Второй документ короткий — это выписка из протокола № 13 заседания Политбюро. Пункт 144 — вопрос НКВД СССР, решение от 5 марта 1940 г.

Сверху красным шрифтом напечатано:

Сбоку мелким красным шрифтом — правила работы с конспиративными документами. Это явно не позднее сделанный штамп, это изначально бланк такой. Проставлен адресат — «т. Берия». Снизу написано: «секретарь ЦК» — однако ни печати, ни чьей-либо подписи нет (помните показания Сопруненко? Постановление Политбюро за подписью Сталина). Посылать выписки без печати и подписи, хотя бы помощника или секретаря, удостоверяющего, что выписка верна — это что, в ЦК ВКП(б) стиль такой? Где гарантия, что злобный враг, украв из типографии бланки, во вредительских целях не подделает выписку?

Как видим, это пересказ последних пунктов «записки Берии». Жаль, что Сергей Стрыгин не отдал на экспертизу ещё и этот документ. Если бы удалось установить, что он напечатан на той же машинке, что и первые три страницы «записки», дело можно было бы закрывать — одна и та же машинка никак не может стоять одновременно в ЦК и в НКВД. Но что не сделано — то не сделано.

Владислав Швед, как обычно, прошёлся по делопроизводству и отметил, что, во-первых, использован бланк 30-х годов. Красно-чёрные бланки выписок весной 1940 года уже не использовались, они были полностью чёрными, а правила работы с конспиративными документами перенесены на обратную сторону листа. Во-вторых, Берия должен был отметить на выписке, что он с ней ознакомился — этой отметки нет. Ну, а то, что нет ни подписи, ни печати — об этом мы уже говорили.

Упомянем, пожалуй, ещё и о «коряге» — словечке «предложить», которое торчит здесь, как корова на автостоянке. Политбюро могло что-то кому-то предложить, если инициатива исходила от него. Если же что-то предлагали ведомства — в протоколе писали, например, так (из постановления Политбюро от 17 января 1939 г.):

Или так (16 февраля 1939 г.):

А в постановлении № 144 от 5 марта 1940 года что имелось в виду?

 

Да, кстати, о составе «тройки». Он очень интересен. Первоначально в ней было три имени: Берия, Меркулов, Баштаков. Кандидатура Берии не прошла — по-видимому, Сталин решил, что ему хватает и другой работы, кроме заседания в «тройке». В отсутствие наркома руководителем автоматически становился его первый заместитель — Всеволод Меркулов. Учитывая важность дела, он и должен был проводить совещание с исполнителями — однако и Супруненко, и Токарев говорят о Кобулове (хотя донесения Токарев адресует Меркулову). Теоретически такое, конечно, могло быть, если Меркулов куда-то внезапно уехал, но практически, когда речь идёт о настолько важном задании, совещание с исполнителями должен проводить руководитель — иначе зачем он вообще нужен?

Ларчик открывается просто: именно Кобулова в начале 90-х демонизировали как «мясника», кровавого подручного Берии, а Меркулова, наоборот, СМИ представляли человеком интеллигентным. Поэтому с точки зрения образа правильнее было бы, чтобы такое совещание провёл Кобулов — вот он его и «провёл». Тем более что он, как уверяли те же СМИ, ещё и ругался постоянно самым грязным образом, а Меркулов не ругался.

Кстати, зачем здесь вообще нужен начальник Главного экономического управления Богдан Кобулов? Что ему за дело до польских пленных?

На сию загадку может пролить свет предыдущая работа Кобулова — сперва в секретно-политическом отделе, а потом начальником Следственной части НКВД СССР. Но зачем нужен бывший начальник следчасти, если всё уже давно решено и люди рассортированы (когда бы не были рассортированы, записка не содержала бы точных цифр обречённых казни). И Сопруненко, и Токарев представляют его в качестве непосредственного организатора казни — но организация массовых расстрелов ни к прежним должностям Кобулова, ни тем более к теперешней не имеет ни малейшего отношения. И уж тем более не нужен здесь Леонид Баштаков, начальник учётно-архивного отдела. Участие обоих имело смысл до 5 марта, чтобы сортировать пленных, но не после, когда настала пора приводить приговоры в исполнение.

Кстати, смешно — но в обеих выписках фамилия Кобулова написана с ошибкой — Кабулов. В «оригинале» же протокола заседания Политбюро её написали правильно, но буква «о» жирнее остальных. Так бывает, когда машинистка ошибается, а потом, аккуратно подчистив ошибку, два раза печатает нужную букву. Так и видишь, как в комнатку, где идёт работа по изготовлению «исторических документов», вбегает ошалевший старшой и кричит: «Мужики! Этот армянин пишется не через „а“, а через „о“. Что делать будем?» Мастер чешет в затылке: «Ёшкин кот! Ладно, подчищу…» «Видно же будет!» «Хорошо, тогда в протоколе подчищу, а в выписках пусть так и остаётся — типа машинистка ошиблась…»

Поскольку мастера были явно не из тех, кому больше всех надо, так и сделали. Кстати, уровень изготовления этих бумаг заставляет заподозрить, что они вообще стряпались не для внутреннего употребления, а для передачи полякам и публикации за границей, в России же ознакомление с ними широкой аудитории ограничивалось максимум цитатами в газетных статьях…

 

Третий документ оного пакета — ещё интереснее. Это точно такая же выписка, точно на таком же красно-чёрном бланке 30-х годов, но имеющая дату… 27 февраля 1959 года и адресованная Шелепину, который был тогда председателем КГБ СССР. Внизу напечатано: «секретарь ЦК И. Сталин», но подписи нет, зато пришлёпнута очаровательная розовая печать с надписью: «Коммунистическая партия Советского Союза».

Это что — товарищ Шелепин в Берию играл?

На обороте предыдущего документа помещён список рассылки. Там, в этом списке, несколько малопонятных пометок, касающихся судьбы первых четырёх экземпляров, но внизу, под штампом: «дополнительная рассылка» одними и теми же чернилами и очень похожим почерком написано: «4 XII — 41 г. Берия — один в запас»; «27 II 59 г. Шелепин — архивный экз.» Но ведь перед нами не архивный экземпляр, переданный Шелепину, а адресованная ему настоящая выписка заседания, состоявшегося 5 марта 1940 года, оформленная по правилам 1939 года, с печатью ЦК появившейся лишь в 1952 году КПСС и датированная 1959 годом, где вдобавок одним почерком и одними чернилами сделаны записи, которые разделяет 18 лет! Не документ, а машина времени со сломанным штурвалом!

Однако самое интересное здесь — не смещение временных пластов, а крохотное упоминание, что 4 декабря 1941 года Берии была послана ещё одна выписка. Если сам список рассылки и не подлинный, то эта запись явно перенесена с настоящего списка, поскольку в контексте провокации 90-х годов она не имеет никакого смысла. Но зачем понадобилось в декабре 1941 года снова ворошить это дело?

А ведь накануне, 3 декабря, Сталин встречался с Андерсом и Котом! Речь там шла как раз о пропавших офицерах, и Сталин обещал ещё раз проверить этот вопрос и уладить дело. Той же датой помечена и справка НКВД о польских военнопленных. Так что самое естественное — предположить, что Берия должен был написать полякам справку об их пропавших товарищах, а то и показать документы, и в том числе полученную выписку.

Тогда многое становится ясным — например, почему польские подпольщики вдруг начали искать пропавших офицеров в немецких лагерях.

Правда, остаётся ещё встреча 18 марта, на которой поднимался тот же вопрос. Но как именно поднимался? Давайте вернёмся к этому моменту:

Из чего здесь следует, что речь идёт о тех же офицерах, что и в декабре, а не о каких-то других?

 

Четвёртый документ — сами страницы из протокола заседаний Политбюро, якобы изъятые из соответствующей папки. Сбоку надпись: «Изъято из протокола „ОП“ 4 III 1970 г. в закрытый пакет. Согласовано с т. Черненко К. У.». И неразборчивая закорючка подписи без положенной в таких случаях расшифровки. Причём «тот самый» протокол ещё и зачёркнут — это как прикажете понимать?

А ведь наверняка где-то должны быть копии этих протоколов!