Глава 26. От заката до рассвета

Опять под конец дня мы приходим в очередную локацию. Несмотря на название, ковыля в окрестностях обнесённого невысокой каменной стеной не было. Наоборот, в изобилии имелись рябина, берёза, сосна, акация и прочие виды. Несколько раз мелькнули кипарисы и дубы. Телега с мелким подёргиванием на грунтовой дороге, изобилующей множеством мелких камушков, остановилась у самых высоких ворот с внутренней части городишка. Никакого рва и откидного моста не было, зато можно различить несколько сторожевых вышек. На ближайшей даже удалось разглядеть стражницу с луком упёршуюся лбом в деревянный брус. Весь вид её изображал тоску зелёную, и даже когда шерифыня погрозила кулаком, та лишь немного приосанилась, мол, я не сплю.

Пришлось спешиться. Сразу же навалились усталость и апатия. Даже желудок лишь вяло сжался, намекая на то, что пуст.

— Все по домам! На рассвете у ратуши! — закричала шерифыня своим помощницам, махнув над головой рукой, отчего те радостно загалдели и почти вмиг испарились, а сама упёрла руки в боки и поглядела на нас. — Идёмте, я покажу где хорошая таверна.

Сама же, не дожидаясь ответа, направилась вглубь этого тесного, но столь уютного городка. Хотелось даже приложиться щекой к прохладной каменной стене и стоять так, отдыхая не столько физически, сколько внутренне. Но перспективы нормальной еды и кровати, заставляли идти вслед Терезе. Идти, переставляя непослушные ноги, не обращая внимания на давящие невероятной тяжестью на плечи сумки, на лопнувшие до крови губы. Наверняка в этот момент я казался не утончённым эльфом, а жалким оборванцем, даже близко непохожим на интеллигенцию.

— Твоя? — усмехнулась Урсула. Она несла меч уже без чехла, ибо тот потерялся где-то в промежутке между нашими приключениями. Несмотря на усталость, наёмница шла и широко улыбалась.

— Конечно, моя, — отозвалась шерифыня.

Впереди были узкие мощёные улочки, спрятанные между жмущихся друг к другу двухэтажных домов. Грубая каменная кладка поднималась только до верха первых этажей, вторые же представляли собой каркасы из бруса, между которых была мазанка — решётка из толстых прутьев, замазанная толстым слоем смеси из глины и соломы. Но в отличие от мастерских ремесленной слободы, стены были покрашены разноцветной глиной или побелены, отчего казались более воздушные. На небольших подоконниках стояли кадки с цветами, придавая живости. Почти весь верхний ярус занимали переброшенные поперёк дороги жерди, на которых сушилось бельё, в основном пелёнки и нижние рубахи, иногда расшитые цветными нитями.

Сами же улочки были таковы, что можно развести руки в стороны, и они коснутся стен. Но главное — это люди. Мужчины с корзинами, мальчики с куклами, высокие по земным меркам девочки с палками за поясами вместо мечей, женщины с обычными деревянными тачками с одним скрипучим колесом. Все бросали на нас любопытные беззлобные взгляды, пропуская при встрече.

Мы шли не так долго, как изначально ожидалось, и вскоре оказались у небольшой рыночной площади всего сорок на сорок метров. Трактир выходил окнами на неё, но не думаю, что это приносило постояльцам какое-либо неудобство. Обилия торговцев не наблюдалось, да и вели они себя тихо. Зато тут же через площадь стояла ратуша, на высокой башне которой имелись самые настоящие часы. И хотя стрелка в целях экономии только одна, она давала понятие о времени суток. Я ещё издали заприметил звон, но думал, это какой-то местный храм, но нет — часы.

Я глупо улыбкой перевёл взгляд с циферблата на вывеску над дверями в таверну, а потом оглядел своих спутниц. Все они старались держаться молодцевато.

— Мне приличия соблюдать, или все свои? — тихо спросил я у Катрины.

Девушка кисло улыбнулась и кивнула. Она толкнула дверь в таверну и придержала рукой, пропуская меня внутрь. Я не стал мучиться угрызениями совести, что сам должен проявлять галантность, правила не те.

— Так да, или нет?

— Не заставляй стыдиться твоей близости, — прошептала она в ответ. — Яси?

— Понял, — улыбнулся я, сделав шаг в помещение. Порога как такового в двери не было, так как они висели на вбитых в землю опорных брусьях. Пол и улица различались лишь качеством укладки камней — в таверне они были мельче и лучше подогнаны друг к другу. Но это и не удивительно, помещение топить в этом тёплом климате почти не надо, а потому не нужны ни подпол, ни плотная подгонка дверного створа для теплоизоляции, и можно прямо на земле спать.

Внутри было не слишком просторно. Первый этаж занимал трактир на четыре столика, стойка и камин. Здесь же была и лестница наверх. Ставни на окнах ещё не закрыты, и потому помещение втекал уличный воздух, несущий хоть и не сильный, но очень специфичный для средневековья аромат помеченных углов, навоза и человеческих фекалий. Но запахи провинциального городка, сдобренные аутентичными для трактира нотками пропахшей каши, жареного мяса, гари очага и чего-то фруктового перебивались стоящей на небольшом столике курильнице для благовоний. От неё поднималась тонкая струйка дыма, дрогнувшая и изогнувшаяся при нашем появлении как испуганная змейка.

В углу что-то тренькал на дешёвой лютне пёстро одетый менестрель лет шестнадцати. Увидев нас в сопровождении шерифыни, он приосанился и несколько раз потрогал колышки, на которых натянуты привычные человеку конца двадцать первого века стальные струны. Всего их пять.

— А-а-а, — протянула Урсула, поглядев на барда с каким-то озорным прищуром, — Помнишь, как в старые добрые времена? Всё чё в пожраточной, то общее. А раз так, мальчонку за собой оставляю. Сёдняэтай мой трофей будет. И знашь, чё ещё не хватает?

Тереза опустилась на лавку и провела рукой по столу.

— Падаль ленивая, всё жирное, — недовольно буркнула она, потерев между собой пальцы, которые сложила щепоткой, а потом подняла глаза на Урсулу, — Чего?

— Вышибалы. Ща бы рожу ей набила, — мечтательно протянула мечница.

— Ага, и разнесла бы всё здесь. Нет. Теперь это моё. Так что обойдёшься.

Тереза поглядела на менестреля, костюм которого казался целиком сшитым из разноцветных лоскутов и заплаток по принципу «лишь бы поярче».

— А эту бездарность можешь совсем забрать. Зря только лютениру на лютню серебром потратилась.

Паренёк надул губы и начал натренькивать что-то незатейливое. Действительно, не фонтан, зачастую подростки с гитарой во дворе лучше играют.

Пока шла эта перепалка, мы опустились на скамьи. Молодая полненькая женщина в фартуке, ковырявшаяся до этого у подвешенного на цепочке котла, часто и испуганно поглядывала исподлобья на Катарину. Вскоре она встала и ловко схватила глубокие глиняные тарелки с полки начала наливать в них горячий отвар, наверняка это какое-то дежурное блюдо.

И вот они на столе, вместе с деревянными ложками и доской с нарезанным хлебом.

— Сыр, вино, копчёности, — распорядилась Тереза.

Я же сглотнул и принюхался к еде, пахло варёной свининой, луком и какими-то травками. По местному обычаю нужно покрошить хлеб в бульон, что я бы незамедлительно бы сделал, но раз обещал Катарине блюсти приличия, то надо неспешно, с чувством собственного достоинства. Вот как волшебница.

— А иээа о-о-о, — сильно размахивая руками, протянула повариха. Она изображала в воздухе пальцами какие-то знаки, но мне они были непонятны.

— Сыр кончился? — нахмурившись, переспросила шерифыня, а повариха покачала головой и снова начала мычать, кивнув напоследок на Катарину.

Я ожидал всего, но в разговор вмешалась Лукреция.

— Подойди, бедняжка.

Женщина изобразила лёгкий присед и приблизилась, я с любопытством глядел на происходящее, размакивая по местным обычаям куски хлеба в похлёбке. Волшебница, притом что качалась от бессилия, держала себя, как знатная особа, и даже тон был вежливо-снисходительный. Она поддела пальцами ткань на плече женщины и сдвинула, обнажая кожу и выжженное на ней клеймо. Не такое, как у Катарины, а небольшое и словно наспех поставленное.

— Не бойся, — произнесла волшебница, — она не причинит тебе вреда. Вот смотри.

Лукреция сглотнула и протянула руку, положив её поверх руки храмовницы. Все быстро поглядели на Катарину, а я задал вопрос, следуя этикету.

— Госпожа будет очень добра, если пояснит произошедшее.

— Эта, юн спадин, не к лицу тебе белоручность и белословие, — скривилась сидящая напротив Урсула. — Тереза, знаешь, что господин халумари учудил? Значит, пришли мы к Красному Озеру, и выходит инфант. Все помощи просят в начинаниях, а он как скажет, давай, мол, божок полудурочный, рыбу, жрать хочу. Да побольше, нам всё, что в тарелку не влезет — мелочь. Вот.

— Инфанту? — переспросила Тереза, замерев с куском хлеба. — Опять брешешь. Он бы на куски вас порвал.

— Небесная пара мне в свидетели! — закричала Урсула, вскакивая со стола и с грохотом отодвигая свой край лавки. — Вот стоит инфант, как вот этот малец от меня. Пыжится. А господин халумари ему ужин заказывает, как в трактире.

— Должно мне приличия блюсти, и потому наговор всё это, — опустив подобающим образом взгляд, ответил я, в то время как сам едва держался, чтоб не заулыбаться. А Урсула поджала губы, явно не ожидая такой подставы. Она уже привыкла, что я веду себя весьма фривольно по местным меркам.

В помещении повисла тишина, и я снова поднял глаза на волшебницу. По этикету глаза должны быть слегка наивные, как у ребёнка, дабы не выдавать в себе суть животную. Не представляю, как местные мужичонки держатся при длительный отсутствии секса, крышу ведь сносит несмотря на сниженный по сравнению с землянами уровень тестостерона. Но наши социологи говорили, что вся эта чертовщина выливается в феноменальную работоспособность в связанных с мелкой моторикой ремёслах и невероятную эмпатию, призванную угадать желания женщины в надежде на благосклонность. А накладывающееся поверх этого воспитание, особенно у высших и средних слоёв общества, приводит к дикому сочетанию внешней покрности и пассивных способов обратить на себя внимание. Это и до безумия яркая одежда, и весьма заметные гульфики, и познания в музыке, и словесные обороты, и умение представить своё лицо максимально привлекательным. Конечно, к простолюдинам это относится в меньшей степени, чем к знати, да и соблюдается многое только на людях, но, в любом случае, я смотрюсь здесь, как Лара Крофт среди институток и затюканных крестьянок.

Поймав мой взгляд, Лукреция встала.

— Бедняжке вырвали язык и поставили клеймо неповиновения. Ей навсегда запрещено колдовать.

Волшебница наклонилась к своей сумке и вытащила оттуда горсточку зачарунек.

— Возьми.

Повариха подставила ладонь, а когда заколдованные булавки и заколки оказались у неё в руке, прижала к груди и часто-часто закивала. Вторую руку сложила в знак небесной пары, на Земле бы это означало перекрестить свою благодетельницу.

— Если быя не пошла с вами, та же участь ждала бы и меня, — тихо произнесла Лукреция, она опустилась на скамью и опустила лицо в ладони упёртых локтями в столешницу рук. — Можно мне вина покрепче? — прошептала она с тяжёлым вздохом.

— Чего стоишь? — взмахнула ладонью Тереза, — потом полюбуешься на блестячки. Неси на стол. Гости жрать хотят.

Немая несколько раз быстро кивнула и быстро бросилась к боковой двери, где была кладовка. Оттуда она вынесла корзину с вязанкой копчёных колбасок, большой головой сыра, стеклянными бутылками и овощами. Такой ужин в Средние века на столе среднего класса действительно был праздничным.

Нож замелькал в руках поварихи, нарезая продукты. Вскоре большая чаша посередине наполнилась едой, к этому времени хлеб в тарелках с бульоном у всех уже намок и можно приступать к трапезе. Но мои спутницы не спешили. Мы в первый раз в приличном месте и более-менее приличном обществе, нужно соблюсти приличия.

Все дружно поглядели на хозяйку стола, и та встала.

— Да не оскудеет земля, дающая хлеб. Да не оскудеет небо, дающее воду. Да не отвернётся от нас Небесная Пара, дающая жизнь. Да яси всё, — произнесла она короткую молитву, сложив правую ладонь в знак верховных божеств местного пантеона. Теперь можно есть.

Молчавший в углу менестрель снова начал натренькивать незатейливую мелодию. Я приступил к трапезе, едва сдерживаясь, чтоб не начать торопиться, а вот мои спутницы налегали на ужин так, что за ушами трещало, особенно старалась Урсула. В эту здоровячку вообще всё уходило как в бездонную бочку.

Единственная заминка возникла, когда повариха начала разливать вино. Стоило желтоватой струйке с яблочным ароматом наполнить кружку Катарины, как Лукреция быстро подхватила её и пододвину к себе.

— Ей — воды, иначе действительно можно бояться, — быстро пояснила волшебница, стукнув между собой кружки. — А это сама выпью.

— Во! — крякнула потянувшаяся напротив неё мечница. — Ещё полгодика и тётя Урсула сделает из госпожи волшебницы настоящую подорожную девку.

Я усмехнулся. На земле подорожная девка — это шлюха. Здесь же выражение «подорожная девка» было полным аналогом фразы «солдата удачи», но или «солдатки удачи». Хотя некоторые так и разбойниц звали, но разница зачастую действительно не очень велика.

— Полгода?! — возмутилась Лукреция. — Я с ума сойду за полгода с вами.

— Молока! — поглядев сперва на украденную из-под носа кружку со спиртным, а потом на повариху, произнесла Катарина. Немая быстро убежала в чулан и вернулась с большим кувшином, из которого пахло парным коровьим молоком. У меня от запаха ком к горлу подошёл. Кто не знает, парное пахнет очень специфично. Особенно если его доят вручную, а не механизированно. Но у местных просто феноменальная усвояемость молочных продуктов, что связано с гендерным перекосом. Женщины на заработках, мужчинки поят детей коровьим или козьим, а кто не мог пить, давно умер. Естественный отбор в действии.

— Таурисса, — тихо произнесла Катарина и приложилась к краю кувшина. Из уголков рта по подбородку побежали белые капли, капая в распахнутый вырез поддоспешника и падая на грудь, чтоб вот-вот убежать под камизу. Это лишь с натяжкой можно назвать эротикой, и ведь стирать придётся. Я без всякой задней мысли достал из сумки запасное белое полотенце и сунул ей в вырез на манер салфетки. Храмовница закашлялась и начала булькать в кувшин, при этом покраснев, как помидор. Она так и застыла с сосудом в руках, часто моргая. А у меня возникло ощущение, что я что-то не так сделал. Обвинений не последовало, но сидящие за столом женщины давили улыбки.

Система молчала.

— Больше так не делай, — выдавила из себя Катарина несколько минут спустя, а затем поглядела на шерифыню. — Прошу простить. С позволения хозяйки я в комнату.

— Прямо по лестнице, — махнула рукой Тереза, и все проводили взглядом храмовницу, поднявшую с пола сумку и направившуюся по узкой деревянной лестнице наверх. Я поднял лицо, слушая, как по доскам потолка глухим эхом отдались шаги наёмницы. А ведь до этого никто не ходил там, иначе бы услышал. Небось несезон, и постояльцев нет.

— Прошу прощения за чуждость этим местам. Не соблаговолите ли дать пояснение, какое оскорбление нанесено девушке?

Тереза прикрывала ладонью

— Ай, юн спадин, не белолицкайся, — ответила Урсула с усмешкой. — Эта… молоко на грудь — жертва Златорогой, чтоб сиськи выросли, а ты вытер.

Я скривился. Получается то же самое, что выкинуть у земной девушки огурцы, которые она на маску для лица приготовила. Буду знать. Но настроение, поднятое благополучным спасением, немного подпортилось. Стоило мне встать, чтоб откланяться, как дверь в таверну открылась, и в неё заглянула одна из стражниц.

— Тереза, забыла добычу закинуть. Пару тесаков взяли. Остальное здесь.

— В угол кинь, сейчас скажу что куда.

Я повернулся к лестнице, и в это же время меня окликнула Урсула.

— Юн спадин, гляди! Вот эта штука тебе впору будет.

Повернувшись, увидел, как наёмница крутит в руках нечто среднее между японской нагинатой и копьём. На древке длиною с лыжную палку сидел наконечник в форме однолезвенного прямого меча размером почти пятьдесят сантиметров. Такой штукой можно колоть защищённого стёганкой или лёгкой кольчугой противника. А можно и рубить, как алебардой. Хотя латный или бригантный доспех вряд ли возьмёт. Не знаю, как этот чудесный инструмент для ковыряния человечины называть, ибо в Средние века стандартов и гостов не было, делали как душе угодно, а уж потом обзывали нежными именами. Например, булава монгерштер — утренняя звезда. А это больше походило на одноклинковую европейскую глефу или древнерусскую совню, чем на японщину — там клинок более изогнут, совсем как у катаны. А ещё у этой глефы верхняя треть древка обита тонким железом. Но принцип тот же — ковырялка на древке.

Урсула кинула вещь мне. Пришлось поймать, а потом покутить. Не знаю, что там с правильными терминами о балансе и эргономике, но простенька вещь довольно уверенно легла в руки.

— Мужчина с оружием? — усмехнулась Тереза. — Не порезал бы нежные пальчики.

— Да ты что?! — ту упёрла рук в боки Урсула. — Щас покажу. Юн спадин, защищайся.

— Бездна, — буркнул я на местном, а потом отдал приказ системе на юстировку.

Мечница схватила свой двуручник и принялась неспешно тыкать в меня.

«Проводится анализ и аппроксимация тактики боя», — прошептала моя незримая помощница, когда я водил отводил глефой вялые выпады наёмницы.

— Да брось, чему его можно научить?

— Да ты подожди! Он же не человек!

Урсула ещё несколько раз кольнула, а потом нанесла рубящий удар со всей дури.

— Бля! — вырвалось у меня, а тело отреагировало само. Руки подняли оружие, отчего оно прикрыло голову так, что остриё направилось вниз под углом сорок градусов. Окованная часть глефы приняла тяжёлый меч, и слило удар вдоль сглаженного наконечника вправо от меня. Причём клинок скакнул на выемке между древком наконечником и сильно ушёл в строну. По рукам прошла боль, слово я монтировкой со всей силы по рельсу ударил, аж пальцы занемели, но они меж тем остались на месте.

Мечница не остановила атаку, а выгнула руки и нанесла восходящий рубящий обратной стороной лезвия. Моё тело присело и снова поставило глефу под углом. Но уже нижней частью. Был бы у меня в руках обычный меч, удар вывернул запястье и по голове прилетело собственным оружием, однако широкая постановка рук сделала эффект рычага. Хотя снова по ладоням садануло, словно ломом. Удар снова слит, но если сделает ещё приёмчик, располовинит к чертям собачьим.

И Урсула сделала. Укол. Но моё кун-фу, совмещённое с русским «бля», не подвело и сейчас. Я отшатнулся вправо, делая финт и отводя остриё вниз, хотя то норовило проткнуть лёгкое.

— Пальцы! — испуганно закричала Тереза, когда клинок соскользнул дальше по лишённому защиты древку.

— Мать ва! — начал я выражение, убирая руки от глефы, как от раскалённой железяки. Сталь с шелестом проскребла дерево и вошла в пол. А мои руки сами собой выхватили полушпагу. Тело сделало рывок, нанося режущий по левому рукаву её стёганки чуть выше запястья. Была бы у меня шашка или катана, мечница лишилась бы руки, но клинок не тот, и потому на ткани остался лишь разрез пары верхних слоёв с оттопырившимися краями.

— Бездна, — протянула Тереза, а все остальные таращились на меня с открытыми ртами. — Мне бы моих дур так научить.

— Всё. Хватит! — закричал я, тяжело дыша. Руки ныли не только от ударов, но и от нагрузки. — Ты совсем сдурела?! Ты же убить меня могла!

— Да я только в треть силы, — пожала плечами Урсула. — Я вела клинок, как должно.

— Дура! — выругался я. — Это уже слишком! Вычту из гонорара за мой риск!

— Это как? — переменилась в лице Урсула, немного растерявшись. — Я же, эта… для блага. Я же видела, как ты учишься быстро. А это жизнь тебе может спасти.

— Если сама не угробишь, — пробурчал я, подхватил сумку и направился к лестнице.

— Юн спадин! — выкрикнула Урсула и быстро встала у меня на пути. Она поправила у меня ворот и сдула пылинку с плеча. — Эта… может, не будешь вычитать? Я ж не для себя.

Я посмотрел снизу вверх на высокую ландскнехтшу, а она глядела на меня. Карие глаза с морщинками в уголках были приправлены какой-то горчинкой и небольшой обидой во взгляде, мол, я же не со зла. Тёмные с небольшой сединой косы с разноцветными лентами падали ей на большую грудь, распирающую поддоспешник, как лифчик пятого размера, даже одна из пуговок норовила отлететь в сторону, да и сама женщина, казалось, ещё чуть-чуть и стиснет меня в медвежьих объятиях.

— Больше так не делай, — смилостивился я и тут же почувствовал, как меня обхватили и прижали к упругому бюсту, который как раз был напротив моего лица.

— Яси к тебе Небесная пара, — скороговоркой выпалила женщина, выпуская из объятий. — Вот.

Она уже протягивала мне глефу и тарелку с колбаской.

— Он такая прелесть, когда сердится, — улыбнулась мечница, выдёргивая меч из пола и поставив его у стены. Она даже не заметила, что рукав порезан.

Я вздохнул. Подхватил всё это и пошёл по ступеням. Как там говорили? С лестницы прямо.

— Тоже пойду, — раздался голос Лукреции, а потом она, видимо, обратилась к поварихе или горничной. — Пусть мне горячую воду умыться принесут.

— Вторая справа комната, — ответили ей вкрадчивым голосом. Явно не повариха.

— Спокойной ночи, — пробормотал я в сторону волшебницы и зашёл в номер. Катарина сидела на мешке, прислонившись головой к кровати, как полагается телохранительнице. Она надулась, словно я ей дискотеку испортил, и глядела на противоположную стену.

Я опустил вещи на пол и сел на край кровати, отодвинув балдахин. Кровать уже заправлена стиранным бельём, а в изголовье лежала большая подушка. Местные всегда спали полусидя, боясь, что демоны примут их за мёртвых и украдут душу, а я не мог приноровиться к этому. Словно в офисном кресле спишь.

В темном, но уютном номере, помимо кровати с балдахином, имелся сундук, столик, пара табуретов, небольшая умывальная бадья из дерева на подставке, ведро с крышкой вместо ночной вазы и странное корыто в котором я с трудом узнал примитивное биде. На столе зажжённая масляная лампа с тусклым дрожащим огоньком. На улице уже стемнело и сей предмет был весьма кстати. Вопреки ожиданиям, между щелей в половых досках первый этаж видно не было, зато слышимость просто изумительная.

В соседней комнате послышались бормотание Лукреции и тихие всплески. Потом датчик коротко пискнул и что-то ударилось в стену, слово волшебница запустила в стену подушку с помощью колдовства. Под конец она упала на кровать. Послышалось тихое всхлипывание и шмыганье носом. Наверное, у неё нервный срыв.

— Так и будешь дуться? — спросил я у Катарины.

Та подняла на меня глаза.

— Я же просто охранница. Просто безделушка для богатого халумари. Лишь бы посмеяться. Зачем спрашиваешь?

Я вздохнул и сел рядом.

— Дура ты.

— Ещё и издеваешься.

— Я тоже дурак. Не знал, что обидел.

Мы надолго замолчали. Прислушиваясь к тихому плачу волшебницы и громкому рассказу Урсулы, голос которой казался приглушённым. Там, внизу, разлили вино по большим литровым кружкам уже третий раз. Треньканье и глупое хихиканье менестреля, которого наёмница таки усадила себе на колени, создавали атмосферу не иного мира, а виртуальной ролевой игры. Казалось, это фентезийная таверна, где колоритная парочка солдафонок шутят в ожидании игрока, которому надо дать квест типа убить пару кабанов к празднику. Казалось, сейчас раздастся характерный звук повышения опыта или уровня прохожего героя. А бренчание лютни — хорошо стилизованный саундтрек. Но всё это по-настоящему.

— Пойдём на кровать, — прошептал я и толкнул девушку в бок. — С краешка ляжешь, раз ты охранница.

Она поглядела на меня.

— Только сегодня не будем. Не хочу, чтоб все слышали.

— Хорошо. Не сегодня, — улыбнулся я, встал пола, и начал снимать с себя куртку. Вскоре остался в одном исподнем. А это брэ и камиза, то есть льняные семейники и нательная рубаха свободного покроя с длинными рукавами. Катарина тоже осталась в рубахе. Но если у меня она по длине как футболка, то у неё до середины бедра.

Девушка вслед за мной легла на кровать и укрылась одеялом. Я же чувствовал, что могу не сдержать обещание, лечь просто так. Я же не местный низким гормональным фоном. Но раз просит, придётся стиснуть зубы и терпеть.

Тем временем Лукреция перестала плакать и затихла, а беседа пьяной дембельской бабовщины какой-то там прославленной терции перешла от воспоминаний прошлого к событиям недавним.

— Значит, эта… он её запинывает под телегу, — горлопанила подвыпившая Урсула, — а рыжая скулит как побитая шавка. В боку дырок пять штук.

— Слышь, сеструха, — отозвалась Тереза, с грохотом поставив кружку на столешницу. — Он, конечно, хорош, но рыжую… не верю. Да и ты вполсилы била.

— Не веришь?! Ща докажу!

Раздался грохот столов и стульев, а вслед за ними топот по лестнице. Раздался стук в дверь.

— Юн спадин. Юн спадин, — громким шёпотом позвала Урсула. Я улыбнулся, но смолчал. А наёмница прислушалась и снова постучала.

— Катарина, дай кинжал. Тот что к шпаге парный. Ну Катарина, ты же не спишь, по ночам, как кошка, я же знаю.

Мы с храмовницей переглянулись. А потом она скользнула из-под одеяла, схватив клинок. Ведь не отвяжется эта неугомонная. Дверь скрипнула и в неё сунулась физиономия. Урсула оглядела с головы до ног одетую только в рубаху храмовницу, подхватила полушпагу и исчезла, загрохотав обувью по ступеням.

— Я так и думала! Либо убили друг друга, либо трахаются! — раздался голос на всю гостиницу.

— И чё?

— Ну эта… кровь с потолка не капает, — отозвалась наёмница, добавив громкое. — Вот! Из сломанных пальцев вытащили.

— Точно, это вещица Джинджер, — протянула Тереза.

Они ещё что-то бормотали, пока шерифыня не уснула на столе. Она храпела, а Урсула всё кричала, что хватит спать, и что она ещё не всё рассказала. А потом каким-то лукавым голосом она добавила.

— Красавчик, пойдём, покажешь кладовку с мёдом.

Бряцнула лютня. Раздалось пьяное бормотание.

А я лежал рядом с Катариной. Всё-таки к чёрту секс. Нужно выспаться. Хотя бы раз за эту неделю.

Руки скользнули девушке под камизу, остановившись на плоском животике. Только мизинец касался жёстких завитушек волос женского лона. Глаза щипало, и рассудок проваливался в сон.

«Внимание! Опасность! Обнаружено постороннее присутствие!» — заверещала система, не дав окончательно заснуть. Я приподнял голову, увидев, что Катарина вглядывалась в потолке поблескивающими зелёным светом глазами.

А по крыше кто-то едва слышно пробежал…