Я возвращаюсь к вопросам о репрессиях…

— Трудно отвечать, трудно все оправдывать, — говорит Каганович.

— Но, с другой стороны, я представляю ваше положение: вам принесли из НКВД материал. Кто должен разбираться? Они должны досконально знать все дело. Приговоры Сталин подписывал тоже?

— Не приговоры, а решения, — поправляет меня Каганович.

— И Сталин тоже?

— Да.

— И Хрущев тоже в этом участвовал?

— Он тогда не был членом Политбюро. Участвовал как секретарь МК.

— В этих делах обвиняют по гражданской линии Хрущева, а по военной — Мехлиса.

— Мехлис был комиссар. Он выезжал на фронты, на тяжелые участки, должен был там расчищать и бороться с дезертирством.

— Но его не любят в армии.

— Видите ли, я вам скажу что: легко сейчас судить, когда нет нужды в твердой руке и в борьбе, — и в жестокости. Посылают его на фронт, армия бежит… Трусы были и бежали. Надо было все это собирать, проявить твердую руку. Про Жукова пишут: да, конечно, он был тверд, когда нужно было руку приложить… Мехлис — он был жесткий. Делал то, что Сталин поручал. Иногда перебарщивал.

— О Хрущеве какого вы мнения?

— Я его выдвигал. Он был способный человек.

Видите ли, мне Сталин говорил: «У тебя слабость к рабочему классу». У меня была слабость на выдвижение рабочих, потому что тогда мало было способных. Он способный рабочий, безусловно.

— Не был дураком.

— Не. Не был, — говорит Каганович и тут же добавляет: — Самоуверенный. Попал не на свое место. В качестве секретаря обкома, крайкома он бы мог работать и работать. А попал на пост секретаря ЦК, голова у него вскружилась, а главное, он линию непартийную повел шумно очень. То же самое о Сталине можно было по-другому провести.