшего Георгия – уже прилаживали руки тридцатилетний князь Ф. Юсупов, Пуришкевич и Великий князь Дмитрий Павлович, составившие заговор убить Распутина. Они обсуждали детали и не делали больше секрета из своих намерений.

Пуришкевич, ходивший гоголем после своих речей в Думе, поймал за пуговицу Шульгина и попросил запомнить 16 декабря.

«— Зачем? – пожал плечами Шульгин.

— Я вам скажу, вам можно, мы его убьем.

— Кого?

— Гришку.

— Не делайте.

— Вы белоручка, Шульгин.

— Может быть, но может быть и другое. Я не верю во влияние Распутина.

— Как?

— Да так. Все это вздор. Он просто молится за наследника. На назначение министров не влияет. Он хитрый мужик. Убив его,вы ничему не поможете. Будет все по-старому. Та же «чехарда министров». А другая сторона – это то, чем Распутин убивает: этого вы не можете убить, убив его. Поздно!

— Подождите. Я знаю, что вы скажете, что это все неправда, про царицу и Распутина. Знаю, знаю, знаю. Неправда, неправда? Но не все ли равно? Все равно. Мы идем к концу. Хуже не будет. Убью его как собаку. Прощайте».

«Что толку убивать змею, когда она уже ужалила», – размышлял Шульгин, глядя вслед Пуришкевичу.

Эта точка зрения была не личным достоянием Шульгина, а отражала установившийся взгляд на роль Распутина даже в тех кругах, которые традиционно считались опорой трона. Спустя каких-нибудь полгода то, о чем говорилось вполголоса, выплеснулось на страницы печати. В передовой статье «Церковного Becтника» в апрельско-майском номере 1917 года, первом после свержения самодержавия, подчеркивалось: «Теперь режим самодержавия пал и пал, конечно, навсегда и безвозвратно. Сожалеть о нем православная церковь не имеет оснований». Журнал задним числом предъявлял царю претензии, которые шли, разумеется, по линии Распутина.

В декабре 1916 года Юсупов с единомышленниками мог быть заранее уверен, что уж церковь, во всяком случае, отпустит им грех.

Несметно богатый князь Юсупов страстно ненавидел Распутина по причинам, которые тогда не могли знать. Развращенный до мозга костей, Юсупов накопил определенную скандальную известность, появляясь на людях в женском платье, и соответственно вел себя. Великий князь Дмитрий Павлович, года на три моложе его, обожал приятеля. Они нередко устраивали невероятные оргии. Прослышав от петербургских великосветских сплетниц о том, что Распутин де не имеет равных как любовник, голый Юсупов как-то раскинулся в кабинете «божьего человека» на диване. Вошедший хозяин – Распутин – однако, не уважил князя, а задал ему трепку. Торопливо одевшись, князь удалился в холодном гневе на бесчувственного «мужика», не оценившего милость аристократа.

Но их знакомство не прервалось. Распутин знал, что мать Феликса, княгиня 3.Н. Юсупова, была близка с сестрой царицы великой княгиней Елизаветой Федоровной. Они возглавляли один из влиятельнейших кружков ненавистников царской семьи. «Старец» уверовал, что, поддерживая отношения с Феликсом, наставляя его в нравах, подобающих мужчине, он заслужит понятную благодарность матери, а, следственно, сможет по вернуть сердца кружка и сделать его по крайней мере нейтральным к царской чете. Лукавый шалопай Феликс пошел навстречу, обсуждая со «старцем» самые интимные стороны отношений с женой, красавицей Ириной, проса наставить в подобающих добродетелях и т д.

Этим воспользовались убийцы, чтобы заманить Распутина в ночь с 16 на 17 декабря во дворец Юсупова. Там для подвига спасения монархии и отмщения его неоцененных Распутиным чувств князь приказал оборудовать в подвальном этаже гостиную, имевшую то неоспоримое преимущество, что никакой шум не мог проникнуть за толстые стены. В помещении до этого был винный погреб. 44-летний «старец» отправился к Юсуповым, обуреваемый привычными чувствами,— он страсть как хотел поближе познакомиться с княгиней Ириной. Они приехали во дворец около часа ночи, молчаливый, напряженный Феликс и Распутин, тщательно одетый, в лучшей рубашке, подарок царицы, на которой она сама вышила подсолнухи.

В комнате, куда Юсупов привел Распутина, был создан намеренный беспорядок, как будто из-за стола только что встали да мы — раскупоренные бутылки, надкусанные пирожные. В пирожные был заложен цианистый калий в кристаллах, а в рюмку, приготовленную для Распутина, налит цианистый калий в растворе. Пуришкевич, Дмитрий Павлович, зловещий отравитель доктор Станислав Лазаверт, капитан Сухотин притаились в комнате наверху, которая сообщалась с бывшим винным погребом винтовой лестницей, сжимая револьверы, кинжалы, кастеты и прочую снасть, припасенную для убийства. На столе перед ними надрывался граммофон: звучала в ритме марша американская песня «Янки дудль». Отдаленные звуки песни, по замыслу Феликса и других, должны были успокоить Распутина — наверху продолжалась вечеринка.

Ожидалось, что Распутин, отведав вина и пирожных, падет мертвым. Так и будет, клялся Лазаверт. Тогда в узел его — и под лед в реку, где заговорщики еще днем присмотрели уютную прорубь. Гость все спрашивал, где же дамы, порывался пойти к ним. Юсупову с большим трудом удалось удержать его, — гости вот-вот разойдутся и княгиня пожалует, — а тем временем уговорил отведать отравленных пирожных и вина. Через несколько минут князь поднялся к соучастникам бледный как полотно — яд не действовал! Пошептались, и Юсупов бросился вниз с пистолетом. Заговорщики кубарем скатились с лестницы за ним.

Худшие опасения подтвердились — совершенно спокойный Распутин созерцал великолепное хрустальное распятие старинной работы.

« Григорий, — взвизгнул Феликс, — смотри на распятие и молись!

«Старец» оглянулся, к нему подступали несколько мужчин. Он замер, собираясь с мыслями.

— Что? Струсил, боишься позабавиться? — сказал кто-то, делая непристойный жест.

— Пресвятая богородица! – перекрестился отшатнувшийся Распутин. Но было поздно. На него навалились, сбили с ног. Последнее, что, видимо, ясно видел Распутин-стеклянные, остановившиеся глаза нагнувшегося Феликса, который шарил под одеждой «старца». Запыхавшиеся заговорщики крепко держали Распутина, пока Феликс не «отомстил» на свой лад распятому на полу «божьему человеку». Наконец, Феликс отскочил, дал знак и Распутина отпустили. Он попытался встать, но в этот момент получил пулю в голову. Стрелял князь. Распутин упал, кровь хлынула на шкуру белого медведя, лежавшую на полу.

– Что им надо от меня? – вдруг пробормотал Распутин. – Что им надо?

Ответил град тяжелых ударов — ногами, руками, чем попало. Вдруг, не сговариваясь, они снова навалились на Распутина. Появился кинжал, кажется им орудовал Феликс. Затрещала ткань уже порванных брюк. Кто-то быстро, как хирург (Лазаверт?) оскопил Распутина.

Они замерли над ним. Пуришкевич, по его словам, испытал «чувство глубочайшего изумления перед тем, как мог такой, на вид совершенно обыденный, типа Силена или Сатира, мужик влиять на судьбы России… Он не был еще мертв: он дышал, он агонизировал. Правой рукой своею прикрывал он оба глаза и до половины свой длинный ноздреватый нос… Он был шикарно, но по-мужицки одет: в прекрасных сапогах, в бархатных на выпуск брюках, в шелковой, богато расшитой шелками цвета крем, рубахе, подпоясанной малиновым с кистями толстым шелковым шнурком. Длинная черная борода его была тщательно расчесана и как будто блестела».

Убийцы поздравили друг друга с успешным завершением дела и заторопились — готовить автомобиль, заметать следы. Вдруг из столовой раздался нечеловеческий вопль Юсупова: «Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив. Он убегает!» Распутин, которого только что видели мертвым, резко вскочил, обливаясь кровью, набросился на Юсупова, поборол его, выскочил во двор и, переваливаясь с боку на бок, бежал к воротам. Пуришкевич несколькими выстрелами вслед покончил с ним.

Распутина втащили во дворец, Юсупов набросился на него, с остервенением нанося удары гирей в висок… Безумный, окровавленный он повторял: «Феликс, Феликс, Феликс…» Князя оттащили от тела, он твердил: «Теперь я знаю, кто Распутин, —воплощение самого сатаны. Он схватил меня своими лапами и не отпустит до моего смертного часа».

Труп Распутина завернули, погрузили в автомобиль, вывезли и спустили под лед.

Конечно, кто, где и как убил, стало широко известно. Великого князя посадили под домашний арест, Пуришкевич отправился на фронт со своим санитарным поездом, с ним уехал Лазаверт, Юсупов ходил гордый, на светском рауте его чествовали как исполнителя цыганских романсов, засыпали цветами и качали. По столице ползли слухи – есть «проскрипционный» список, под № 1 значился Распутин, под № 2 — царица и т.д.

Водолазы, по указке полиции, нашли и выудили труп Распутина из реки. Протопопов пригласил для формального опознания дочерей Распутина. Они засвидетельствовали, что изуродованный труп — Г.Е. Распутин. При вскрытии выяснилось, что легкие убитого были заполнены водой. Он умер от утопления, а не от ран, которые, в конечном счете, были также смертельными. По всей вероятности, Лазаверт обманул соучастников — Распутин получил не цианистый калий, а опий.

21 декабря Николай II со всей семьей хоронил убиенного «старца» в Царском Селе. По привычке в конце дня он записал в дневнике: «Гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, стоял уже опущенным в могилу. Отец Александр Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при 12о мороза. Погулял до докладов…».

В бюваре императрицы после февральской революции нашли скверные вирши, написанные кем-то на смерть Распутина, где были такие строки:

«Гонимый пошлою и дикою толпой

И жадной сворой, ползающей у трона,

Поник навек седеющей главой

От рук орудия невидимого масона».

В Петрограде по рукам ходил в рукописных копиях «Загробный Гришки Распутина высочайший манифест». Написанный неизвестным автором листок в грубо-сатирической форме сфокусировал все обвинения «общественности» в адрес Распутина, накопившиеся за многие годы. Копия, хранящаяся в архиве Ленинградского музея революции, с некоторыми сокращениями звучит так:

«Мы, Григорий Первый и последний, конокрад и бывший самодержец всероссийский, царь банный, великий князь драный и проч., объявляем всем нашим распутницам, министрам-карманникам, жандармам-охранникам и прочей нашей своре: пребываем мы сейчас в аду и каждый день с сатанинского благословения в жаркой бане паримся, приобщив к сему адских блудниц, давно сгнивших Елисавет и Екатерин, но только не умеют они нам услугу оказать, не умеют раболепье показать, как показывали нам в Царском селе, когда были мы навеселе и соскучиться мы изволили без немки Сашки, без Николки Ромашки, без Вырубовой Анны… Призываем всех наших скверных распутниц… а также немецких шпионов и шпионок, что на Руси при мне высшие места занимали и ради Вильгельма с русским народом воевали, призываем их всех, чтобы они поторопились и поскорей в ад ко мне явились. Дан в аду, в день сороковой нашей собачьей кончины».

Бойкий, дробный стиль «манифеста» вызывал восторг и нескончаемый поток злых шуток по поводу того, как жилось в аду пресловутому Распутину. Что делалось на том свете, рисовалось натурально, в самых фантастических красках, а на этом очень скоро после «сорока дней» с убийства Распутина были предприняты серьезные усилия конкретизировать слухи о Распутине и царице.

Уже в первые дни пребывания у власти Временного правительства обе дочери Распутина были арестованы. Мария припоминала в мемуарах, как ее вытащили из толпы задержанных «аристократов» и пинками погнали на допрос. Молодая девушка предстала перед двумя людьми; перелистывавшими толстенное досье. Выдержав зловещую паузу, один из них, по словам Марии, спросил:

«Сколько раз Александра Федоровна Романова, в прошлом царица — он почти выплюнул титул,— спала в вашей квартире, которая находилась — он перебирал бумаги не меньше минуты — да, в доме № 64 по Гороховой.

— Она никогда не спала у нас. Она никогда не посещала нас.

— Не смей лгать мне. Ее много раз видели входившей в ваш дом.

— Не было этого.

— Ты хочешь сказать, что эти бумаги лгут?

Я пришла в бешенство, глупец довел меня до белого каления.

— Если в ваших дурацких бумагах говорится об этом, тогда они бесполезны.

Другой человек, молчавший до тех пор, продолжил допрос: .

— Разве ты не видела, как твой отец целовал эту женщину?

— Если вы имеете в виду царицу, то он целовал ее при встрече, как и всех других.

— У нас есть донесение, что она провела ночь с твоим отцом в его постели, а когда ты утром их застала, так называемая царица дала тебе браслет, чтобы ты молчала.

Это было слишком. Мои нервы были натянуты как струна,и я истерически расхохоталась. Подумать только — узкая кровать, на которой едва помещался грузный отец,– гнездышко двух любовников! При этой мысли я вместо ответов корчилась от смеха. Видимо, тем я и ответила инквизиторам, они пришли в замешательство, почувствовав себя смешными,и отпустили меня»… Не преуспели любопытствовавшие и с младшей дочерью Распутина Варей и отпустили обеих. Они убедились, что квартира разгромлена. Сестры вернулись на родину, в Сибирь, и скоро сбежали за границу.