Книга: 1 АВГУСТА 1914
Назад: ГАНГРЕНА САМОДЕРЖАВИЯ
Дальше: Распутин при дворе!

«Дело» Мясоедова и падение Сухомлинова

История дала тому немало примеров. Когда в войне случаются поражения, их легче и проще всего объяснять «изменой». А где свершается черное дело, там, конечно, должны кишеть «шпионы».

Мясоедовщина в годы той войны – символ измены, будто бы свившей свое гнездо в самых верхах Петрограда. Жандармский генерал А.И. Спиридович, десять лет возглавлявший охрану дворца, считал, что «дело» Мясоедова сыграло не меньшую роль в падении царского режима, чем убийство Распутина.

Началось все это еще до войны. Полковник С.Н.Мясоедов был старшим жандармским офицером на пограничной станции Вержблово. Он исправно нес службу, ловил революционеров и умел угодить важным лицам, часто проезжавшим станцию. Его обласкал и одарил Николай II, другой император Вильгельм II, приглашал русского полковника в охотничье имение, находившееся поблизости у русской границы, и даже подарил свой портрет с автографом. Потомственный дворянин Мясоедов, понятно, имел несравненные качества царедворца и, что удивительно, – страсть к наживе не очень респектабельными путями, особенно контрабанде.

Успехам Мясоедова на этом поприще позавидовали чины соперничающего ведомства — охранки. Они попытались подсидеть жандармского полковника, подсунув в партию контрабанды оружие и листовки. Предупрежденные пограничники задержали контрабандистов, их предали суду, надеясь взвалить вину на Мясоедова. Он, однако, явился в суд свидетелем и разоблачил провокаторов. Вышел изрядный скандал, запачкавший охранку и жандармерию. Подсудимых оправдали, а Мясоедова за неуместную правдивость выгнали со службы. Охранка затаила на него страшную злобу, ибо Мясоедов нарушил, как говорил глава департамента полиции С.П. Белецкий, железное правило: «Розыскные офицеры в смысле выдачи сотрудников были воспитаны в том, что эта тайна должна умереть вместе с ними, они не могли ее открыть. Они были наказаны примером» – судьбой Мясоедова.

Несмотря на заступничество высоких лиц, в том числе «вдовствующей императрицы» – матери Николая II, Мясоедов остался не у дел. Он безуспешно пытался заняться коммерцией, связавшись с группой дельцов с немецкими фамилиями. Тут отставному полковнику повезло: его жена познакомилась с супругой Сухомлинова, а затем военному министру представили экс-жандарма. Донельзя похожие — легкомысленные жено– и жизнелюбы – они понравились друг другу, и осенью 1911 года Сухомлинов добился у царя разрешения взять Мясоедова на службу. Полковник был восстановлен в корпусе жандармов, и министр поручил ему учредить нечто вроде личной контрразведки в армии.

Не прошло и полгода, как над Мясоедовым разразилась гроза. «Генерал Отлетаев», как звали Сухомлинова, случился в очередном отъезде, а в военное министерство пришло письмо от министра внутренних дел о Мясоедове, который через цепочку фирм будто бы связан с кем-то, замеченным в шпионаже. «Так впервые, — замечает Шацилло, — имя Мясоедова цепочкой из нескольких звеньев оказалось связанным со словом «шпион». Немецким агентом объявили не его, и не его знакомого, и даже не знакомого его знакомого. Но страшное слово было произнесено».

Письмо попало в руки помощника Сухомлинова Поливанова, уже тогда метившего на кресло своего шефа. Он помчался к Гучкову поделиться волнительным известием – есть материал против военного министра, а с ним лидер октябристов уже вел борьбу.

Типичный московский купчина-самодур Гучков всю жизнь искал сильных ощущений и нашел их в роли спасителя военной мощи России. Он почитал себя крупным стратегом, но, записал Вит те, «с военным делом встречался лишь как военный авантюрист». Во время англо-бурской войны его занесло в Африку, где он получил пулю в ногу. Прослышав о строительстве КВЖД, Гучков напросился туда ротмистром охранной стражи, но был уволен за вызов на дуэль. Витте не считал «возможным допускать, чтобы русские люди, приехавшие в Китай, чтобы делать государственное дело, давали китайцам своего рода представление в форме дуэли, по понятиям китайцев, просто представление самоуничтожения, а потому если кто-либо желает драться на дуэли, то пусть уезжают в пределы России и там, если хотят, дерутся и несут все последствия, с сим сопряжением… Вот и вся практика Гучкова в военном деле и вся его военная школа. Затем Гучков, принадлежа к купеческой семье, если чем-либо серьезно и занимался, то только высшей коммерцией в прямом смысле этого слова, т.е.– торговал».

Привычными методами купчины и начал действовать Гучков. Вместе с редактором «Вечернего Времени» Б. Сувориным он в апреле 1912 года пустил в русскую печать разоблачительные статьи под броскими заголовками: «Кошмар», «Кто заведует в России военной контрразведкой». Действительно, ужас – шпион во главе организации, созданной для борьбы со шпионами. Конечно, Мясоедов для Гучкова был поводом, он целил в военного министра, сделав 3 мая сенсационное заявление: «Циничная беспринципность, глубокое нравственное безразличие, ветреное легкомыслие, в связи с материальной стесненностью и необходимостью прибегать к нечистоплотным услугам разных проходимцев, и, наконец, женское влияние, которое цепко держало Сухомлинова в рабстве, — все это делало его легкой добычей ловких людей… Русский военный министр — в руках банды проходимцев и шпионов… Я решил бороться и довести дело до конца».

Решил довести депо до конца и Мясоедов. Он вызвал на дуэль Суворина, тот отказался. Полковник отпустил ему несколько увесистых затрещин и с тем же предложением отправился к Гучкову. Купец не мог упустить случай прославиться. Они стрелялись. Гучков получил царапину и великую славу. Когда он с рукой на перевязи появился в Таврическом дворце, Дума устроила ему бурную овацию. Мясоедову пришлось уйти в отставку. Он взывал о справедливости, требовал отмести клевету, подал на Гучкова и Суворина в суд. Дело замяли, в газетах прошли опровержения а расследования военно-судного управления, военного министерства и министерства внутренних дел доказали, что на Мясоедова возведен поклеп. О чем официально объявили и в Думе. С Сухомлиновым Мясоедов рассорился, полагая, что министр, по горло сытый скандалами, не сделал всего для защиты душевного друга.

С началом войны Мясоедов обычным порядком (Сухомлинов здесь ни при чем) пошел в армию и оказался в знакомых местах – он занимался войсковой разведкой в Восточной Пруссии. Он работал очень хорошо, «ободрял примером» под огнем солдат и верный старой привычке, тащил из брошенных домов «трофеи», сущие пустяки. Но вокруг него снова завязался клубок интриг – приятель Гучкова Ранненкампф, подозревая в чем-то полковника, приставил к нему агентов. В феврале 1915 года случилось несчастье – гибель XX корпуса в Августовских лесах, отход 10-й армии. Ставка разгневанно искала виновников.

В это время из немецкого плена явился некий подпоручик Колаковский. Он поведал удивительную историю – согласился де быть немецким шпионом, чтобы добиться освобождения. Подпоручик плел несуразицу, которой не придали бы значения, если бы в его показаниях не мелькнуло имя Мясоедова (по воле Конаковского или по внушению — неизвестно). Николаю Николаевичу доложил об этом, и он распорядился немедлено судить Мясоедова. Еще бы! Попался человек ненавистного Сухомлинова. Мясоедова схватили, арестовали еще 19 человек, не сделав изъятия для его жены, и стремительно раскрутили дело о «шпионаже», которое ничем не подтверждалось. Единственного «свидетеля» Колаковского надежно спрятали, и он нигде не появлялся.

Когда 18 марта 1915 года в Варшавской цитадели собрался суд, исход был предрешен – Верховный Главнокомандующий уже распорядился «повесить», не дожидаясь утверждения им приговора. Мясоедову голословно инкриминировалась передача в течение многих лет до войны «самых секретных сведений» германским агентам. Судей не заботило, что не было названо ни одного имени как и то, что все это было признано клеветой еще до войны. На суде фигурировала справка о расположении частей 10-й армии в январе 1915 года. Она была дана Мясоедову официально перед поездкой по фронтовой линии, что он и объяснил. Подсудимый, естественно, не признал себя виновным в предъявленном обвинении в «шпионаже», согласившись только с одним пунктом обвинительного акта — мародерство, пояснив, брал с ведома начальства и не один — все берут.

Приговор — повесить – чудовищной горой свалился на пятидесятилетнего полковника. Он дико закричал, требуя фактов, уличающих его в шпионаже. Охрана уволокла его в одиночку, явился священник для совершения таинств исповеди и причастия. Мясоедов, человек опытный, только взглянув на кислую физиономию попа, понял, что петля уже намылена. (Было решено повесить его через два часа после вынесения приговора). Полковник, который при всех своих отрицательных качествах не был трусом, сохранил присутствие духа. Он набросал телеграмму жене и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просите государя императора помиловать» и попросился в туалет. Там, сломав пенсне, он нанес стеклом глубокий порез в области сонной артерии. Вероятно, он надеялся потянуть время.

Но палачи торопились. Нарушив элементарные законы в суде, они не стали возиться с раненым. Истекающего кровью Мясоедова на руках отнесли в камеру, кое-как перевязали, подтащили к виселице и вздернули. Приговор пошел по телеграфу на утверждение Николаю Николаевичу после казни.

По «делу» вздернули еще нескольких человек, кое-кто угодил на каторгу. В Ставке торжествовали – «шпионы» изобличены.

Генералы проявили поразительную близорукость — они не понимали, что казнью Мясоедова и других сами дали основания говорить о том, что в штабах окопались «изменники». Сплетни о «немецком золоте» получили реальное подтверждение – помни о судьбе Мясоедова! Преследуя свою узкую цель как-то оправдать поражения и нанести удар ненавистному Сухомлинову, генералитет потряс самые основы доверия к режиму. Максимальную выгоду из случившегося извлекли Гучков и конечно, «общественность». Презренная буржуазия предстала в тоге честнейших патриотов. Гучков сдержанно торжествовал, скорбно закатывал глаза и внушал, что если он оказался прав в 1912 году, выйдя к барьеру против «шпиона», то вдвойне прав теперь, в

разгар войны, утверждая, что власти достойна только «общественность».

Круглым дураком во всей этой истории оказался Сухомлинов. Под прессом обвинений в срыве снабжения армии он не разглядел что «дело» Мясоедова – бомба замедленного действия, подложенная под него самого. Он пальцем не пошевелил, чтобы разобраться в обвинениях Мясоедову, а, узнав о его казни, с облегчением пометил в дневнике: «Бог наказал этого негодяя за шантаж и всякие гадости, которые он пытался мне устроить за то, что я его не поддержал». Старик не видел, что речь шла не о поддержке Мясоедова, а нужно было спасать собственную шкуру.

Верховная следственная комиссия, занявшаяся делами бывшего военного министра, была создана в августе 1915 года «для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения запасов военного снаряжения». Очень быстро политика вторглась в расследование, и формула обвинения Сухомлинова стала звучать так: «Противозаконное бездействие и превышение власти, подлоги по службе лихоимство и государственная измена». Последние два слова заслонили все, так только и говорили о заточенном в Петропавловской крепости бывшем военном министре. По стране поползли дикие и темные слухи о поголовном засилье «шпионов». Сухомлинову в первую очередь ставили в строку «дело» Мясоедова.

По ту сторону фронта истерическая кампания в России вызывала величайшее удовлетворение, на глазах подрывался моральный дух противника. Руководитель австрийской разведки М. Ронге много спустя окончания войны писал: «Русское шпиононскательство принимало своеобразные формы. Лица, которые были ими арестованы и осуждены, как, например, жандармский полковник Мясоедов, Альтшуллер, Розенберг, председатель ревельской военной судостроительной верфи статс-секретарь Шпан, военный министр Сухомлинов и др., не имели связи ни с нашей, ни с германской разведывательной службой. Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик — предательство!»

Руководитель германской разведки, пресловутый полковник В. Николаи называл в своей книге, вышедшей в 1925 г., «дело» Мясоедова и все сопряженное с ним «необъяснимым», ибо «Мясоедов никогда не оказывал никаких услуг Германии». Бывший подчиненный Николаи лейтенант Бауермайстер, заочно приговоренный к смерти вместе с Мясоедовым, подтвердил, что обвинение в шпионаже жандармского полковника — выдумка. Хотя в делах такого рода возможна ложь, в данном случае трудно заподозрить в ней немецких разведчиков. Они писали в то время, когда Германия готовила реванш и все ее достижения в первую мировую войну поднимались на щит. Наконец в парижской эмигрантской газете «Последние новости» осенью 1936 г., сразу после смерти Гучкова, были опубликованы его воспоминания. В них он именовал Мясоедова «шпионом», имея в виду, что в 1912 году Сухомлинов держал его, жандарма, для проверки благонадежности офицеров.

Но откуда узнавал враг военные тайны русской армии? Конечно, о «шпионах» где-то в правительстве говорить смешно, дело обстояло много проще. «Нашу осведомленность, — писал М. Ронге, — русские объясняли предательством высших офицеров, близко стоящих к царю и высшему армейскому командованию. Они не догадывались, что мы читали их шифры. В общей сложности нам пришлось раскрыть около 16 русских шифров. Когда русские догадались, что их радиограммы их предают, они подумали, что мы купили их шифры». Радиоболтовня штабов, стоившая России 2-й армии Самсонова, практически продолжалась всю войну…

В 1915 — 1916 годах вся читающая и думающая Россия ожидала процесса над Сухомлиновым, который поднимет занавес над ужасами, творящимися в Петрограде. С большим запозданием цепные псы престола стали доходить больше интуицией, что осуждение Сухомлинова бумерангом ударит по самодержавию. Но с его делом зашли слишком далеко. Стали искать выход, чтобы избежать гласного суда. В начале 1916 года начальник канцелярии министерства императорского двора А.Л. Мосолов предупреждал правительство: «Суд над Сухомлиновым неминуемо разрастется в суд над правительством. Эхо происходившего в суде раздастся преувеличенно в кулуарах Думы, откуда в чудовищных размерах разольется на улицу и проникнет в искаженном виде в народ и армию — пятная все, что ненавистно народу, – полагаю при этом, что правительство, несмотря на все принятые им меры, не будет иметь полной уверенности оградить верховную власть от брызг той грязи, которую взбаломутит этот суд. Наконец, является вопрос — допустимо ли признать гласно измену военного министра Российской империи».

Явилась мысль уничтожить гласность, предав Сухомлинова военно-полевому суду. Мосолов, не предрешая порядка привлечения его к ответственности, заключил: «Во всяком случае напряженность ожидания решения вопроса о Сухомлинове теперь так велика, что для правильного течения дел государственных необходимо возможно безотлагательно принять то или иное решение».

Муссирование в России «измены» Сухомлинова, бесконечные разговоры о ней в думской среде, злорадство буржуазных газет выглядели абсурдом с позиции тех, кто вел войну против Германии. Рафинированный аристократ, министр иностранных дел Англии лорд Грей брезгливо бросил думской делегации в Лондоне: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра».

Правительство нельзя было назвать храбрым, в конце 1916 года Сухомлинов разгуливал по Петрограду, с него взяли только подписку о невыезде. Лечение оказалось хуже болезни — вопли об «измене» удесятерились. Открыто говорили, что «немцы» добились своего, «изменник» на свободе. Твердили о загадочных интригах, а дело было куда как просто.

Энергичная Е.В. Сухомлинова оберегала своего драгоценного Азора. Она подняла на ноги правительство — в камере престарелого супруга в крепости клопы! Его перевели в лучшее помещение. Вытащив престарелого супруга из клоповника, Екатерина Викторовна отправилась к Распутину и вступила с ним в «известные отношения» (так записывалось в официальных документах) . Преодолевая понятную брезгливость, она прошла через спальню Распутина, добралась до Вырубовой, а та свела ее с императрицей, и Сухомлинов увидел свободу .

С приходом к власти Временного правительства Сухомлинов был снова арестован. 27 сентября 1917 года он был приговорен к высшей мере наказания – бессрочной каторге. Представшая вместе с мужем перед судом Сухомлинова была оправдана. Ему вменялось в вину, помимо прочего, что он сообщал «Мясоедову, заведомо для него, Сухомлинова, состоявшему германским агентом», военные сведения, «оказал содействие к вступлению Мясоедова в действующую армию и продолжению его изменнической деятельности и тем заведомо благоприятствовал Германии в ее военных действиях против России». Таково было правосудие при буржуазном Временном правительстве, где Гучков был первым военным министром, а Поливанов председательствовал в комиссии по демократизации армии. По амнистии, объявленной Советской властью 1 мая 1918 года, Сухомлинов был освобожден и скрылся за границу. Он умер в 1926 году в эмиграции, Сухомлинова скончалась там же относительно молодой женщиной.

Все остались довольны. Екатерина Викторовна честно вынесла свою долю тягот, попутно сумев влюбить в себя Распутина. Он, стремившийся приобрести еще репутацию знатока и ценителя женщин, изрек: «Только две женщины в мире украли мое сердце — это Вырубова и Сухомлинова».

Поразительно! «Ведь это не шутки, – говорил Шульгин, – выпустить из тюрьмы во время войны главного военного преступника обвинявшегося в измене, имя которого стало притчей во языцех. Дума по поводу этого бушевала. И можно себе представить, как реагировала на это армия, пережившая все ужасы позорного отступления по вине преступного министра».

Так что, Распутин был всемогущ?

Назад: ГАНГРЕНА САМОДЕРЖАВИЯ
Дальше: Распутин при дворе!