Каждый из нас хранит в глубине души потаенные секреты, смутные впечатления, похожие на обрывки предыдущего существования или наброски будущей жизни, нечто вроде психической пыли – пепел памяти или зерно предвидения.

Анри де Ренье. Тетради (1927)

Рапсодия – в классической музыке сочинение свободной формы и стиля для одного или нескольких инструментов, а также для симфонического оркестра. Близкая к фантазии, рапсодия почти всегда основана на национальных или региональных мотивах и ритмах.

Antoine Laurain

RHAPSODIE FRANÇAISE

© 2016, Editions Flammarion, Paris

Published in the Russian language by arrangement with Editions Flammarion

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2019

Письмо

Заместитель директора – невысокий усталый человек с подернутыми сединой усами – пригласил его в свой крохотный кабинет без окон за канареечно-желтой дверью и предложил присесть. При виде рекламного плаката в аккуратной рамке на Алена вновь напал нервный смех, неудержимый и сопровождающийся неприятной мыслью о том, что Бог, если он существует, наделен сомнительным чувством юмора. Плакат изображал группу жизнерадостных почтальонов, мужчин и женщин, победно глядящих в объектив с поднятыми вверх большими пальцами. Поверху шла надпись желтыми буквами: «Все, что вам сулит будущее, доставит почта».

– Вы уверены в своих слоганах? – снова хохотнул Ален.

– Не надо иронизировать, месье, – степенно произнес чиновник.

– Иронизировать? – переспросил Ален и показал письмо: – Опоздание на тридцать три года! У вас есть этому объяснение?

– Оставьте этот тон, прошу вас, – монотонным голосом сказал усач.

Ален молча смотрел на него. Тот секунду-другую выдерживал его взгляд, после чего медленно протянул руку к синей папке, торжественно открыл ее, лизнул палец и принялся неторопливо перелистывать страницы.

– Как, вы сказали, вас зовут? – пробормотал он, не поднимая глаз на Алена.

– Масулье.

– Доктор Ален Масулье, улица Москвы, дом тридцать восемь, Восьмой округ, Париж, – вслух прочитал чиновник. – Вам известно, что мы постоянно модернизируемся?

– Я вижу результаты вашей модернизации, – ответил Ален.

Усач окинул его тяжелым взглядом, без слов говорившим: «Не советую вам лезть в бутылку». Но озвучить угрозу вслух он все же не решился.

– Повторяю: мы модернизируемся. На прошлой неделе мы разобрали деревянные стеллажи, установленные в пятьдесят четвертом году, когда было построено это здание. На полу рабочие обнаружили четыре почтовых отправления, проскользнувшие в щели за полками. Самое раннее из них относится к… – он сверился с документом в папке, – шестьдесят третьему году. Имеется также открытка от семьдесят восьмого года, письмо от восемьдесят третьего – как раз ваше – и еще одно, от две тысячи второго. Мы сделали все от нас зависящее, то есть доставили корреспонденцию получателям – тем из них, кто еще жив и не сменил адрес. Вот так. – И он захлопнул папку.

– И вы даже не извинитесь? – спросил Ален.

Почтовый чиновник молчал.

– Если желаете, – после долгой паузы сказал он, – мы можем направить вам официальное письмо с извинениями. Оно вам необходимо?

Ален посмотрел на него и перевел взгляд на стоявшее на столе чугунное пресс-папье с эмблемой почтовой службы. На краткий миг ему почудилось, что он хватает пресс-папье со стола и наносит усатому коротышке несколько мощных ударов.

– Письмо содержит документ юридической силы? – нехотя выдавил почтовик. – Задержка его доставки позволяет вам подать в суд на почтовое ведомство? Вы не смогли вступить в права наследства? Или получить причитающуюся вам долю?..

– Нет, – оборвал его Ален.

Усач потребовал, чтобы он расписался на какой-то бумажке, которую Ален не стал даже читать. Он вышел из кабинета и задержался возле большого контейнера, в который рабочие складывали массивные дубовые балки и металлические конструкции, переговариваясь на каком-то незнакомом языке, возможно сербохорватском. Проходя мимо аптеки, Ален остановился и посмотрел на свое отражение в зеркальной витрине. Седая голова. Очки без оправы, которые, если верить продавщице из «Оптики», его «молодили». Стареющий докторишка, вот кого он видел в зеркале. Стареющий докторишка, каких в этой стране тысячи. Докторишка, как и его отец.

* * *

Отпечатанное на машинке и подписанное зелеными чернилами, письмо пришло с утренней почтой. В левом верхнем углу красовалась эмблема знаменитой звукозаписывающей фирмы: полукруг в виде виниловой пластинки, символизирующей восходящее – или заходящее, кому как нравится, – солнце, а под ним – буквы названия. Бумага по краям пожелтела. Ален трижды перечитал текст письма, а потом рассмотрел конверт. Все правильно: его имя, его фамилия, его адрес. Все было в полном порядке. Все, кроме даты.

12 сентября 1983 года. Та же дата значилась на марке – давно вышедшей из обращения, с изображением Марианны; почтовый штемпель был полустерт, но буквы и цифры отпечатались вполне отчетливо: «Париж, 12/09/83». Ален подавил очередной невеселый смешок и потряс головой. С лица его не сходила недоверчивая улыбка. Тридцать три года. Письмо шло к нему через три столичных округа тридцать три года. Дневную почту – счет за электричество, «Фигаро», «Нувель обсерватер» и три рекламные листовки: от торговца мобильными телефонами, от туристического агентства и от страховой компании – ему принесла консьержка, мадам Да-Сильва. Ален чуть было не выскочил за ней на лестницу, чтобы спросить, откуда взялось письмо. Но она уже наверняка вернулась к себе в каморку. Да и в любом случае, что она могла знать? Почту доставил почтальон, а она просто разнесла ее по квартирам.

Париж, 12 сентября 1983

Уважаемая группа «Голограммы»!

Мы с большим интересом прослушали запись ваших пяти композиций, отправленных нам в начале лета. Очень точная и профессиональная работа. Разумеется, она нуждается в дальнейшей доработке, но уже сейчас можно сказать, что вы нашли свой «звук». Наибольшее внимание привлекает композиция под названием «We are such stuff as dreams are made of». Вы прекрасно владеете техникой new- и cold wave, обогащенной оригинальной рок-стилистикой.

Просим связаться с нами, чтобы договориться о личной встрече.

Сердечно ваш,

Клод Калан,

художественный руководитель

Тон письма был одновременно свойский и уважительный. Алену особенно понравились слова «очень точная и профессиональная работа», хотя ремарка о том, что «работа» нуждается в «доработке», производила впечатление некоторой тяжеловесности. Зато продолжение… Оно не просто сулило перспективу, оно означало признание. Еще бы, подумал Ален, хорошо вас понимаю. Композиция «We are such stuff as dreams are made of» действительно была самой лучшей, а вокал в исполнении Беранжеры делал ее подлинной жемчужиной. Ален закрыл глаза и как наяву увидел ее лицо: огромные, слегка испуганные глаза, короткая стрижка со спадающей на лоб прядью… Он вспомнил, как она подходила к микрофону, обхватывала его обеими руками и не выпускала, пока не допоет песню. У нее был нежный голос с легкой хрипотцой, удивительной для девятнадцатилетней девушки. Ален открыл глаза. «Договориться о встрече». Сколько раз они, все пятеро, произносили это слово – встреча, – заимствованное из лексикона бизнесменов и влюбленных. Сколько надежд они возлагали на встречу с представителями звукозаписывающей компании: встречаемся в понедельник в 11 утра в нашем офисе. У нас встреча с «Полидором». Эта встреча так и не состоялась. Группа «Голограммы» распалась. Впрочем, что значит «распалась»? Правильнее сказать, что жизнь их разметала. Устав ждать ответ от фирмы звукозаписи, они поддались разочарованию и разошлись в разные стороны.

* * *

На кухню зашла заспанная Вероника в голубом шелковом халате. Ален поднял на нее взгляд и протянул ей письмо. Она зевнула и пробежала листок глазами.

– Какая-то ошибка, – сказала она.

– Никакой ошибки, – возразил Ален и показал ей конверт. – Ален Масулье – это я.

– Ничего не понимаю, – пробормотала Вероника и потрясла головой, показывая, что разгадывание головоломок с утра пораньше – не ее конек.

– Дата. Посмотри на дату.

– Восемьдесят третий год, – вслух прочитала она.

– «Голограммы» – это была моя группа. Моя рок-группа. Хотя, строго говоря, мы исполняли не рок, а нью-вэйв, точнее даже коулд-вэйв. Как тут и написано, – сказал он и ткнул пальцем в нужную строчку в письме.

Вероника протерла заспанные глаза.

– Письмо шло ко мне тридцать три года. Через три городских округа.

– Ты уверен? – спросила она и перевернула конверт.

– А у тебя есть другое объяснение?

– Надо узнать на почте, – сказала Вероника и села на стул.

– Само собой. Уж в этом удовольствии я себе не откажу, будь спокойна.

Он встал и включил кофемашину «Неспрессо».

– Сделай и мне чашку, – попросила Вероника и еще раз зевнула.

Ален подумал, что жене надо бы притормозить со снотворными – сил не было смотреть на нее по утрам, взъерошенную, как землеройка, не говоря уже о том, что в ближайшие два часа нечего и думать попасть в ванную, которую она оккупирует, чтобы привести себя в порядок. В общем и целом Веронике требовалось не меньше трех часов, чтобы обрести подобие человеческого облика. После того как дети покинули дом, Ален и Вероника снова, как в первые годы брака, жили вдвоем. Но с тех пор минуло двадцать пять лет, и вещи, когда-то казавшиеся милыми, теперь немного тяготили, например взаимное молчание за ужином. Чтобы заполнить его, Вероника рассказывала о своих клиентах и последних дизайнерских находках, а Ален вспоминал пациентов или коллег; затем они принимались обсуждать планы на отпуск, редко соглашаясь в выборе направления.