Снарядов! Снарядов!! Снарядов!!! — несся вопль с фронтов, гулко разносился по стране, лязгал в ушах обывателей.

«Немцы вспахивают поля сражений градом металла и ровняют с землей всякие окопы и сооружения, заваливая часто их защитников землей. Они тратят металл, мы – человеческую жизнь! Они идут вперед, окрыленные успехом,и потому дерзают, мы, ценою тяжких потерь и пролитой крови, лишь отбиваемся и отходим. Это крайне неблагоприятно действует на состояние духа у всех», – сообщает военному министру командир XXIX корпуса блестящий русский генерал Д. П. Зуев.

На фронте по-прежнему бушевал огненный смерч германской артиллерии. Жуткие вести разносили те, кто испытал таран Макензена — дорогу его войскам прокладывали сотни орудий» в том числе 210 и 305 мм гаубицы. Тонные снаряды по мелким –окопам! С военной точки зрения – крупный «перебор»-вывезти в поле сверхтяжелые калибры. Совершенно не нужное и даже; глупое расточение ресурсов. Скрытый смысл заключался разве в том, что Фалькенгайн как мог берег ударные войска, наступали лучшие из лучших германских корпусов — Гвардейский, 10 армейский и 12 резервный, воспетые кайзеровской пропагандой за отличия на западном фронте.

Но почему русская армия вдруг оказалась без снарядов, не хватало, винтовок и сапог? Только недостатками в снабжении боевыми и иными видами довольствия фронты объясняли отступление. Выправить их, и тогда дело пойдет на лад — такая точка зрения господствовала в русских штабах. Царь выругался: «Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет – наступать надо, а наступать нельзя».

В Могилеве, куда перебралась Ставка, Николай Николаевич бесновался. Вызвав к себе одного из руководителей министерства торговли и промышленности,он разложил перед ним огромную, занявшую весь стол, ведомость и заявил: «Здесь показано, что в таком-то месяце я должен получить столько-то снарядов, а в таком-то — столько-то. Расписано на целый год. На бумаге все хорошо, а на самом деле никаких снарядов я не получаю. Скажу вам откровенно, в этих расчетах я ничего не понимаю. Приказал подать объяснительную записку. Ну, написали, но я опять ничего не понял. Понял лишь следующее: они или сами ничего не знают, или нагло врут, обманывают… Разберитесь чем дело».

Тот разобрался, указав причину (как увидим дальше только одну), – с началом войны Сухомлинов заключил договор с американскими промышленниками о поставке снарядов. Установленные сроки они не выдержали, т.к. не учли, что до начала производства снарядов необходимо переоборудовать предприятия. «Тяжесть этого легкомыслия, если только можно назвать это легкомыслием, усугублялась тем, что одновременно с заключением договора Сухомлинов предоставил американцам огромный аванс в золоте. Благодаря этому, если бы мы стали нажимать на американских промышленников с целью ускорения поставки снарядов, то добились бы того только, что они разорвали бы договор, ибо золотой аванс с лихвой покрывал все их расходы».

На фронте гибли солдаты, а буржуазию охватила волна радости — режим предстанет виновником бед, обрушившихся на Россию, пора выкатываться на авансцену «спасительницей» Отчизны. Все яснее прорисовывается ее тактика — непомерного преувеличения несчастий на фронте и выпячивания собственной роли радетельницы народного блага. Нехватка всего в действующей армии служила удобнейшим поводом проливать крокодиловы слезы и выражать самые прекрасные намерения.

Председатель Думы Родэянко, прозванный за внешний вид «самоваром», а за зычный голос-«барабаном», отправился в Могилев, где обратился к Николаю Николаевичу:

— Ваше высочество, как же так, нельзя же палками драться!

Последовал ответ вполне в стиле великого князя: – Я должен сказать одно: я верующий человек, и мне остается надеяться на милость божию. У меня нет винтовок, нет снарядов, нет сапог, и я к вам как Верховный Главнокомандующий предъявляю требование как к Председателю Государственной Думы – поезжайте в Петроград в обуйте мне армию, я не могу этого видеть; войска не могут сражаться босыми .

Родзянко заполучил письменную просьбу Ставки и поспешил в Петроград. «Свой план действий я расположил так, — говорил он, – что если удастся общественное мнение вытащить на сапогах, тогда половина дела сделана; к этому пристегнутся и винтовки, и снаряды». До обеспечения всем этим было еще далеко, но Родзянко получил возможность пока поднять страшный шум — армия пошла на поклон не к правительству, а к «общественности», т.е. к буржуазии.

В верхушке бюрократии без труда разглядели смысл стенаний Родзянко о босом воине. Он с близкими членами Думы порешил для начала обуть солдат созывом съезда председателей губернских земских управ для обсуждения сапожных дел. За разрешением Родзянко отправился к министру внутренних дел Маклакову.

– Да, да, то, что вы говорите, вполне совпадает с имеющимися агентурными сведениями, – объявил министр Родзянко.

– С какими сведениями?

– По моим агентурным сведениям под видом съезда для нужд армии будут обсуждать политическое положение в стране и требовать конституцию..

– Вы с ума сошли… – рявкнул Родзянко, подскочив в кресле.

– Какое право вы имеете так оскорблять меня. Что я, председатель Государственной Думы, прикрываясь в такое время нуждами войны, стал бы созывать съезд для поддержки каких-то революционных проявлений?! Кроме того, вы вообще ошибаетесь, потому что конституция у нас есть.

Министр устоял. «Общественные» организации принялись за сапоги без бюрократических согласований. Оборотистые промышленники, когда выяснилась нехватка дубильных веществ, послали ходока в Аргентину. «Сапожный» кризис к 1916 году, прошел. Казна очень неплохо платила.

Но нараставшую кампанию, сосредоточившуюся на Сухомлинове, двор не мог игнорировать. Определенно нужен был козел отпущения за поражения. Тот еще сделал фатальную ошибку, выразив недовольство Распутиным и обозвав его «скотиной». Распутин поклялся «сокрушить» военного министра.

25 июня 1915 года на заседании Совета Министров фельдъегерь вручил Сухомлинову личное письмо царя, повелевавшее министру сдать должность. Николай II присовокупил: «Сколько лет проработали мы вместе, никогда недоразумений у нас не было. Благодарю Вас сердечно за Вашу работу и те силы, которые вы положили на пользу и устройство русской армии. Беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников». Современники, собравшиеся в начале августа 1915 года на четвертую сессию Государственной Думы, жаждали министерской крови. В закрытом заседании 345 голосами из 375 Дума предложила правительству предать Сухомлинова суду. Пошло следствие, и в мае 1916 года Сухомлинов угодил в Петропавловскую крепость.

Уход министра не смягчил страстей. B.B. Шульгин, свидетель и участник происходившего, в глубокой старости попытался передать настроение того времени: «Ужасный счет, по которому каждый выведенный из строя противник обходился нам за счет гибели двух солдат, показывает, как щедро расходовалось русское пушечное мясо. Один этот счет – приговор правительству и его военному министру. Приговор в настоящем и будущем. Приговор всем нам, всему правящему и неправящему классу, всей интеллигенции, которая жила беспечно, не обращая внимания на то, как безнадежно, в смысле материальной культуры, Россия отстала от соседей.

То, что мы умели только петь, танцевать, писать стихи и бросать бомбы, теперь окупалось миллионами русских жизней. Мы не хотели и не могли быть «эдисонами», мы презирали материальную культуру. Гораздо веселее было создавать мировую литературу, трансцендентальный балет и анархические теории. Но зато теперь пришла расплата. «Ты все пела… Так поди же, попляши». И вот мы плясали «последнее танго» на гребне окопов, забитых трупами».

Статистика: в самой начале войны срединные империи выставили на русский фронт 42 пехотных и 13 кавалерийских дивизий. Против Франции-80 пехотных и 10 кавалерийских дивизий. К осени 1915 года на русском фронте было 116 пехотных и 24 кавалерийских дивизии, на Западе стояло 90 пехотных и 1 кавалерийская дивизия. Следовательно, если в начале войны против России действовал 31% всех вражеских сил, то, спустя год, более 50% всей вооруженной мощи Германии и Австро-Венгрии было сосредоточено на русском фронте. А еще Кавказский театр…