Прошел пост. Остались позади шесть его седмиц, и началась Страстная. Так быстро прошел… И опять то же чувство: ничего не успел. Не то что сделать — даже начала положить. Чему? Да тому же посту, воздержанию, исправлению себя. А главное — покаянию. Так быстро промелькнули эти святые дни. Или сам так быстро промелькнул — мимо них. Прочитан Великий канон. И не однажды — дважды. И житие преподобной Марии снова прозвучало в храме, уже такое знакомое — до последней, кажется, буквы. И не сокрушилось сердце, не умилилась по-настоящему душа, и не оставляет чувство какой-то горькой незавершенности, неполноты, неисполнения…

Но есть еще один день. Я жду его весь год и каждый раз боюсь из-за чего-то пропустить, лишиться его, не встретить его в храме. Великая Среда. Почему? Наверное, потому, что не знаю, где еще найти такое точное выражение отношения кающейся души ко Христу, как в стихирах сегодняшнего богослужения. Я жду его, прекрасно помню и… каждый раз переживаю, словно впервые. Жена блудница, «отчаянная жития ради и уведомая нрава ради», молит: «приими мя, кающуюся, юже не отринул еси согрешающую».

Здесь и правда все — какая-то тончайшая грань между отчаянием и надеждой, невыносимой душевной болью и радостью об открывшейся милости и любви Христовой, потрясающий переход от бездны греха к свету добродетели. Переход, который возможен лишь тогда, когда протягивает руку Господь и поднимает с колен того, кто не считал себя достойным когда-либо подняться с них.

Стоишь в храме, слышишь торжественную и скорбную музыку песнопений и точно видишь, как все это происходит… Как приходит она — трепещущая от страха отвержения и вместе с тем верящая, что отвергнута не будет. Она, вся в грязи и скверне греха, — к Тому, Кто Сам есть Источник чистоты. Сткляница с миром в руках, слезы, застилающие глаза, недоуменные, осуждающие, гневные взоры, обращенные на нее, в которых, кажется, так и читается: «Как смела ты прийти сюда?! Ты!..» И только один взор наполнен любовью и состраданием, такой любовью и таким состраданием, на какие никто не способен, даже самый лучший человек на земле. Мог ли кто-то из тех, кто был еще в этой горнице или встретил ее на пути к ней, понять, что творилось тогда в ее душе, уразуметь, что происходило в те мгновения между ней и Христом?

Какое страдание жило в ее сердце, наполняло его, билось в нем? Как велико оно было, что заставило забыть и стыд, и страх? Как сообщилась этому порочному и страстному сердцу истина, которой не вмещали до конца и праведники: что нет такого греха и беззакония, которые навсегда отторгли бы человека от Бога, что нет ничего, что могло бы лишить его Божией любви, что Тот, к Кому шла она, купив миро, и есть Бог? Не пошла бы она к человеку, не понадеялась бы на человека, не поверила бы ему… Тайна.

Хочешь вникнуть в нее, постигнуть хотя бы отчасти… А потом забываешь, что ты и кто ты. И кажется, что это ты вошел в ту горницу, это в твоих подрагивающих руках благоухающий сосуд, это на тебя обращены со всех сторон осуждающие и гневные взгляды, каждый из которых опаляет тебя, будто печатлеет клеймом приговора. И отступило прочь все земное, не осталось ничего — никаких оправданий, никаких «преград» и «защит». Ты видишь себя таким, каким не видел прежде никогда, и понимаешь всем существом своим: нет в тебе того, что достойно было бы милости и любви, нет добродетели, нет ни единой заслуги, нет доброго вообще ничего. Лишь «мрачное и безлунное рачение греха»… И замираешь от этих неожиданно уже на тебя обрушившихся боли и страха. И одно только желание тобою владеет: пасть к ногам Того, Кто, как ты веришь, уповаешь паче всякого упования, не отвергнет, и омывать их слезами, и просить о прощении — за все. За все, в чем прежде даже и не подозревал своей вины.

И не важно совершенно, кто еще видит тебя в этот момент, кто гадает, что происходит с тобой. Важно только то, что между тобою и Христом, как тогда, две тысячи лет тому назад — между нею и Им, и как безчисленное, никому, кроме Него, не ведомое множество раз еще — за эти же две тысячи лет.

Покаяние… Это когда ты уже на суде. И уже осужден. И открылась бездна, готовая принять тебя. А ты… Ты просишь о милости, на которую абсолютно не вправе надеяться. И не надеешься.

Ты просто ощущаешь ее всем своим существом.