Глава III
1
Что-то мое отступление затянулось. Я хотел коротко рассказать вам о генеалогическом древе семьи Гири, но запутался в его ветвях. Не то чтобы каждая веточка была необходима для моего повествования — я никогда бы не взялся за столь трудную задачу, но между теми, о ком я рассказал вам, и некоторыми событиями существуют удивительные связи. Вот, например: когда Рэйчел улыбается, в глазах ее вспыхивают точно такие же насмешливые огоньки, что некогда светились во взоре Луизы Брукс, да и темные, блестящие волосы Рэйчел тоже напоминают о канувшей в лету кинозвезде. И если вы хотите в полной мере понять природу того чувства, которое питал к Рэйчел старик Кадм, необходимо знать некоторые подробности его неудавшегося романа.
Но есть кое-что еще более важное, чем все эти детали, — это общий дух семьи, сохраняющийся из поколения в поколение, ибо дети следуют примеру взрослых, порой дурному, порой хорошему. Так Лоренс Грейнджер Гири (умерший в постели проститутки в Гаване) научил своего сына быть бесстрашным и жестоким. И так Кадм превратил свою дочь в существо, исполненное жажды саморазрушения, а его же сын Джордж в результате отсутствия отцовского внимания вырос тихим и нерешительным человеком.
Кстати о Джордже, пора завершить о нем рассказ. Джорджа — человека, обладавшего, несомненно, выдающимися достоинствами, — ждал печальный конец, смерть его породила множество вопросов, на которые до сих пор не найдены ответы. Шестого февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года Джордж, вместо того чтобы отправиться на уик-энд в свой любимый загородный дом в Калебс-Крик, где его ждали жена и дети, поехал на Лонг-Айленд. Он сам сел за руль, отпустив шофера, что довольно странно, ведь Джордж не слишком любил водить машину, к тому же погода в тот день выдалась скверная, и уже стемнело. Он позвонил Деборе и предупредил, что задержится, так как ему необходимо уладить «одно небольшое дельце», но обещал быть после полуночи. Дебора не стала без него ложиться. Однако Джордж все не появлялся. В три часа ночи она позвонила в полицию, с рассветом начались поиски, которые продолжались все холодные и дождливые выходные. Но полиции не удалось ничего обнаружить до самого понедельника. Примерно в семь тридцать утра человек, гулявший с собакой по побережью в Смит-Пойнт-Бич, решил заглянуть в машину, которая, как он заметил, стояла на пляже уже три дня. Внутри он увидел труп мужчины со сломанной шеей. Это и был Джордж. По всей видимости, убийство произошло прямо здесь, на берегу, — подошвы ботинок Джорджа были в песке, песок обнаружили у него в волосах и даже во рту. Разделавшись со своей жертвой, преступник втащил тело в машину и исчез. Бумажник Джорджа вскоре обнаружили неподалеку. Деньги и кредитные карточки оказались на месте, исчезла только маленькая фотография Деборы, которую Джордж всегда носил с собой.
Поиски убийцы продолжались несколько лет (наверное, они ведутся до сих пор, так как дело не было закрыто). Но несмотря на то что Кадм предложил награду в миллион долларов за любую информацию об этом преступлении, найти преступника так и не удалось.
2
Основных последствий смерти Джорджа — точнее, последствий, имеющих отношение к данному повествованию, — было три. Во-первых, Дебора в результате подозрительных обстоятельств гибели ее супруга стала чувствовать себя странно чужой ему. Оказалось, он что-то скрывал от нее... Что-то жизненно важное, что-то смертельное. При всем доверии, которое они питали друг к другу, между ними оставалась тайна, жуткая тайна. И она даже не догадывалась, что это за тайна. В течение нескольких месяцев Дебора прилежно выполняла все, что требовалось в ее положении безутешной светской вдовы, но затем, когда объективы камер, привлеченные другими трагедиями и скандалами, отвернулись от нее, она стремительно погрузилась во мрак своих сомнений, тоски и горя. Надеясь развеяться, Дебора отправилась в Европу, где встретила свою невестку Нору, с которой в прежние годы стремилась не иметь ничего общего. Поползли слухи, согласно которым они вели жизнь стареющих лесбиянок; колонки светской хроники утверждали, что в поисках компании они шляются по трущобам Рима и Парижа. Не берусь судить, насколько эти сплетни соответствовали истине, но, вернувшись домой в августе 1981 года, Дебора производила впечатление женщины, повидавшей в Европе отнюдь не только Ватикан и Эйфелеву башню. Она похудела на тридцать фунтов, одета была с не соответствующей возрасту экстравагантностью и врезала первому же фотографу, наставившему на нее объектив в аэропорту.
Во-вторых, смерть Джорджа, разумеется, сказалась на положении его детей. После гибели отца четырнадцатилетний Митчелл оказался в центре внимания: он обладал многообещающей внешностью (по общему признанию, никогда еще в семействе Гири не рождалось подобного красавца), к тому же, общаясь с назойливыми журналистами, проявлял недетскую зрелость и достоинство. Молва единодушно нарекла его наследным принцем, и никто не оспаривал этот титул.
Гаррисон, который был старше Митчелла на шесть лет и прежде предпочитал оставаться в тени, и сейчас не предпринял каких-либо попыток изменить сложившееся положение. В то время как Митчелл в период траура служил опорой своей безутешной матери, сопровождал ее на благотворительные мероприятия, всячески утешал и поддерживал ее, Гаррисон превратился в почти полного затворника. Привычка к уединению сохранилась у него и впоследствии. Что до Тайлера и Карен, то они были моложе Митчелла и по крайней мере в течение нескольких лет не представляли для журналистов особого интереса. Тайлер погиб в 1987 году вместе с дядей Тоддом, четвертым мужем Норы, — их небольшой самолет, которым управлял Тодд, попал в грозу и разбился поблизости от Орландо в штате Флорида. Ну а Карен, унаследовавшая от отца природную мягкость характера, стала археологом и достигла на этом поприще немалых успехов.
И наконец, третьим следствием гибели Джорджа Гири стал прилив духовных и физических сил у его отца, Кадма Гири. Старик выдерживал натиск старости столь же стойко, как сносил все прочие испытания, которым неоднократно подвергала его жизнь, и теперь, когда империи Гири вновь понадобился монарх, он был готов опять взвалить на себя все бремя ответственности. Хотя Кадму уже перевалило за восемьдесят, он держался так, словно все старческие хвори только обострили его жизненные аппетиты. Годы сравнительно мягкого правления остались позади, империя снова оказалась в железных руках человека, который вел игру по собственным правилам. Иногда казалось, что старик стремится наверстать то, что его покойный сын уступил из-за своей гуманности и снисходительности. Всякий, кто осмеливался перечить Кадму (и отстаивать принципы Джорджа), сразу изгонялся — на то, чтобы переубеждать несогласных, у Кадма не было ни времени, ни терпения.
Уолл-Стрит моментально отреагировала на произошедшую перемену. «Старик Кадм снова у власти», — сообщал заголовок «Уолл-Стрит джорнал». В течение ближайших месяцев в газетах то и дело появлялись биографические очерки о Кадме, неизменно снабженные перечнем его злодеяний. Но старика это не заботило. Он никогда не обращал внимания на газетную шумиху и не собирался замечать ее впредь. Таков был его стиль жизни, и он знал — этот стиль прекрасно отвечает законам, по которым живет деловой мир.
3
Мы вернемся к старику Гири позднее, значительно позднее. А сейчас позвольте мне оставить Кадма, переживающего свое второе, триумфальное пришествие к власти, и вернуться к столь важному предмету, как смерть. Я уже рассказал вам о кончине Лоренса Гири (постель шлюхи, Гавана), Тайлера (самолет дяди Тодда, Флорида) и Джорджа (сиденье «мерседеса», Лонг-Айленд). Но должен поведать вам еще о некоторых смертях. Кажется, я уже упоминал о матери Кадма, Берне? Да, конечно. Как вы помните, последние ее дни прошли в сумасшедшем доме. Но я не успел сообщить, что, подобно своему внуку, она погибла от руки убийцы — скорее всего, это была некая Долорес Кук, также пациентка клиники, через шесть дней после смерти Верны совершившая самоубийство (она украла зубочистку, проткнула ею себе вены и истекла кровью). Элеонора, нелюбимая дочь Верны, умерла в весьма преклонном возрасте. До глубокой старости дожила и Луиза Брукс, в начале тридцатых оставившая карьеру в кино, сочтя, что затраченные усилия не стоят конечного результата.
Из всех важных для этой истории действующих лиц осталась только Китти, скончавшаяся от рака пищевода в 1979 году, как раз в тот период, когда Кадм боролся с первым приступом старости. Родившаяся в 1902 году, Китти была почти ровесницей века. Через год Кадм женился вновь, и избранницей его стала Лоретта Толли, женщина почти на двадцать лет его моложе. Любопытная деталь: в юности Лоретта тоже была актрисой и выступала в бродвейских театрах, но потом, как и Луиза, разочаровалась в актерской карьере.
Китти не играет почти никакой роли в последующих событиях; говорю об этом с сожалением, ибо в моем распоряжении находится весьма необычный документ, написанный Китти в последний год жизни и вызывающий множество любопытных предположений. Текст отличается некоторой сумбурностью и несвязностью, но, учитывая, что в этот период Китти принимала сильные болеутоляющие препараты, в этом нет ничего удивительного. На этих безоглядно искренних страницах (написанных, кстати, от руки) Китти говорит о тоске, томившей ее на протяжении всей жизни, о жажде чего-то более высокого, чем предназначение матери, жены и дамы-благотворительницы, жажде, которую ей не суждено было утолить. Иногда смысл написанного ускользает, и слова превращаются в череду разрозненных образов. Но и эти места полны силы. Мне кажется, в конце жизни Китти жила в каком-то своем измерении, где воспоминания о пережитом, настоящее, несбывшиеся надежды и ожидания слились в один мощный поток. Иногда она представляла себя ребенком и с отстраненным любопытством смотрела на собственное разрушенное временем тело, поражаясь его непокорности и безобразию.
Она пишет и о Галили.
Лишь прочтя записи Китти в третий раз (в поисках сведений и фактов, проливающих свет на убийство Джорджа Гири), я понял, что речь здесь идет и о моем сводном брате. В это трудно поверить, но это так. Он входит в исповедь Китти и живет в ней, подобный ветерку, который шевелит страницы книг на столе, — мы видим не его, но лишь то, что он совершает. Вне всяких сомнений, именно благодаря Галили Китти узнала о многом, чего была лишена. Если он и не стал главной любовью ее жизни, то все равно дал ей почувствовать всю неодолимую преображающую силу истинного и к тому же разделенного чувства.
4
А теперь позвольте мне провести небольшую ознакомительную экскурсию по резиденциям Гири, ибо именно там происходили события, о которых речь пойдет впереди. Год за годом семья приобретала недвижимость, при этом почти ничего не продавая — в деньгах у Гири никогда не было нужды. Иногда, купив новую виллу или загородный дом, они перестраивали их по своему вкусу и жили там время от времени. Но чаще дома, принадлежавшие Гири, десятилетиями стояли пустыми, при этом они содержались в полном порядке, хотя нога ни одного из членов семьи не переступала их порога. Насколько мне известно, Гири владели домами и квартирами в Вашингтоне, Бостоне, Лос-Анджелесе, Луизиане, Южной Каролине и на Гавайях. Что касается Европы, то там у них была недвижимость в Вене, Цюрихе, Лондоне и Париже, были у них дома и в таких экзотических местах, как Каир, Бангкок и Гонконг.
Но начну с их резиденций в Нью-Йорке. Митчеллу принадлежит pied a terre на окраине Сохо, внутри обставленный куда более изысканно и охраняемый куда более тщательно, чем позволяет предположить достаточно скромный внешний вид.
Марджи и Гаррисон занимают два верхних этажа в Трамп-Тауэр, из всех окон этой огромной квартиры открывается потрясающий вид. На ее покупке настояла Марджи (в те времена этот квартал был самым дорогим в мире, а Марджи нравилось без счета тратить деньги Гаррисона), но она, несмотря на роскошность этой квартиры, так и не сумела сделать ее уютной. Нанятый ею дизайнер, некто Джефри Пенроуз, умер через месяц после завершения работы, и в посмертных статьях о его творчестве квартиру в Трамп-Тауэр называли его последним великим творением, великолепно отразившим характер владелицы — «непостоянной и падкой на безвкусный шик». Все это было вполне справедливо как в отношении квартиры, так и в отношении Марджи. Годы не пошли на пользу им обоим. Сияние мишуры быстро поблекло, и то, что в восьмидесятые казалось остроумной выдумкой, несколько лет спустя утратило всю свою пикантность.
Самой главной резиденцией Гири в Нью-Йорке является дом, который все члены семьи почтительно называют «Особняк». Это огромное здание, построенное в конце девятнадцатого века, находится в Верхнем Ист-сайде. Район, где стоит дом, называется Карнеги-Хилл, но с не меньшим основанием он мог бы называться и в честь Гири, Лоренс поселился здесь за двадцать лет до того, как Эндрю Карнеги выстроил себе особняк на пересечении 5-й и 91-й улиц. В большинстве домов, окружавших гнездо Гири, располагаются посольства; для того чтобы служить жилищем одной семье, эти здания слишком велики и слишком дороги. Но Кадм родился и вырос в этом огромном особняке, и мысль о том, чтобы продать дом в Ист-сайде, ни разу не приходила ему в голову. Да и реши он это сделать, все убранство дома невозможно было бы разместить в другом обиталище. Ценной мебели, ковров, часов, произведений искусства там накопилось столько, что хватит на приличный музей. К тому же там были и картины, которые в отличие от всего прочего коллекционировал сам Кадм. Он предпочитал живописные полотна впечатляющих размеров, причем исключительно американских художников. В его собрании находились изумительные работы Альберта Бьерстадта, Томаса Коула, Фредерика Черча, а также несколько прекрасных образцов американского пейзажа. Может, на чей-то взыскательный вкус эти полотна и покажутся удручающе несовременными и помпезными, а может, кто-то сочтет их творениями весьма ограниченного таланта, не рассчитавшего собственные силы в погоне за грандиозностью. Но в особняке, где одна картина подчас занимает целую стену, эти произведения смотрятся очень величественно. В некотором смысле именно они придают дому лицо. Да, здесь неизменно царит неприветливый полумрак, а воздух такой спертый и тяжелый, что подчас трудно дышать. Но, покидая особняк, люди уносят с собой иные впечатления. Перед глазами у них стоят картины, подобные окнам, распахнутым в мир свободной, дикой природы.
В доме шестеро слуг, за работой которых неустанно наблюдает суровый взор Лоретты, Но как бы они ни старались, дом слишком велик, и они не успевают наводить везде порядок. То тут, то там вечно скапливается пыль — слуги могут работать без отдыха двадцать четыре часа в сутки, но им все равно не справиться с такой громадой.
Таковы обиталища Гири в Нью-Йорке. Хотя, откровенно говоря, кое о чем я умолчал. Например, у Гаррисона есть тайная квартира, о которой не знает никто, даже Марджи. Я опишу ее, когда придет время ее посетить, а заодно и расскажу, что заставило Гаррисона приобрести это гнездышко. Семье принадлежит еще один дом в северной части штата, но там также развернутся важные события предстоящего рассказа, так что я отложу рассказ о нем до более подходящего случая.
Однако я чувствую необходимость познакомить вас еще с одним домом, хотя он и находится далеко, очень далеко от Нью-Йорка. Возможно, дело в том, что в моем воображении особняк Гири, «L'Enfant» и этот дом составляют некую нерасторжимую троицу. Впрочем, вышеупомянутое жилище значительно уступает своим собратьям и по размерам, и по роскоши. По правде говоря, из всех домов, о которых идет речь в моем повествовании, этот — самый скромный. Он стоит на берегу лазурного Тихого океана, в окружении пальм, и те счастливцы, кому удалось провести под его крышей хотя бы ночь, вспоминают о нем как о земном рае.
Подробно об этом доме и о тайнах, что хранят его стены (куда более жутких, чем маленькие секреты прибежища Гаррисона), я тоже расскажу позднее.
Значение этих тайн столь необъятно, что даже любимым живописцам Кадма вряд ли удалось бы передать его во всей полноте. И хотя нужный момент еще не настал, я хочу, чтобы образ этого райского уголка запечатлелся в сознании читателя, подобно яркому фрагменту головоломки, для которого пока не нашлось подходящего места. Но место это непременно будет найдено, пусть и после долгого раздумья, и тогда смысл всей картины, дотоле скрытый, сразу станет очевиден.