Среди «детских страхов», которыми терзается подчас душа христианина, есть и такой — совсем, казалось бы, нелепый, даже постыдный, но тем не менее совершенно реальный: «А не попустит ли мне Господь потерять то, что для меня дорого, без чего мне трудно обойтись, без чего я вроде бы и не я буду?» Или определенней еще: «А не отнимет ли у меня этого Господь?»

Откуда такое малодушие, такое недоверие, доходящее порой до стремления от Бога «обособиться», не отдать, не выпустить из своих рук того, что из них Он, Господь и Создатель наш, потихоньку «тянет»? Не должно так быть, не может в принципе быть места подобным мыслям и расположениям в сердце верующего человека? Не должно, но может и есть. Иначе не приходилось бы слышать об этом то и дело в беседах в храме и за его пределами, а еще чаще — наблюдать в реальной жизни проявления такого настроения с сопутствующей ему ожесточенной борьбой за «свое», против… Даже язык не поворачивается сказать, против чего, а точнее — против Кого…

Все, что есть у нас, — самая жизнь наша, безценный дар бытия — от Него, Им нам дано. И все, что для жизни этой действительно потребно, — от Него тоже. Как же зарождается в душе этот страх? Что лежит в основе его, чем питается и поддерживается он?

Живя невнимательно и нерадиво, мы очень часто оказываемся не в состоянии должным образом осмыслить и то, что делаем, и то, что происходит с нами, и то, что творится внутри нас. Но душа наша, несмотря на это, практически всегда ощущает те неправильности, которые мы допускаем, и приходит от них в состояние тревоги, безпокойства, лишаясь таким образом мира. Неясные, не до конца понятые страхи именно здесь, в этой области коренятся.

Никого и ничего не должен любить человек больше, нежели Бога. И не потому только, что таков закон, не потому, что такова заповедь даже, не потому, что таково непреложное требование Творца по отношению к Своему созданию. Просто нет у нас никого ближе и дороже, чем Он, нет никого, кто бы так нас любил, кого настолько касалось бы все, что касается нас. И любовь к Нему, превосходящая всякую другую любовь, естественна, можно сказать, природна для человека. Если и забыта эта истина напрочь человеком, от Бога далеким, то не может она не быть очевидна для христианина.

Не может… Но слишком часто оказывается, что на самом деле мы куда больше, нежели Своего Небесного Отца, любим какую-то суету, какой-то тлен — то, что, появившись на краткое время, безследно исчезнет потом. Неважно, что это именно такое: богатство, имущество, положение в мире, слава, отношение к нам людей или наши отношения с людьми. Человек в своем падшем состоянии способен привязываться, страстно отдаваться всему, что связано с землей, к которой после грехопадения обратился его взор.

И привязывается. И чувствует неправильность этого. И гонит это чувство прочь, пытается «закрыться» от него, не обращать на него внимания. Но оно все равно прорывается сквозь выстроенные на его пути преграды, добирается до сердца и отзывается в нем — тем самым страхом: «А вдруг потеряю? А вдруг отнимет?»

И не назовешь предположение это совершенно лишенным основания. Если «чужому», «внешнему» человеку и не попустит порой такой потери, такого «отъема» Господь, то у своего — у того, кто хочет быть Его учеником, но не решается, подобно евангельскому богатому юноше (см. Мф. 19, 16–22), продав имение, за Ним идти, — отнимет почти наверняка. Да и как же иначе? Ведь видит Христос сокровенное в нас, знает, что сердце наше стремится, рвется к Нему, видит, что вместе с тем связывает и лишает нас свободы, и, если обретается для этого хоть какое-то действительное основание в нас самих, разрешает от уз. Иногда — нечувствительно, незаметно, иногда — болезненно и тяжело.

Впрочем, и боль, и тяжесть — лишь оттого, что довериться часто не удается. Забываются слова Псалтири: Господь мой ecu Ты, яко благих моих не требуеши (Пс. 15, 2) — не нуждаешься Ты, Господи, в моих благах и не забираешь их у меня, если они для меня и вправду несут благое. А если забираешь, то лишь потому, что благо именно в том, чтобы забрать.

Нелегко дается человеку эта борьба. Нелегко дается настоящее, простирающееся на всю жизнь и все, что в ней может случиться с нами, доверие Тому, Кто эту жизнь нам дал, — слишком уж ценим мы ее саму по себе, слишком привязываемся к ней, воспринимая дар как данность. Но без доверия нет и подлинной веры, а только лишь самое начало ее, первые ростки. Без испытаний, без опыта потерь и лишений им не окрепнуть. Не почувствовав себя хоть в самой малой степени сидящим на гноище Иовом, не сказав сразу или же в конце концов: «Как Богу угодно, так тому и быть, буди благословенно имя Его во веки» (см. Иов 1, 21), — не стать настоящим христианином. Поэтому путь Иова — путь каждого, кто когда-то решился взять крест и пойти за Христом и впоследствии решения своего не изменил. И не надо этому удивляться. И бояться — тоже не надо.

Ведь путь этот — такой удивительный и ни на какой другой не похожий. На нем теряя — обретаешь, скорбя — радуешься, отдавая — обогащаешься. Надо просто верить, доверять, помнить в каждое мгновение, что ничего случайного в твоей жизни с того момента, как ты в нее вошел, нет, что все — и подаренное, и отнятое — на пользу подарено или отнято. А потери… Потери неизбежны.

Хотя… Хотя есть одна дивная, но очень логичная закономерность. Меньше всего теряют люди, которые потерь не боятся. Меньше всего «забирает» Господь у тех, кто всегда и все готов отдавать. Потому что какая нужда в лекарстве, а тем более в операции, когда и болезни-то нет? Зачем освобождать того, кто ничем не связан?

Не хочешь терять и не хочешь лишаться? Не привязывайся ни к чему и не держись ни за что.