Заговорили о недавней кончине Молотова.

— Он умер, значит, от воспаления легких? — спросил Каганович.

— Да, — отвечаю, — а крепкий был. Когда он заболел, я звонил Тане и Сарре Михайловне (домработница и племянница жены. — Ф. Ч.), они сказали: «Скоро он вернется из больницы, и вы сразу к нам приедете».

— Несколько неожиданно, — говорит Мая Лазаревна.

— В апреле, год тому назад, больше года, я его видел, — говорит Каганович.

— Еще рюмочку выпивал, — говорю я.

— До закона? — спрашивает Мая Лазаревна.

— Нет, вот день рождения его был 9 марта, он речь произнес. 97-й год ему пошёл.

— Я читал то, что было напечатано о нем в «Московских новостях», — говорит Каганович.

— Ерунда, не верьте, — говорю я.

— Мы верим всему, что в газетах, привыкли так, — замечает дочь.

— Я тоже так привык, — отвечаю, — но мне сказали, что Молотову это даже не показывали, чтоб не расстраивать. Он так и не видел. Четыре года назад Евгений Джугашвили, внук Сталина, привез к нему журналистку, и она написала, что якобы он сказал: «Хочу дожить до ста лет».

— Да, да, «живу счастливо», — подхватывает Каганович. — Не похоже на него.

— На него не похоже, не в его ключе. У него критический ум. Смотрел трезво. Я их понимаю: они хотели показать, что он живой.

— Кто это — они? — спрашивает Каганович.

— Журналисты, — отвечаю.

— Только ли журналисты? Такую вещь не могли печатать без какого-нибудь разрешения.

— Газета, которую мало кто читает, — отвечаю. — Возможно, за границей написали о нем чепуху…

— То решили у нас что-то напечатать, — соглашается Каганович, — что он живой, что он хорошо живет…

— Что у него пенсия большая.

— Возможно, написали за границей, что он плохо живет. Я думаю, что это не без ведома… Политическая штука. Акт политический.

Мы немного помолчали.

— Мы работали вместе, тридцать лет в ЦК, — заговорил Каганович. — Я познакомился с ним в революцию. В июле Семнадцатого года, когда я приехал в Петроград. А он ведал информацией, информационным аппаратом ЦК. И вот я вместе с другими — Аросев, Мальцев… А вы с ним как познакомились?

— Я написал стихи, за которые меня ругали при Хрущеве. Большие неприятности были. До сих пор не напечатаны. Мне сказали, что он прочитал эти стихи, ему они понравились, и меня пригласили к нему.

— Это очень похвально, — говорит Каганович, — что вы в то время написали такое стихотворение.

— Это было время, когда обливали грязью Сталина, потом ломали ему памятники. Я учился в институте энергетическом, на втором курсе. Мне восемнадцать лет было.

— Восемнадцать лет, на втором курсе, — повторяет Каганович.

— А с Молотовым я познакомился позже, когда эти стихи пошли по стране.

— Периодическая печать вас не печатает?

— Печатает. «Правда», «Комсомолка», «Советская Россия». К сожалению, печатают не то, что хочется. Хотелось бы острые вещи напечатать, то, что наболело.

— В общем-то вы поэт не лирический.

— Наверно, такой и такой.

— Нет, я хочу сказать, что вы поэт социально-политический.

— Первый раз слышу.