Вы должны понять, что не можете одновременно каяться и грешить, не можете, падая, подниматься. Да, человеческая природа падает и восстает, но, несмотря на это, нельзя направлять свою волю то туда, то сюда, нельзя оставлять контроль над собой по какой бы то ни было причине или поводу, потому что человек, что бы он ни делал, всегда оправдает это в полной мере: он настолько сам себя извинит, что и тебя полностью убедит в том, что его поступок совершенно правилен и иначе поступить он просто не мог. Однако же знай, что ты не можешь размышлять и говорить о покаянии, если не стоишь твердо на пути жизни. Прими решение: или ты на пути смерти, или на пути жизни. Твое произволение не может быть направлено одновременно и туда и сюда [1, 493–494].

Нераскаянному грешнику спастись весьма непросто. Разве что Бог попустит ему крайние страдания вплоть до мученичества или сподобит его покаяться перед смертью. Бог, да и вообще вся наша Церковь, старается использовать для нашего спасения все: даже наше ложное покаяние и те слова, которые мы от своего эгоизма произносим про себя, в сердце. Проблема не в том, что у Бога недостает любви и милости, а в нашей собственной безчувственности, в том, что наше сердце становится твердейшим камнем, который невозможно разбить. Вся полнота милости Божией не может разбить этого камня — нашей нераскаянности. Мы остаемся верными своим страстям, любимым, приятным и вожделенным для нас. Однако Господь говорит: «Покайтесь, доколе можно говорить: „ныне“» (см. Евр. 3, 13) [2, 173–174].

Безплотные враги каждый день насмехаются надо мной, подобно малым детям, развлекающимся с птицами. В духовной жизни я чувствую себя воробышком, которого мальчишка привязал за лапку и временами ослабляет нить, — птица думает, что освободилась, и пытается взлететь, но как только мальчишка увидит, что воробышек вспорхнул, он тут же тянет за нитку и возвращает его на землю.

Этот пример подчеркивает ту мысль, что все наши старания оканчиваются ничем, если мы не освободимся внутренне, если наше мнение, желание, бытие не освободится от тяжести нашего «я». Столь немощны наши попытки и желание приблизиться к Богу, мы столь легко забываем свои стремления, решения и мечты, что они оказываются слабее тонкой бечевки, которой отрок привязывает воробья.

И правда, если мы внимательно всмотримся в свое желание духовно обновиться, покаяться, измениться, то увидим, что оно продолжается не дни или часы, а несколько минут. В тот самый момент, когда мы принимаем решение измениться, какая-нибудь страсть может низвести нас до адовых глубин [1, 259–260].